Ушли,  поклонившись  младенцу, волхвы… Густые снега заметают округу - замёрзшее озеро, лодки, лачуги и берег покатый с клоками травы. Под хриплые вздохи  студёного норда на землю нисходят крахмальные орды, в утробах шурша облаков кочевых.  Печатью ложится холодный покров на дранку бараков  и золото храмов, харчевни, жилища, кладбищенский  мрамор, на реки во льду и горбины мостов. Прозрачна  печаль, словно чарка на посох, - всё сыплется сонно небесное просо, мир светел, как лунь, отрешён и суров...   Испей свою чашу, калика, молчком, нам с детства дарована тёплая доля -  петь гимны в тисках золочёной неволи да оды слагать окровавленным ртом… Но с нами дорога, и небо, и слово, но нищая муза к скитаньям готова - кого же ты в хоженье славишь своём?   “Влекома любовью и болью,  по ком рыдает душа в долгих шелестах вьюги? Скрипит над державой заржавленный  флюгер –  всё царь, всё разбойник, всё шут с бубенцом, то юг полыхает, то запад дымится… И мечется сердце   в багряной темнице,  и горло тревожит мольбой и стихом...  С псалтырью и хлебом,  нежданы никем,   под небом высоким угрюмой отчизны  по градам и весям, от детства  до тризны,  поём ли,  глаголем  в негромкой строке                            о Боге и свете! О льве златокудром…  Пусть будет язык наш, как снег, целомудрен,   как звёздная россыпь на Млечной реке”…   Смеркается рано, мой  певческий брат. Крещенье.  Крепчает январская стужа - позёмка  над вёрстами дальними кружит, и путь непокойный метелью чреват. Лишь белая чайка, в смятенье и хладе, над нами поводит крылом в снегопаде, и горние крохи ей клюв серебрят.  |