Впервые я переступил порог Крымского радио в 1968 году. Привел меня туда Владимир Орлов, чтобы познакомить с заведующей отделом художественных передач Людмилой Кругликовой.
Я был студентом первого курса пединститута. 28 рублей стипендии катастрофически не хватало. А на радио платили неплохой гонорар. Володя, проведя телефонные переговоры с Людмилой, заручился ее поддержкой. И я стал приносить для ее передач заметки. Иногда в эфире звучали мои стихи. Сам я читать не решался. И все мои материалы звучали с голоса диктора Александра Вишневого, иногда – Елены Фоминой. Когда Людмила уезжала в командировку или уходила в отпуск, ее подменяла Нина Дзюба. И если с Кругликовой у меня отношения складывались как со старшей сестрой, то Нина очень быстро стала мне доброй приятельницей. Наши с нею отношения еще больше потеплели, когда мой младший брат усоседился с ее младшим братом в селе Скворцово (по дороге на Саки – Евпаторию). Наше с Ниной творческое общение сказалось на отношениях наших родных настолько благотворно, что их добрососедство продолжается до сих пор.
Я любил приходить на радио. Дом, в котором оно располагается, мне казался каким-то особенным. Зимой в нем было по-домашнему тепло, летом – прохладно. В нем я не робел, но и держал себя в рамках. Словно бы некая неведомая повелительно-доброжелательная сила удерживала мой буйный нрав в рамках. В гармонии с собой и сотрудниками радио летели дни и первые годы жительства в Симферополе. За это я благодарен и тому незабываемому времени, и людям, его населявшим, по адресу: Пархоменко, 6.
Со временем я стал подавать свои материалы и в редакцию «Для тех, кто в море», возглавляемую Семеном Ароновым. Туда я получил доступ с приходом на радио Виктора Алексеева, с которым познакомился самостоятельно, поскольку он до этого работал заместителем главного редактора издательства «Таврия», и мы, молодые литераторы, соискатели первых книг, зачастую пользуясь фантастической доступностью Виктора Георгиевича, обивали пороги его, похожего на камерлюк, кабинетика.
Крымское радио отличалось от других СМИ того времени тем, что там запросто можно было прямо в комнате, где могли тесниться представители самых разных редакций, в открытую распить бутылочку саперави или чего покрепче. На радио никто никогда никого не «закладывал», потому что все, работавшие там, отличались невероятной для того времени спайкой. Зная, чем донос о чем-либо подобном может обернуться, радио-люди берегли свой коллектив от неприятностей. И эта добрая порука, сцементировавшая коллектив однажды и навсегда, работала долгие годы, сохраняя специалистов, чем и способствовала славе Крымского радио и его высочайшему профессионализму.
Конечно, высокое идеологическое начальство знало, что они себе там позволяют, ибо какие-то радисты-карьеристы уходили наверх – в партийные органы, чтобы успешно реализовать себя в более подходящем для своих способностей месте, а незадавшиеся номенклатурщики оседали на радио и становились классными журналистами. Знало начальство, но не лезло, потому что руководство области Крымское радио (в том его составе!) устраивало как нельзя лучше.
В новостях всегда были самые свежие, идеологически выдержанные и талант¬ливо поданные сообщения по всем крымским статьям: народному хозяйству, культуре, спорту… Передачи были яркими. И чему бы ни посвящались – курортам, виноградарству, рыбакам и комбайнерам… – всегда они были неповторимо крымскими, полными любви к этой земле и высокого чувства малой родины как неотъемлемой части великой.
При всем при том случалось на Крымском радио немало всякого такого, что зачастую никак не согласовывалось с общепринятыми догмами партийной морали, но что как раз и делало его коллектив выдающимся.
Например, умный и доброжелательный Виктор Алексеев мог, обнаружив плагиатора, не выбирая слов, в шею выгнать его вон и навсегда. И, расписывая щедрый гонорар по корабляцкой редакции (так феерически обозвал передачу «Для тех, кто в море» незабвенный Владимир Орлов), тот же Алексеев мог тут же взять в долг у своего внештатника. Всегда подшофе, он, однако же, никогда ничего не забывал, очень внимательно редактировал тексты и безболезненно отвергал неудачные на его вкус опусы. Причем не только начинающих корреспондентов, но и внештатных «радиозубров».
Для тех, кто бороздил Атлантику на рыболовецких и торговых судах, он подбирал такие рассказы, очерки, стихи и песни, в которых крымская тема возбуждала ностальгические чувства к родной земле, звала домой, к детям, друзьям и родным.
Виктор Алексеев открыл для литературы имя поэта из Симферополя Александра Ткаченко. Всегда гордился этой своей удачей. Охотно публиковал стихи керчанина Валерия Левенко. Любил Владимира Орлова. В результате чего создал в рыбацком эфире детскую страничку.
Руководивший этой редакцией Семен Аронов никогда не вмешивался в творческое самостояние своего работника и, судя по всему, был рад тому, что пригласил к себе Алексеева. Ибо тот взял на себя значительный сектор обязанностей, оставив руководителю возможность осуществлять обязательную и очень специфическую часть работы – идеологическую, которую Аронов делал с умом и безупречно.
Крымское радио звучало не только в каждом доме, благодаря проводной сети, но и на многих каналах и волнах. Под фразу «Говорит Симферополь!» крымчане просыпались спозаранку. Часто фраза эта произносилась особенно глубоким, особенно каким-то доверительным голосом. Диктора звали Александр Вишневой. Тогда уже замечательный поэт работал в паре с Еленой Фоминой, обладавшей уникальным тембром, который в свое время оценил великий диктор Юрий Левитан, с отцовской заботой ставивший этот голос на крыло. Елена едва не очутилась на Всесоюзном радио. Ее подвело произношение некоторых слогов, звучавших в гамме суржика, столь свойственной южнорусскому произношению. Она осталась в Симферополе и много лет радовала слух своих земляков замечательными интонациями неповторимо чувственного голоса. Это была красивая женщина, которая нравилась не только многим коллегам. Мужчины разных возрастов влюблялись в нее заочно. Только за голос. Порой она отвечала взаимностью. Но личного счастья, похоже, у нее так и не случилось. Несмотря на разность лет, ответила она и на чувства своего юного коллеги Вишневого. Это был яркий, более духовный, нежели какой-либо иной, обмен двух щедро и по-своему одаренных людей. По окончании Литературного института, куда Вишневой поступил спустя год или два после ухода с дикторской работы, он, несмотря на увещевания (Фоминой, Алексеева и Аронова), так и не вернулся на радио. Объяснял свой отказ так: чтоб там работать, надо в пять утра подниматься, а я ложусь, как правило, в три часа ночи.
С Крымским радио связана и такая легенда. Мне довелось наблюдать сам процесс ее зарождения.
Вот как в 80-м году рассказывал ее Владимир Орлов.
Работал на Крымском радио выдающийся журналист. Фронтовик, он пришел туда сразу же после войны. Пришел человеком зрелым и семейным. И вскоре его угораздило влюбиться в молоденькую сотрудницу. И она ответила мэтру взаимностью. Роман этот продолжался неправдоподобно долгие годы. Продолжался, несмотря на то, что в семье стареющего любовника давно от подозрений перешли к уверенному знанию данного факта. Жена и дети постепенно привыкли к двойной жизни любимого человека. Щадили его репутацию и старались сберечь ту часть семейной гармонии, которая, именно благодаря столь интеллигентному умолчанию, сохранялась и теплилась. Жертвовали в той ситуации все. И, пожалуй, более других так и оставшаяся незамужней и бездетной счастливая любовница.
К сожалению, горька юдоль земная. Владимир, назовем его так, неизлечимо заболел. Все, знавшие и любившие его, знали о болезни. Но никто к нему, мужественно переносившему беду, не лез с душеспасительными разговорами. Казалось, Крымское радио в те месяцы тревожного ожидания развязки как-то странно притихло, снизило тон своей патетики. На похороны любящая женщина не пошла, не хотела своим присутствием травмировать и без того убитую горем семью. На могилу отправилась спустя три дня. Был это выходной солнечный день начала мая. Около свежего холмика присесть было не на что, и она примостилась на лавочке по соседству. Сидела, задумавшись, мысленно взывая к нему. Просила прощения, что не пришла проститься, как все. На кладбище было пустынно. Справа, вдали по аллее, медленно шли две пожилые женщины. А слева, в противоположном конце аллеи, она увидела мужчину в синем костюме, быстрым шагом идущего в ее сторону.
«Господи! – пронеслось в ее сознании, – он так похож на Володю». И отвернулась, успокаивая себя тем, что в первое время многим из тех, кто утратил близкого человека, подобное чудится.
Женщины неторопливо приближались. Мужчина шел быстро. И вот он уже рядом. Замедляет шаг и садится около нее. Она поднимает взгляд и видит перед собой Володю. Тот виновато улыбается и говорит: «Не мог я уйти, не повидавшись. Прости!». «За что же?» – едва дыша, спросила она. «За все плохое и хорошее!». «Прости и ты меня, что не пришла!». «Я понимаю!». И тут ей по-настоящему стало плохо. В страхе она оглянулась и с радостью увидела приблизившихся женщин. Володя, перехватил этот взгляд, с досадой произнес: «Поговорить не дают!». С этими словами быстро поднялся и скорым шагом стал удаляться туда, откуда пришел. В глазах у нее потемнело. Она схватилась за сердце и подумала: «Я схожу с ума!». Остановившиеся рядом женщины спросили: «Вам плохо? Может, вас обидел тот мужчина?!». От этих слов ей стало еще хуже. Сознание того, что это была не галлюцинация, испугало еще сильнее. Едва отдышавшуюся, сердобольные старушки отвели ее к автобусу. Позже она узнала, что друг ее был похоронен в синем костюме.
Когда Владимир Орлов рассказывал эту историю, я внимательно по его просьбе следил за реакцией академика Козырева. Было это в полночь в квартире Бориса Владимирского (тогда научного сотрудника Бахчисарайской астрофизической обсерватории), где мы собрались большой компанией после того, как в одной из башен наблюдали в телескоп парад планет.
Великий ученый популярно рассказывал о своей Теории времени, которой посвятил более 40 лет жизни, за что отсидел в ГУЛАГе более 10 лет. После чего был приглашен в Крымскую астрофизическую обсерваторию (Симеиз). Позже в течение многих лет астрофизик приезжал туда для наблюдений. Был уважаем и любим, и почитаем. Высокого роста, хорошо сложенный, худощавый, подтянутый, гололобый, очень коротко подстриженный, с гордо поднятой головой, он походил на военного высокого ранга в отставке, хотя в армии никогда не служил. У телескопа отличался мягкими и ловкими движениями. Много курил. В лаборатории постоянно держал горячий чай и печенье: к этому вынуждала язвенная болезнь желудка, нажитая в заключении.
Покуривая, он слушал любовную эту историю, все время сокрушенно вздыхая. Когда Орлов закончил и все в наступившей тишине уставились на ученого, как на истину в последней инстанции, он сказал: «Такое возможно. Подобные явления моей концепцией времени предусмотрены тоже. Время – энергия. Любовь – тоже энергия. Все, что происходит в пространстве и с пространством, зависит от силы энергий».
Ничего нет невозможного! Вот что я понял тогда в далеком 1980 году.
Энергия любви к журналистике. Это она двигала и последним из крымских «радистов», с которым довелось мне сотрудничать в последние годы его жизни. Саша Захаров работал на Радио «Крым», до сих пор размещающемся по старому адресу. Мы сделали с ним несколько выходов в эфир. Правда, ни разу я этих интервью так и не услышал. Проводное радио давно не работает. А в радиодиапазонах всех волн мне так не удалось услышать дорогие с юности слова: «Говорит Симферополь!». У меня сложилось впечатление, что вся блестящая захаровская манера вести беседу, его интеллектуальные импровизации так и остались в аудиоархивах. Записанным на цифровых носителях, им суждено если не бессмертие, то весьма долгое и надежное существование. Вот бы так людям! Хотя кто знает?! Возможно, сила любви к профессии (поскольку любовь – энергия Вселенной) хранит всех достойных бессмертия в своих надежных запасниках до лучших времен, чтобы однажды вернуть для новых трудов и великих чувств. |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
К темам проекта
Ответить
