| 1     “Владимирский централ – ветер северный,   этапом до Твери – зла не мерено”.   Чего-то я твержу, с утра рассеянный:   есть полк такой в Ленинакане – Северский.     Есть полк такой в Ленинакане – Северский.   В полку немая тишина над вереском.   Деревья все в пыли с листвой серебряной.   Вся жизнь в казармах, правда в каше дембельской.     И что ни день, то полевые выходы,   и строевые хлопоты без выгоды,   и в два приема, в два часа есть выкидыш:   в два года дух и прах гражданский выбиты.     Там что ни день – острее бритва риска.   Там что ни день, то рана огнестрельная,   И что ни день – предсмертная записка   и участь стукача – в бессмертии.     Там что ни день – спасенный от удавки   в небытие ушел из-за доноса.   И что ни вечер – пьяные от травки   шатаются, страдая от поноса.     И что ни день – то тряпка уставщины   наводит глянец мордою в полы.   И каждой ночью праздник дедовщины,   разбитой с матерщиною скулы.     С трудом передвигают сапоги   ростовский, краснодарский, курский, питерский.   Горят глаза придурков – медяки.   - Откуда духи? – И губами: Северский.       2     Но гибнут чаще, чем твердит статистика,   и падают, как учит нас баллистика,   от страха вырасти до рыцаря, до истины,   до древа мужества. Нет, это мистика.     А вырасти – здесь нужно лишь мгновение,   руки – по страху, лику – мановение,   и для решенья нужно лишь решение   принять – от человека отрешение.     Нет, все не так, но более измучены.   Единой волей эти воли скручены,   единой долей им лопаты вручены,   единым духом – в зубы – все научены.     Стоять в строю – по-своему искусство.   Быть рыбою безвкусной, но искусной,   быть извергом в том смысле, что без чувства   вперять глаза туда, где место пусто.     А дедовщина – это та же пластика,   упругость жизни и ее гимнастика –   лишь следствие полковничьей фантастики   и отдых от комбатовской схоластики.     Нет, в дедовщине мало, мало прелести.   Трещат глаза – не выпрыснуть, и челюсти   хотят сорваться и из кожи вылезти,   забыв о целости и Божьей милости.     И чешет рота по пыли к границе   в окресностях именья князя Сиверского   который год, который век – напиться б.   - Откуда, бедолаги? – Срежут: Северский.         3     “Владимирский централ – ветер северный”.   Хрипит магнитофон в ночи с надсадом.   И южный форт, но почему-то Северский,   и на зарю вопит сигнальным матом.     В ночи с сигнальным ревом просыпается   весь Северский, начальник штаба трусится,   руководит зарядкой, и – слипается,   на свет ползет колонна черной гусеницей.     Искусство жить не дома, а на веточке,   не в чашах лжи и правды правосудия,   а ласточкой, а связью, писком, весточкой,   вором и палачом корыстолюбия.     Не проявляй в ретивости чрезмерности,   не рвись вперед ни доблестью, ни жалостью.   Как мне сказал однажды Мишка-северский:   “Здесь выживает не шакал, а шаристый”.     И потому такая в чувствах двойственность:   Ведь зверь он изверг, изувер, мерзавец.   Но этот куст в душе не срезать – родственность,   и может быть, немного даже зависть.     Да, самоотверженье – подвиг, подвиг.   “Забудь себя” как “Каждому свое”   над КПП – и отнято при входе   понятия: житье-бытье, мое.     И вижу я, как сделано лицо   и каменная твердость, и безличие   затылка, скул, чтоб вырезать резцом   такой же опыт – в смерти – по обычаю.       4     Там что ни день, а первая все линия.   Дорога тянется столетняя и пыльная.   Там что ни день, а побеждают сильные   и рубят лик лопатою могильною.     И если будет бой, то бой последний.   То: постоят и постоят и лягут.   И крепость смерти пропадет бесследно,   проглоченная смертью – ей на благо.     То постоят и постоят и лягут,   дождавшись, не дождавшись подкрепления,   костьми, на рубеже, с российским флагом,   уйдут с дедами, кулаками в тление.     Здесь пахнет, веет, воет, давит тлением.   Ни снег, ни ветер столько не разрушили.   Отсутствие по смерти воскресения –   не оживишь ни плачем и ни пушками.     Мы где-нибудь всегда с тобой встречаемся:   на стрельбище, на смотрах, в самоволке. –   Ты к человеку тянешься, стараешься   как можешь, терпишь, тянешь, но недолго.     Я прелоняюсь – не стою навтяжку –   перед тобой, боец, твоим безличием.   усталым человечеством и выдержкой,   жестокостью и знаками отличия.     И по России, зелень всю распарывая,   несется поезд дембельский и варварский,   грозя распасться и грозя аварией,   стучат колеса и взывают: Северский.     16-18.4.2001 |