За всю тугую и грешную жизнь, четыре слезинки едва ли осталось на донышке тонкостенной изящной души. За всю бессердечно щемящую жизнь. За ворохом перьев, останками крыльев, за клёкотом стерха в звенящей прекрасной тиши. И если ей хочется плакать – она зажигает фонарик в потёмках и бережливо пересчитает четыре сокровища звонких. Четыре карата, четыре бессонных оконных квадрата, так мало – ни на кого не хватит. Так мало – никого не оплакать. А значит не надо. Надо терпеть. Она выключает свет. И не плачет. За целую женскую жизнь, неясно зачем обнимающей плечи, два стража тепла, две птицы осталось у ней. А чем же ещё дорожить, о ком же ещё вспоминать каждый вечер, среди выцветших лиц и усталых камней. И если совсем невмоготу смотреть за окно – сжимает ладони и тотчас ручная синица чиркнет во тьме, в засыпающем доме. А если ладони горят, стекло охладит верной прохладой, и сорвавшись с карниза, рванёт наверх взгляд - в небеса, к журавлю, за отрадой. За отрадой… До которой, кто знает, как далеко. С десятого этажа сползает по календарным ступеням, судьба, как искра в фиолете ночного дождя. И зеркалу ворожа, истосковавшимся нежным коленям, печальная птица сложила крыла, уходя. И тогда, наконец-то, включит весь свет, и синице слезу на горящую длань, и прозрачный второй уголёк журавлиному крику назначен под самый рассвет. Обнажая рыданьями нерв и тоску, две последних слезы прижимая к виску, память мягко скользнёт с обнажённых плечей, не останется ни имён, ни речей - и тогда, наконец-то, откроет окно, вознеся благодарность тому, кто запер двери и не дал ключей. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
