| (мультипликационная раскадровка)     Утро туманное, утро седое – как два в одном.    В птичьем гнезде оно начинается торжественно. С лёгкой такой оттяжкой в человеческий пафос.    Мама и Папа тщательно чистят пёрышки. Процесс недолгий, но скрупулёзный. И вот Мама и Папа – при полном параде. Теперь нужно будить Сына.    Родители, стараясь сдержать дрожь волнения, настойчиво тормошат Сына. Сын (птенец неполных пяти лет – по человеческим меркам) ударился было в капризы, но родители мягко дали ему понять, что – подъём и никаких!   Сын - заспанный, мягкий, пушистый, трогательный - смотрит на утро и на мир наивными круглыми глазами. Мама и Папа чистят малыша.    Затем вся семья трогается в путь. Родители по очереди слегка поворачивают головы, чтобы удостовериться в том, что Сын следует за ними. Сын чуть отстаёт, но в воздухе держится вполне уверенно.    Семья садится на провод, натянутый между двух столбов.    Приближается ответственный момент.    Папа сосредоточен. Сын хотел было глянуть куда-то в сторону, но Мама толкнула – ёй-о! чувствительно! - его в бок. Сын покорно уставился на Папу.   Папа слегка подобрался, поднатужился, вот дёрнулся хвостик – и раздаётся отчётливый звонкий шлепок о бронзовую макушку.    Камера отъезжает, открывая более общий план. В кадр попадает бронзовая статуя.   Статуя имеет очень жалкий вид. Установлена она то ли в центре небольшой площади, то ли в городском парке. А то, что из бронзы, так это начинает угадывается только на уровне торса, так как плечи и голова бедняжки покрыты птичьим помётом.    Сын с недоумением смотрит вниз, затем на Папу, затем на Маму. Она ободряюще кивает ему. Однако Сын продолжает пребывать в нерешительности.    Тогда Мама, слегка крякнув, показывает ему ещё раз как это нужно сделать – сосредоточиться, подобраться, поднатужиться, и вот так дрогнуть хвостиком. И – опа! звонкий результат!    Но Сын, сначала нерешительно, смущаясь, а затем очень твёрдо отказывается это сделать. Да у него и не получается: как только поднатужиться, хвостиком дёрнет, и тут же резко берёт «себя в руки», «зажимается» одним словом.   В один миг седеют Папа и Мама. Оно и понятно – если сразу не смог, то уже всё. А ещё говорят, что такое в последний раз случилось при одном из царей, принадлежащих фамилии Бобовых.   Камера фиксирует отчаяние и смирение перед фатумом, написанные на лицах (клювах? мордах?) родителей. Даже не знаю, как это объяснить: вроде как только что узнали, что их единственный сын педераст, что ли… Нет, не знаю.   Следует затемнение экрана, имитирующее наступление сумерек и одновременно символизирующее отчаяние родителей.   На экране появляется надпись, выполненная завитушечным легкомысленным шрифтом: «Прошли годы»    Сын просыпается в родительском гнезде.    Он стал юношей (по человеческим меркам). Жизнь его неинтересна и скучна – жизнь соглядатая, не участника.    А его весёлые и дерзкие сверстники - юноши и девушки - тусуются в центре городского парка над памятником. Они свободны и раскованны. А вот нашего Героя замечать не хотят. Да и кому он нужен? Ни тусоваться не умеет, ни компанию поддержать!    Сидит он в сторонке, на отшибе. Как белая ворона, даром что обыкновенный воробей, только с очень грустным взглядом несостоявшегося поэта.    Стайка ровесников, сидя поодаль, время от времени отпускает шуточки в его адрес. Но он упрямо сидит и не покидает своего места. Своего рода мазохизм с лёгкой примесью садизма – ведь он же знает, как раздражает его присутствие!   Ребята веселятся. Слышны регулярные звонкие и бодрые шлепки о бронзовую макушку. И вот стайка, видимо, сговорившись сменить место, сорвалась и поднялась в небо, на лету переговариваясь и всё также продолжая гадить, гадить, гадить.   Герой наш остался один на проводе. Вздохнул.    Зябко повёл плечами. Ещё раз вздохнул.    И вдруг!!    Неожиданно для самого себя!    Неправильно!    Нелепо!    Непоправимо!   Вдруг раздался звонкий шлепок о бронзовую макушку!    Герой наш сразу стыдливо прикрыл свою попку крыльями. Воровато огляделся по сторонам. Нет, никто не видел. Воровато глянул вниз. Нет, памятник не возмущается, и не плачет, и, вообще, ему бы было на всё – насрать, если бы, конечно, птицей был.    Герой наш огляделся ещё раз, приосанился, повёл плечами, вздохнул свободно.    И легко взмыл в небо, взяв курс в сторону улетевшей тусы.                        КОНЕЦ |