Что хочет автор. Литературные конкурсы

Довольно просто разговаривать с кошкой или собакою; сложнее понимать язык растений; почти неразличимы неразборчивые бормотания камня. Но как говорить с абстрактными понятиями - со Временем? с Необходимостью? с Целью? Они могут быть поняты лишь посредством овеществления.

Чтобы было понятнее, покажу на примере. Если перевести - конечно, приблизительно! - слова летящего сейчас надо мной Облака (ну ка, кто за него говорит?), можно услышать примерно следующее:

- Вот вы строите дорогу… А скажите, много ли стоит дорога - прекрасная, широкая, ровная - если она тут же замыкается кольцом, переходит сама в себя и никуда не ведёт? Ничего не стоит? То-то и оно… Но ведь вся земля - по сути, одна большая кольцевая дорога без выхода. Пусть и с ответвлениями…

Это Время! Время таким образом намекает о своей сущности - без меня, дескать, вы обречены скитаться по кругу - и тщеславно подчёркивает свою значимость.

Врёт, конечно. То есть не врёт, а несколько лукавит. На самом-то деле и без помощи Времени есть возможность выйти за пределы круга.

Собственно, все такие слова следует писать с большой буквы - и Возможность, и Пределы, и Значимость, и Сущность… Чем понятие (Понятие) абстрактней, тем ближе оно к Великой Сути. И всё более немыслимо к пониманию без привлечение иных Понятий.

Для выражения себя Понятиям приходится прибегать к помощи овеществления. Тот реальный мир, в котором мы живём, и есть неумолкаемый живой разговор - только возьми на себя труд вслушаться.

У костра

Мороз можно было бы назвать трескучим, если бы в лесу не стояла мёртвая ночная тишина. Ведь "трескучий" - это от слова "трещать", когда замерзающий в глубине сок рвёт стволы с пушечным громом.

Стужа была лютая. Холод подхватывал дыхание, леденил губы (отчего время от времени рождавшиеся слова выходили уродливо куцыми) и кошачьими когтями немилосердно драл щёки и нос.

- Явился! Явился! Вот он! - и выхваченные отсветами пламени из темноты лица повернулись ко мне.

Никак они не были похожи на милых мультяшных двенадцать месяцев. Начать хотя бы с того, что было их далеко не двенадцать, а… Чёрт его знает, сколько их было. Сосчитать их представилось почему-то невозможным; как только взгляд фокусировался на ком-то одном, остальные вдруг расплывались, становились нечёткими и куда-то исчезали, тут же, однако, проявляясь - если о них вспомнить. Ощущение было такое, что они толпятся за спиной, хотя там, в черноте леса, откуда вела цепочка моих следов, никого не было - это я знал точно.

- Раздвиньтесь, черти! Застыл ведь, - свет костра высветил нагловатого рыжего детину с умственно ограниченным современностью выражением лица. - Подходи, начальник, грейся!

Развитие сюжета было, таким образом, протянуто мне - прямое, как палка. Ну что ж, я и подошёл, и присел, и руки протянул к огню - греться так греться. Пусть не думают, что я заробел или ещё там чего. Это они зависят от меня, а не я от них. Я знал, конечно, что они живут своей особой жизнью, отчасти как бы в стороне. И всё же настоящим хозяином, как ни крути, тут был я.

- Давай, начальник, - не выдержал рыжий. - Чего кота за это самое тянуть! Какого беса ради мы сюда собрались? Холодно.

- Это… - начался комментарий из-за плеча.

- Я и сам вижу, кто это, - остановил я. - А вот ты кто?

- Внутренний Голос, - представился говоривший. - Можно просто Вэгэ.

- Понятно, - сказал я. - В общем так, ребятки: нужно написать рассказ. Предпочтительно хороший, в полную силу. Про времена года. Если как следует покопаться в наших запасах, впечатлений вполне хватит. Сами всё прекрасно знаете, так что не стоит мне разукрашивать вам это красивыми словами. Вперёд.

- Это насилие, хозяин, - пробурчал рыжий, снова растворяясь в темноте.

- Муз! - позвал Вэгэ. - Ну, милая, тут без тебя никак…

Не стану описывать её внешность - этому она наотрез воспротивилась. Могу только сообщить, что мне лично моя Муза нравится. Но о вкусах не спорят.

Алмазный январь

Лес. Короткий зимний день. Тишина.

Как задумчиво и прекрасно начало года! Взгляд из глубины голубого кристалла зимы окрашивает мир волшебным светом. Разноцветные искры на снегу: фиолетовые аметисты, малиновые гранаты, оранжевые цитрины щедро рассыпаны рукой мороза - это в солнечное время. Вечером же, в городе, под срывающими чёрные маски ртутными лампами эти богатства неярки; лишь иногда они вспыхивают, как друзы минералов под лучом фонаря восхищённого горного мастера, отколовшего в дальнем штреке тёмный пласт пустой породы и застывшего перед сиянием внезапно открывшейся жеоды.

Снег имеет множество обличий. К сожалению, воспринимать его мы можем только с помощью своих жалких пяти чувств. Хотя, почему пяти? Разве время не дарит нас способностью памяти? И разве некий подвид памяти - назовём её генетической - не даёт возможность смутно чувствовать всю бесконечную историю отношений человека с объектом? И разве интуиция - не чувство? Просто человек не привык обращать внимание на тонкие проявления, они слишком слабы и сознанием отметаются как нечто малозначимое; подобные пустяки - удел подсознания. А само подсознание, кстати, чем не чувство? Та же интуиция, но направленная не наружу, а внутрь.

Январь оставляет ощущение заглавия на чистой странице. Это психологическая реакция на начало календарного года, чему способствует завершившаяся лихорадка праздников.

Середина зимы. Прижимают по-настоящему крепкие холода. Поезда на вокзалах заснежены и приносят ощущения просторов, окоченевших от мороза далёких разъездов и чего-то неуловимого, но тем не менее крепкого , основательного и реально существующего где-то в бесконечной дали.

Дни всё ещё очень коротки, поэтому общее впечатление от января сумрачное.

- Including -

Мой январь! До утаенных слёз я люблю твои синие взоры, солнце, что опрокинулось в город, дней коротких блестящий мороз.

Осыпается иглами ель. Новый год - это миг перелома... Вечерами под окнами дома на волынке играет метель. А на чистом снегу - ни следа. Фонари ореолом одеты и сияют рассеянным светом.

Холода, холода, холода…

У костра

- Мне не совсем понятна концепция, - сказал Вэгэ. - Откуда в конце месяца появилось это странное "including"? Зачем английское слово? Модно, что ли? Или чтоб показать - мол, и мы не лыком шиты? Так вроде это и ни к чему. И ещё - получается смесь городских картинок и сельской природы. Это так и задумано?

- Я и сама ещё не разобралась, - призналась Муза. - Пока мне всё видится в виде неких независимых фрагментов, связанных между собой только впечатлениями Автора. Может быть, это и подчеркнёт "самоцветность" произведения, не знаю - мне это представляется так, словно бы на чёрный бархат высыпают груду цветных камней, и каждый горит своим светом. А когда вглядываешься, он затягивает тебя, и начинает играть фантазия - тут уже сам читатель должен подключаться. Кажется, я правильно уловила направление?

- Наверно, правильно, - сказал я. - Тебе виднее.

- Это ж как выложиться придётся! - лицемерно вздохнул Рыжий.

- Ничего, будем писать по очереди, - решил Вэгэ. - Когда по очереди, оно, глядишь, чего-нибудь и выйдет. Муза, а ты сможешь выдавать такой "including" для каждого месяца?

- Попробую.

Россыпи февральских топазов

Насколько алмаз ценнее и твёрже топаза, настолько же отличаются крепкие дни января от вечно прихварывающей февральской зимы. Природа сама понимает несуразицу этого месяца и всячески пытается его сократить - это подтверждает и календарь. И всё же месяц тянется надоедливо долго.

Февраль то ярится последними морозами, то бессильно спускает снег до чёрных проплешин не ко времени открывшейся омертвелой земли. Он отчаянно забрасывает улицы толстым снеговым ковром - и тут же превращает его в омерзительную слякоть, при высыхании оставляющую на обуви противные белые разводы. Февраль подобен неудачнику, давно махнувшему на себя рукой и даже попивающему втихую - да наплевать, мол, и растереть, как-нибудь всё образуется само собою…

И действительно, всё обычно образуется наилучшим образом - но тогда, когда нашего неудачника уже не бывает в живых.

Однажды мне подарили необработанный сколок топаза. Он был невелик, почти прозрачен и имел чуть заметный фиолетовый оттенок. Этот экземпляр являлся выбраковкой: он содержал какие-то мутноватые включения, микроскопические пузырьки, был покрыт сетью мельчайших трещинок. Вроде бы кристалл как кристалл, но с ювелирной точки зрения - ноль. Так и февраль: из этого участка зимы редко удаётся выгранить что-либо по-настоящему стоящее. Поэтому и разговор об этом месяце будет несколько отличен: поговорим о состоянии человека во время февраля.

Конец зимы - самое глухое время года. Апатия охватывает даже не ум, а чувства. Больше всего тут подходит слово "ожидание" - и впридачу не то тягучее, вызывающее чуть ли не физическое неудобство и яростное неприятие, а какое-то вялое, безвольное и безразличное. Не знаю, может быть, к этому времени начинает сказываться нехватка витаминов, или голод по солнцу, или ещё что, но только февральские дни - это дни безвременья, бездумья и душевной бесприютности. Но именно в феврале душа робко начинает путешествовать по воспоминаниям и представлениям, хотя сами эти путешествия ещё неопределённы, хаотичны и мимолётны. Обрывки мыслей о будущем или прошедшем мешаются с серою реальностью и не оставляют после себя никаких заметных следов. Любые изменения в укладе быта воспринимаются с неохотой. И только к концу месяца созревает понимание неприятия истекающего времени зимы и готовности к весенним переменам.

А в лесу тихо, сумрачно, сыро. Влажный ветер бродит между стволами и лижет снег.

- Including -

Слишком много ночной темноты. Слишком долги холодные сроки - и в мои безразличные строки не являйся, пожалуйста, ты. Пережди этот сон, этот стон, дай согреться в расплавленном зное - и тогда, когда солнце хмельное докрасна раскалит небосклон, я тебя позову - как награду, как полёт, как улыбку цветка - и зима отойдёт, далека, и мне большего в жизни не надо…

У костра

- Нет, то, что каждый месяц связан со своей личной каменюкой - чушь! - подытожил Рыжий. - Не катит. Пижонство. Дерьмецо-с, господа.

- Прекрати! - возмутилась Муза. - Тут и так напряжёнка с материалом: ну что можно наскрести для февраля?! Это ж тебе не июль! И, кстати, чтоб я больше от тебя разных гадких слов не слышала.

- Поддерживаю, - сказал я. - А если так уж невтерпёж критиковать - пожалуйста. Трибуна будет предоставлена. Выбирай себе любой камень.

- Кирпич, - тут же выбрал Рыжий.

- Ну, естественно! От каждого по способностям, - ядовито прокомментировал Вэгэ.

- Ильич, остричь, опричь, кулич, - пробормотала Муза. - Хорошо, богатая рифма.

- Паралич, - подсказал я.

- До-мажор, - поддержал Вэгэ.

- При чём здесь до-мажор?! - подняла брови Муза.

- А как же! Очень просто. Как пишется до-мажор? C-dur. А если написать от руки и прочитать по-русски, то "дич" и "кирпич" очень даже рифмуется.

- Во поэт, блин!.. - восхитился Рыжий. - Да только фиг вам всем. Магарыч!

Дымчатый кварц марта

Тает снег. В мутных ручьях течёт холодное солнце.

Ранней весной занятно носить свою голову в авоське: нос оказывается гораздо ближе к земле, и весенние ароматы после бедной запахами зимы буквально ошеломляют. Вообще, чем ниже расположен нос, тем бoльшую роль играет обоняние. В детстве весна пахла намного сильнее - а всё потому, что мы просто были ниже ростом.

Из подобных же соображений время от времени глаза следует вздымать на длинной палке. Крайне интересный тогда ракурс открывается - как на картинах Нисского.

В марте хочется стать поменьше размерами и замереть где-нибудь на открывшемся солнцу островке устланной мокрым мхом холодной земли. Влажный мох пахнет тонко, тревожно и головокружительно. В воздухе присутствует прозрачный коричневатый оттенок, он звучит еле слышной мелодией начала весны.

Котики.

После пустой, голой зимы невзрачное цветение тальника роскошно и трогательно. Горьковатый запах веточек, покрытых сизым налётом, еле чувствуется в по-зимнему натопленных комнатах, но создаёт безошибочное настроение изменения, солнцеворота. Время, как большой медведь в берлоге, сквозь сон начинает ворочаться, разминая затёкшие бока.

Однажды старший брат принёс из леса букет небесно-голубых подснежников. Считается, что классическим подснежникам положено быть белыми, но это, право, сущая нелепость. В нашем лесу лужайками росли «пролiски» - нежные весенние эфемериды, похожие на пролитые на землю лужи неба.

- Чем пахнет? - спросил он меня, протягивая букет.

Я добросовестно зарылся пятилетним носом в гущу цветов. Запах был чуть заметен, слаб и тонок. Честное слово, я даже сейчас не смог бы точно его описать. И пока я сосредоточенно соображал, как вместить в свои слова солнце, сырой ветер, шум сосен над головой и нагретую солнцем землю, он сказал:

- Пахнет весной…

Нет, всё-таки месяц - слишком растянутый срок! Поэтому в тексте гнездятся мелкие временные сдвиги. И только-только начавший мякнуть (мокнуть?) под солнцем наст расположен совсем рядом с фиолетовыми зарослями сон-травы.

- Including -

Мокрый холод шершавой коры. Грязный снег под ногами у клёна. Всё так зыбко, неопределённо и неясно ещё до поры. И вопросов сегодня не счесть: каково настроенье у ветра? Что скрывается в облачных недрах - как там солнце, действительно есть?

А в ветвях на пятнадцать минут зацепился кусочек весенний голубой переменчивой тени - это неба живого лоскут.

У костра

У костра воцарилось молчание. Даже Рыжий, сосредоточенно сопя, молча ковырялся кривой веткой в углях, поправляя откатившиеся от центра головешки. Потом встал и исчез в темноте - наверно, ушёл за новой партией хвороста. Интересно, что он найдёт впотьмах и под снегом, подумал я. Впрочем, это совсем не мои проблемы.

- Не совсем сложилось, - виновато сказала Муза. - Дайте развитие сюжета, будет лучше.

- Плохому танцору… Это самое… Кхе-кхе… - донёсся издалека голос Рыжего.

Кто-то из второстепенных фигур, не принимавших участия в разговоре, молча встал и исчез в темноте; оттуда послышалась глухая возня, Рыжий заорал "Ты чё, сдурел?! Убери ру…" - и тут же прервался ловким скользким звуком. Через минуту Рыжий явился без дров, с несколько петушиным видом, и тут же воинственно потребовал слова.

Обещанный кирпич

- Отчего это некоторым непременно нужно писать про всякие красивости? Цветочки-бабочки, амораты ночные…

- Ароматы, - поправил Вэгэ.

- Прошу без комментариев! Я сказал то, что хотел сказать. А если кто раб стереотипов, так пусть лучше заткнётся… Так вот - промочить ноги в весенней снежной каше не пробовали? Впечатление исключительное, особенно когда домой переться далеко, а нога въехала в подло замаскированную лужу аж до самого колена. Нормально, да? Я, конечно, мог бы выразить конгломерат навеваемых данным фактом эмоций предельно точно, да уж ладно - заказали без резкостей, подчинюсь. Но, заметьте, из-за этого сюжет ощутимо теряет экспрессию.

Или лето. Чего в нём такого особенного? Жара, блин, пот в три ручья, комары жрут, как не в себя. У меня вот лично аллергия на тополиный пух - как начинает лететь эта дрянь, так нос хоть оторви да засунь. Ага, в это самое место. Чихаешь, сопли текут, и чешется как у сифилитика. Да плюс к тому огороды: каждый счастливый дачевладелец выпучив глаза балдеет на своём кровном клочочке земли обетованной. А между прочим, Бог проклял человека именно сельхозработами, так вот прямо ему и выдал: в поте лица своего, мол, будешь жрать свой хлеб. И не ошибся, в самое яблочко угодил: уж чего-чего, а пота хватает. И спина - колом не разогнуть. И заморозки, и град, и жуки колорадские… В общем, спасибо, Боже, за любовь и ласку. Нормальное лето, короче. Всё путём. Горячую воду отключили. Наслаждайся, понимаешь.

Осенью вообще хана. Как зарядит дождь на неделю, так хоть жабры расти. Ботинки в грязище, зонтик не просыхает, на штанинах сзади пятна... И, главное, в душе-то безнадёга полная, крантец и амбец: дни всё короче, а пакости в них всё больше. Только и ждёшь, когда всё это чудо наконец замёрзнет. А как замёрзнет - кстати, со всякими-разными там загугрениями, включениями мусора и расплёваных бычков - тоже хорошего мало. Скользко. Даже ходить приходится, особым образом напрягая ноги - неудобно. И всё равно ведь не убережёшься и шлёпнешься. А если, скажем, чего-нибудь несёшь в этот момент - так разобьёшь или обольёшься.

Нет, не люблю холода! Сколько на себе лишней тяжести приходится таскать - шубы там разные, дублёнки-валенки. В троллейбусе не протолкнуться - все страх какие толстые, неуклюжие. А и холодно ж там! Печечку-то включать изволят только летом, чтоб ноги печь, это уж как закон.

А вы там слюни распустили - алмазы с бриллиантами им, сияние северное! Нет, уж зима-то точно похожа на кирпич - тот самый, что на голову с крыши сваливается.

Вот вам сразу про весь год! Коротко и по сути.

Апрель-хризопраз

Как странно слоиться воздухом среди воздетых к небу голых ветвей! Отсюда, сверху, всё выглядит непривычно для человечьего взгляда. Удивительная расплывчатость характеризует даже самые ближайшие детали, и нужно предпринимать дополнительные усилия, чтобы придать им необходимую резкость и глубину. Но сколь упоительно такое медленное путешествие! Как ласкает оно душу чем-то невыразимо влекущим и приятным!

Невесомая пыльца орешника висит рядом. Пальцы сосновых лап процеживают тебя, как густой гребешок. Солнечные лучи оседают на иголках сизым восковым налётом. Сколько простора и сини!

Всплывшая из-под исчезнувшего снега трава ещё только вспоминает, что она должна быть зелёной. А вот чистотел жив, несмотря на морозы! Его листья уже развиты с осени и лежат на прелой лиственной подстилке зелёными пятнами. Медленно-медленно нагревается земля. Идёт берёзовый сок: из любого повреждения на дереве сочится тоненький прозрачный ручеёк. Если сорвать даже самую маленькую веточку, на кончике тут же показывается капелька. Иногда ночью на такой ветке намерзает маленькая сладковатая сосулька.

Как много успевает совершиться на протяжении месяца!

В конце апреля утром трава сизая от росы. Цветёт молодая пастушья сумка. Поляны жёлты от одуванчиков. Первые шмели сосредоточенно и торжественно совершают облёт. Они страшно заняты и несколько туповаты после зимы, поэтому любые попытки общения встречают недовольным жужжанием и поскорей улетают прочь.

- Including -

Я как-будто всё время в долгу - так отчаянно тянет в дорогу! Высыхает земля понемногу. Я себя удержать не могу: снова манят куда-то пути. Нынче в воздухе прелость и влага, и на западном склоне оврага первоцветы смогли расцвести.

Как просторен проснувшийся лес! Как раскрыт он ветрам и желаньям! Первой бабочки белой мельканье - и мечты, потерявшие вес: обречённость чего-нибудь ждать, отмечая графитом недели…

Поздравляю вас с первым апреля - нас сегодня обманут опять.

Снова запах травы и угля. И как-будто ложится под ноги мне тревожная память дороги декабря, января, февраля…

У костра

- Трудно и скудно, - сквозь зубы пробормотала Муза.

- Скорее паскудно, - в тон откликнулся Рыжий блестящей амфибрахической рифмой. - Нет движения. Кладбище.

- Так и должно быть без сюжета, - сказал я. - Муза права: надо затронуть внутренние богатства читателя, пусть выльется. Сыграем, так сказать, на его поле. Ведь самое близкое - то, что своё. Уж этому-то он станет внимать как миленький.

- Или не станет, - вздохнул Рыжий.

- Не станет, - подтвердил Вэгэ. - Чтобы стал, надо увлечь. А чтобы увлечь, надо, чтобы у читателя самого за душой было бы достаточно много созвучного. А при нынешнем духовном уровне…

- На что ты намекаешь? - возмутилась Муза. - Я не унижусь писать примитивы для толпы!

- А избранных твоих вокруг - кот наплакал, - парировал Вэгэ.

- Долг писателя - ориентироваться на вершины духа, - напомнил я.

- Но писать всё же так, чтобы быть понятым массами!

- Вот мы и будем развивать сознание масс.

- Не, не тот метод. Не катит, - покрутил головой Рыжий. - Надо чего-то другое придумать…

Малахитовые узоры мая

Цветёт черёмуха и сразу за ней - сирень. На душистых двурогих гроздьях - зелёное золото жуков-бронзовок. С середины месяца зацветают каштаны. Общепризнано, что полнее всего это цветение выражается в Киеве, и в это время среди них правильнее всего быть там.

- Стой! - заорал Рыжий. - Киев! Музон, попробуй-ка на украинской мове!

Муза скептически пожала плечами:

Зелений Київ панує над Дніпром в рожевому сяйві квітучих каштанів. Але ще перед тим в свіжих пелюстках білих садів лунає над містом якась невиразна надія на добре та безмежно щасливе літо. Ранкове повітря віє прохолодою, але вдень сонечко вже щиро розтачає землi свої пестощі. Воно тремтить на золоті Лаври, на блискучих залізних дахах та стеклах горищ, зеленими смарагдами спалахує на схилі гори, що його вкрито молодим листям прокинувшихся від зими дерев. Чорний важкий Володимир з хрестом пливе над містом в хвилях бузкової піни, дивиться кудись за Дарницю та думає про минуле - а може, мріє про майбутнє?

Київ - це золота брама України. Звідсі, здається, починаються і нескінчений херсонський степ з гірким пахом полину (чи не чути, як десь ревуть чумацькi воли?), і сухий спекотний Крим, і вільні запорізьки тугаї. А якщо повернутися обличчям на захiд або на схід, перед тобою буде шлях чи до зеленоі Буковини та співучої Галичини, чи до шахтарського Донецька.

Київ - це стрічки веселих дівчат та зелені тополі, що незабаром попливуть пухом; це лагідний Дніпро та невимовна кам'яна краса Хрещатика, де в переходах метро торгують запашними конвалiями (знаю, знаю, це було вже три тижнi тому…); це сива давнина, повита пам'ятю пращурів та нові будівлі Троєщини й Борщагівки.

- Нет, не то, - разочарованно протянул Рыжий. - Я думал, лучше получится… А ты про пух. Назло, что ли?!

В мае цветут сады. Абрикосы, затем вишни и сливы, и последними - яблони. Розовая метель. Тонкий нежный запах. Похолодание на время цветения, и ещё - на еврейскую Пасху. Майские праздники. Земля спешит жить.

Комары, и в болотистых местах - мошки. Пик вылета мошкары - во время так называемого "цветения сосны" (на самом деле голосеменные не цветут; так называется время интенсивного пыления, когда пыльца жёлтыми разводами стоит в лужах).

Май, май, май звенит во всё увеличивающемся световом дне и в лазури неба тысячами птичьих голосов. Трава вырастает так, что в конце месяца её уже пробуют косить. В начале же - первый выгон скота на пастбище.

В мае цветёт белая акация.

Слова "белая акация" у меня почему-то связываются с Севастополем, по-весеннему прохладным морем и опереттой с аналогичным названием. И при чём тут, кажется, Севастополь? Разве в наших лесах средней полосы этот сладкий дух не льётся кружащими голову волнами? Разве не гудит от пчёл молочно-белое цветущее дерево?

Но нет, почему-то представляется погожий тихий вечер, Большая Морская и приглушённое сияние золотых "крабов" на офицерских фуражках. И цвета - белый и тёмно-синий, цвета матросской тельняшки. Воздух чист и невыразимо мягок. Вечер размывает строгие силуэты серых крейсеров. А над городом беззвучным вальсом плывёт сладкий акациевый аромат.

- Including -		Нежный дым лепестковой пурги. Холод утра пронизан лучами. Как зимой мы по лету скучали! Сбереги же его. Сбереги. Сбереги этот розовый дым, где снуют деловитые пчёлы так уверенно и увлечённо, что невольно завидуешь им. Это утро! В нём столько всего: трели зяблика, шепот берёзы…
Тут Рыжий отчаянно замахал руками, прерывая Музу, и вставил своё:
		- ...и на грядках подкормка навоза - а куда же весной без него? -
После чего гордо поклонился и жестом разрешил продолжать.
		На стене перепрыжка видна зайцев солнечных огненной масти, и какое-то детское счастье льётся в комнату к нам из окна.

У костра

- Ты не лезь, когда не просят! - чуть не плача, закричала Муза. - Нет, я так не могу. И не буду. Всё испортил!

- Последнее предупреждение, - холодно сказал я.

- Успокойся, успокойся, - забормотал Вэгэ, обнимая Музу за плечи. - Это он не со зла, просто выпендривается, сволочь, ты же знаешь, завидует, гад, что сам не может, поэтому вот и суётся с посконным рылом в калашный ряд… Комплекс неполноценности.

Рыжий растерянно переводил взгляд с одного на другого, не зная, что сказать.

- Ладно, забыли, - скомандовал я. - Начинаем лето. И пусть мне хоть кто-то пикнет, что это неблагодарная тема!

Июньские изумруды

Вот они, первые подлинно летние дни! В высоком небе - регата облаков. Западный ветер приносит их с Балтики - настоящие летние облака, плоские снизу и вздымающиеся невероятными горами, если смотреть на них с самолёта. В небе нет толчеи; гонщики следуют с правильными интервалами. А на земле жгучие лучи солнца чередуются с периодами прохлады, и если стоять на возвышенности, видно, как расплывчатые тени скользят, подчиняясь воздушным течениям.

Ветер перебегает лугом, гонит по траве кланяющиеся волны, играет пылью, вздымая её крохотными смерчиками, приносит с реки влажные запахи.

Летние месяцы богаты. Можно сесть у сундука с сокровищами памяти и перебирать бесценные воспоминания, находя всё новые и новые преломления и сочетания граней, и, казалось бы, навсегда потерянные моменты прошлого. А если постараться, можно найти и кристалл будущего.

Дубрава в начале лета.

Старые дубы стоят редко, на таком удалении друг от друга, чтобы только луг не мог называться лугом. Поэтому солнце свободно проникает до земли, и дубрава светла и наощупь души - радостна. Полевые колокольчики, смолки, ромашки здесь всегда дома. Кустов нет - только цветущий луг с возносящимися к небу мощными стволами. Зелёное солнце.

Деревья обладают ярко выраженной индивидуальностью. Даже с завязанными глазами невозможно спутать ощущение от входа в тёмный глухой ельник с нежным приветом юной берёзовой рощи. Своя аура есть и у дубов. Это смесь непобедимой жизненной силы и какой-то непонятной лесной мудрости. И если берёза явно тяготеет к женскому началу, то дуб - настоящий мужчина; а ель, раз уж на то пошло, замкнутая мудрая старуха, у которой половые признаки, впрочем, давным-давно стёрлись.

Деревья верны себе и после смерти. Липа мягка, бук остаётся твердым и целеустремлённым, а осина не годна ни на что: в свойствах древесины явно выражается дрожь её листьев. Поэтому заготовщики древесины используют её в основном на дрова.

Пни - шляпки вбитых в землю гвоздей растительной жизни.

Деревья различны. Экстрасенсы давно заметили дифференциацию биоизлучений различных пород. Некоторые, считается, подпитывают человека жизненной силой, иные же отбирают её.

Действительно, в растительных сообществах всё так же, как и в человеческих стаях. Чётко прослеживается характер, внешность субъекта (образ, что ли) и сезонность воздействия. Повторюсь: дуб или клён - явно "мужчины", если это понятие можно спроецировать на флору, а берёза и рябина - безусловные "женщины", причём это никак не связано с настоящим полом дерева: большинство их, как правило, двудомны. Кстати, если пользоваться ими для отбора или пополнения личной биоэнергии, следует помнить, что к "мужчинам" следует прижиматься лбом, а к "женщинам" - затылком или виском. Но это так, к слову.

Кто же есть кто?

Ель ассоциируется со старухой, причём в больших сообществах - неразбавленных ельниках - у неё обычно портится характер, поэтому елани сумрачны, и многие живые существа избегают таких мест. Каштан - это добродушный и несколько ленивый, чуть полноватый мужчина, полный сдержанных сил. Вишня - девушка южного типа, мечтательная и слабая. Осина и чёрная ольха - явно выраженные отрицательные типы; американский клён - бомж, неопрятный и нечистый на руку. Липа нейтральна, а суть её можно определить словами "хранительница традиций".

Так же можно классифицировать кусты и травы. И степень полезности, "лекарственности", что ли, выражается интенсивностью их духовной окраски (в основном аура трав для меня имеет желтоватый оттенок).

Гроза. Не та обложная унылая морось, когда из-под земли на асфальтовую гибель выползают дождевые черви, а шумный ливень со вспышками молний и могучим грохотом обновляемого неба. Ветер рвёт гибкие плети берёз, из водосточных труб хлещет пена, а на лужах расцветают крохотные водяные цветики, в венчиках которых взлетают вверх микроскопические выплески. Лужи цветут водой яростно и стремительно, тут же сбегая потоками в решётки ливневой канализации. Во время грозы особенно заметно, насколько может быть жива текучая вода (вообще, если абстрагироваться от человеческого видения времени и взглянуть из вечности, то многое выглядит удивительно и непривычно. Например, куст под моим окном похож на взрыв. И деревья тоже вздымаются вокруг, как взрывы, и так же мгновенно опадают: так ведёт бомбёжку Время).

Но больше всего напряжённости в самом ожидании грозы.

С самого утра начинает пaрить. Томящая духота разливается над землёю, как бы стекая с выцвевшего линялого неба и накапливаясь во впадинах и ложбинах. Ветер почти замирает, и от надвигающегося как-то исподволь, невольно и подсознательно начинаешь искать укрытия.

А обитатели травы и воздуха, которым начихать на дождь, продолжают жить своей жизнью, не тратя ни мгновения зря: так же вьются стрекозы и мухи, бегут куда-то жужелицы, весело прыгают лягушки - и вся эта мелюзга исчезает только перед самым-самым началом.

Нет, слово "весело" подходит не совсем: окружающее по мере приближения грозового фронта перестаёт быть весёлым, темнеет, напрягается и ждёт.

Да что там рассказывать - этому посвящены тысячи описаний, хотя ни одно не может сравниться с подлинным ощущением, которое дарит нам живой мир.

В конце месяца зацветает иссоп. Маленький осколок изумрудного лета: жёсткие стебли иссопа на склоне мелового холма. Невзрачные синие цветы - но сколько в них ассоциаций! Видимо, то, что растение цветёт в самую знойную пору, кладёт след восприятия на полку памяти рядом с поблекшим от жары небом, мягкой пылью полевых дорог, сникшими бледными колокольчиками и давно забытыми детскими впечатлениями о безмятежности мира и бесконечности летнего дня.

В детстве мир воспринимается таким, каким он изначально задуман Богом. Я помню, что когда-то ухитрялся брать пальцами за крылышки прилетающую на цветущую малину пчелу - сейчас, когда мои пальцы и душа огрубели, об этом не может быть и речи. Я помню, сколько загадочных живых существ селилось в зарослях травы и тугих бутонах мальвы - теперь же приходится прилагать усилия, чтобы увидеть следы их таинственной жизни. Зато взрослый мир припечатал их своим определением и наименованием. А название - это как у Грина, помните: на цветок как бы садится жук, которого уже не стряхнуть…

Обитатели цветов - эльфы - не любят людей, и подсмотреть их обычаи крайне трудно. Обычно они имеют такой рост, чтобы трава была их лесом, и избегают появляться на голых местах. Но могут принимать и нормальные человеческие размеры или, напротив, уменьшаться до такой величины, чтобы переночевать, скажем, в цветке ландыша. Для нас подобное невозможно: от пребывания в нём безумно болит голова - виноват в этом нежный, но убийственно сильный аромат.

- Including -

Петербург, Петроград, Ленинград! Вспоминается, где бы я не был, мне балтийское серое небо и узоры чугунных оград.

Только это не просто слова. В них звучание пушкинских строчек. Так загадочны белые ночи и холодной Невы синева. И в прижатых к земле облаках древний ангел вознёсся над камнем. Что-то важное шепчет река мне, неотвязное шепчет река…

Этот воздух, и золото шпилей, и неброская лёгкость дворцов!

В парках статуи. Слётки скворцов. Лужи. Лето. И автомобили.

У костра

- Какие ещё эльфы?! Вы хоть соображаете, что это на фиг никому не интересно? - вопил Рыжий. - Про эльфов надо крутить сказки-фэнтези, с волшебниками и поединками на мечах, а вы ляпнули, значит, как корова из-под хвоста - и всё? И где динамика?! Да если хотите знать, весь ваш рассказ, если брать глобально, держится на моём присутствии! Я активен как Жириновский, причём в лучшем нарицательном значении этого слова! Я, я, я оживляю действие! А вы - Черненки и Горбачёвы: один базар, а действий - ноль!

- Памятничек вам поставить куда прикажете? - поинтересовался Вэгэ. - Так сказать, бюст на родине героя.

- Уточняю: посмертно, - сказал я.

- Да ну вас! - отмахнулся Рыжий. - А Питер вам с какого боку упал? Он с контекстом как-то связан? Нет. С половыми признаками древесины? Опять же нет. Кстати, до этих самых признаков додуматься - это ж каким Буратиной надо быть! Дубовым! "Папа Карло, оставь мне этот сучочек…"

- Отсутствие собственных идей обычно компенсируется критикой чужих, - констатировал Вэгэ.

- А мне так нравится, - вдруг заявила Муза. - Я люблю Петербург.

- Ну, не знаю. Как для меня, не клёво. И про грозу тоже хиловато, - с сожалением сказал Рыжий. - Вот я помню, однажды грозища была - это да! Ливень часа на два такой, что лужи в городе стояли по колено! Ну, потом кончился. И вдруг вижу я - едет хмырь один на велосипеде, торопится, нажимает так, что только брызги летят. А впереди лужа, не очень глубокая, но достаточная; ну, он разогнался и ноги высоко-о-о так поднял, чтоб не забрызгать - даже на руль их положил, клоун. А в луже не видать - люк ливнёвки, ну, ещё здоровенной такой железной решёткой закрывается, так переднее колесо возьми да провались аккурат в эту долбаную щель. Велосипед под ним просел и встал - обод заклинило - и хмырь этот, как глиссер, прошёл всю лужу на собственной заднице! Вот это не хило, так и писать надо, как в жизни бывает. Учитесь, пока я жив.

Аквамарины в июле

Aqua marina - морская вода. Сколько цветов и оттенков имеет летнее море? Оно может быть тёмным и суровым, почти чёрным в своей страшной глубине, а может быть ослепительно голубым или бутылочно-зеленоватым у берега в солнечный день.

Солнце накаляет камни. Воздух дрожит над землёй. От морских трамвайчиков тянет отработанным топливом. Они качаются на лёгкой зыби, и загорелые невозмутимые матросы кидают чалку на пристань. Причалы увешаны старыми покрышками, и борта трутся о них с солёным скрипом. Уходящие вглубь сваи обросли мидиями и колышущимися водорослями. Иногда среди них мелькает тень заблудившейся рыбы.

На причале, развалившись, лежит пёс, вывалив длинный розовый язык. Псу жарко, но он не уходит с солнцепёка - скорее всего, ему просто лень пошевелиться.

Раскалённая земля обжигает подошвы. Асфальт размягчённо подаётся под ногами. И только от моря веет прохладой. Неутомимые чайки скользят в голубом воздухе, переругиваясь резкими голосами. Над горами висит знойная мгла, насыщенная солью и хвойным духом.

- Искупаться бы, - мечтательно произносит Муза. Рыжий молчит и смотрит в сторону.

А и в самом-то деле, решаю я, кому будет от этого хуже, если мои призрачные герои позволят себе окунуться в ими же самими придуманное море? И я милостиво киваю головой.

С визгом и криками они сбрасывают с себя одежду и мигом оказываются в волнах. Я завистливо слежу за ними с берега: у меня, наверно, так не получится, для этого я недостаточно эфемерен. Я чуть поправляю пляж - заменяю гальку коралловым песком, выращиваю пальмы и убираю ненужные корабли, что остались в памяти от Севастополя. Потом чуть-чуть добавляю ветра и волн - вот они с грохотом мчатся из океана на пологий берег… Купальщики не замечают этого или воспринимают как должное. Ладно, пусть резвятся.

Когда идёшь по лугу, захлёбываясь душистыми запахами, источаемыми нагретой травой… А собственно, что "когда идёшь"? Просто идёшь - и этого достаточно. Самого по себе. И не надо больше никаких условий!

Поздний жаворонок дрожит в небе; к концу месяца его уже не услышишь. Травы поднялись в пояс, и тёплый ветер свивает их в непроходимую стену, и тропинка, кажется, вот-вот исчезнет и растворится в густом травостое. Качаются метёлки; цепляясь усиками за соседей, тянется вверх мышиный горошек; звенят неслышно мелкие луговые колокольчики; чина, таволга, лядвенец переплелись и смешались; а растущая купами ива роняет капли сока. В сырых низинах стоит вода, оставшаяся после недавнего ливня; там живут лягушки и крупными белыми венчиками цветёт речной вьюнок.

Воздух звенит от насекомых. Оводы с радужными глазами вьются надоедливо - и вдруг обжигают зазевавшегося ходока; пёстрые бабочки несутся в ветре по своим изломанным траекториям и им одним ведомым маршрутам. Высоко в стороне, над опушкой леса, парит коршун.

Я намечаю песчаные берега, кое-где вплотную к воде заросшие ивняком: оканчивать купание вам, мои дорогие, придётся уже в реке. Вот вам удобная излучина с чистым песчаным дном; возле самого берега снуёт стайка уже заметно подросших мальков-сеголеток. Чуть в стороне - заросли кубышки: грязно-желтые цветы среди округлых плоских листьев. А берега поросли кустами осоки и дикой мятой.

У дальнего берега вдруг сильно и звонко бьёт щука.

- Including -

Как же хочется тронуть рукой этот ясный закат на полмира, запах тонкий речного аира и туман над вечерней рекой! То ли жаль умирающий день, то ли сердцу опять одиноко? Это шепчутся листья осоки, это просто колышется тень, это грезится призрак беды - оттого, что рассвет так нескоро…

С выраженьем немого укора - небо в зеркале тёмной воды.

На лице пляшет отсвет костра. И шепчу я всё снова и снова, что природа отнюдь не сурова, а напротив, безмерно мудра.

У костра

Вроде бы даже стало теплей. Костёр разгорелся и, как расшалившаяся красная саламандра, лижет темноту горячим языком. Кто-то достаёт трубу, поправляет мундштук, и чистый трепетный звук взлетает в чёрное небо, и сразу темнота как бы раздвигается, становятся видны звёзды в раскинувшемся над нами Млечном Пути. Мелодия проста и прекрасна, это одна из тех мелодий, которые иногда приходят во сне и поражают своим совершенством, но бесследно забываются при пробуждении, оставляя привкус бессильного сожаления. И от этих звуков в душе просыпается ещё один пласт фантазии или воспоминаний - не знаю, называйте как хотите. Это - горы, это - снег и ослепительное солнце, это запах свежести и скорости, и лыжники в снежной пыли жутко и восторженно летят в солнечную бездну, а над всем этим льётся зов трубы, и медный блик горит на её выгибе. Эхо отражает звук к чистому синему небу, и душа становится открыта и чиста, как вечные снега на склонах, и становится понятно, что жизнь на этой планете имеет особый смысл.

Но стихает труба, закончив свою песнь, и исчезают заснеженные вершины, и трубач тускнеет и теряется в возвратившейся темноте - тот же безмолвный и безликий, как и прежде. Нас вновь окружает глухой зимний лес, и тишину оттеняет шипение и потрескивания поленьев. Молчит Вэгэ, в остановившихся глазах Музы пляшут языки огня, и даже Рыжий сосредоточенно и задумчиво покусывает сосновую иголку.

Многоликий нефрит августа

Щедрый и обильный август лично у меня ассоциируется с богатым украинским селом. Земля томится плодами: яблоневые деревья обременены настолько, что их ветви специально подпирают, чтобы они сумели выдержать эту тяжесть; не умещающиеся на огородах гарбузовые плети вылезают далеко за межи и, словно отбившиеся от курятника куры, несут свои громадные жёлтые яйца где попало; подсолнухи грузнеют и склоняют налитые головы к земле. Это время необоримой лени: хоть основная работа земледельца далеко не завершена (вовсю идёт жатва и вообще всяческая уборка и заготовка впрок), всё же душа, убаюканная ровным теплом, нежится и как бы засыпает, впитывая лето в запас - на неотвратимо приближающуюся зиму (а впрочем, сейчас даже сама мысль о зиме кощунственна)…

Просыпаясь, я вижу высокое сонное небо. Редко-редко на нём появляются громады белых кучевых облаков - обычно же это чуть заметная дымка перистых. Перистые же облака слишком высоки и их присутствия не чувствуешь.

Стрекочут кузнечики. Буйно цветёт цикорий.

Август - месяц зарождающейся усталости.

В городе пыльные тротуары моют поливальные машины. Постаревшие цветы на газонах выглядят усталыми и цветут просто по инерции. В тёмных кронах деревьев всё чаще видны жёлтые пряди, и по утрам дворники уже сметают пожухлые листья в кучи. Но в целом лето вполне ещё бодрится и напоминает уверенного в себе мужчину - властного и ухоженного, хоть и с тщательно скрываемой лысиной.

Проросшие сквозь асфальт побеги тополя нарушают строгость дороги своей несерьёзной зеленью. Ветер играет с брошенным возле урны одноразовым стаканом. Вдоль бульвара прохаживается старушка с полиэтиленовым пакетом: она собирает шампиньоны - сорняки среди грибов. Улицы и стены домов нагреты, и случайный дождь высыхает так же быстро, как и начинается. Автобусы открывают жаркие пасти, чтобы заглотить очередную порцию пассажиров. Всё на своём месте, и каждый занят своим делом…

Вечер над Волгой. Солнце уходит за высокий правый берег, и он выделяется на фоне красного неба тёмным зубчатым краем. А левый, пойменный - в тени, и только кое-где ещё светятся вершины ракит. Впрочем, отсюда отдельные деревья не разобрать - далеко.

Ветра нет, и сейчас один из тех редких моментов, когда золотая река спокойно лежит в своих берегах, не тревожа их волной. Кое-где на зеркала затонов уже робко выползают клочки тумана. Свежеет. Потухает небо, и самые нетерпеливые звёзды начинают чуть заметно мерцать над засыпающей водой. Откуда-то чуть слышно доносится песня - то ли от еле заметного костерка на горизонте, то ли с кручи далёкого правого берега:

- Огней так много золотых

на улицах Саратова…

и тишина, и опять ничего не слышно, только еле ощутимо подрагивает корпус парохода да доносится шелест воды, разрезаемой форштевнем.

Ещё один день прошёл.

- Including -

Руки ветра играют с песком…

Хорошо пролетать над дорогой, или травы качать - недотроги, или скромным лесным ветерком чуть тревожить осеннюю тишь, или вязнуть в тумане над лугом, или тешить январскую вьюгу, или ночью баюкать камыш. Провожая над морем закат, подниматься всё выше и выше, и с листвою шептаться - ты слышишь? - о наивных секретах дриад. И стекая в долину меж скал, тонкой нотою петь свои мантры, и ответа просить у Кассандры, и найти наконец, что искал.

И, бесцельною силой влеком, равнодушно и прекраснодушно наблюдать, как в сугробах воздушных руки ветра играют с песком.

У костра

- Заметьте, мы всё же отошли от природы камней, - заявил Рыжий. - Кстати, почему август обозначен нефритом? А не, например, хризобериллом каким?

- Правильно обозначен, - ответил Вэгэ. - Нефрит зелёный, слоистый такой, не очень твёрдый, но плотный и основательный. Хотя и полупрозрачный. Правильный камень.

- Первое возражение: нефрит может быть и белым. И второе: связь-то какая?

- Да просто похож. Тёплая душа у камня.

- Можно подумать, каждый может вот так взять и пощупать душу камня, - хмыкнул Рыжий.

- А мы-то зачем? - тихо спросила Муза. - Показать надо. Для чего, собственно, и пишется.

- Ага, ты ещё лекцию прочитай. Про шкалу Мооса, про способы огранки. Валяй давай. Всем будет безмерно интересно.

- Дурак ты, - сказала Муза. - И трепло.

- Почему это я дурак? - оскорбился Рыжий.

- По определению, - иезуитски вздохнул Вэгэ.

Сентябрьский свет цитрина

Сентябрьский Минск…

- Муз, погоди-ка, - попросил Вэгэ. - Дай-ка я попробую. Кажись, ближе к правде будет вот этак:

Вераснёвы Мiнск.

Калi ўжо зайшла гаворка, менавiта ў вераснi нам абавязкова трэба наведаць мінскі батанічны сад. І толькі ў будзённы дзень, каб выпадкова не сапсаваць настрой сэрца надакучлівым вірам натоўпа.

Ад праспекта Скарыны (былога Ленiнскага) да батанічнага саду вядзе доўгая алея. Шэры стары асфальт дзе-нідзе парэпаўся, і гэта прыдае яму нейкае гістарычнае адценне - трохi смешнае, але такое роднае, свае.

Магутныя арэхавыя дрэвы ля ўхода. Дробны светлы друз на сцежках.

Насычанасць сонцам - але не тым пякучым сонцам разбышакі-ліпеня, што сваiм сяйвам мімаволі прымушвае чалавека карыстацца цёмнымі акулярамі, а ціхім, пяшчотным і прамяністым, што так схожы на свет чыстае людское душы. Колькі ж бясплотных істот - свядомасцей - ходзіць і лётае тут, насалоджуючыся апошнім цяплом, і бязгучным шэптам кранаецца нашых вушэй! Колькі асенніх кветак замерла вакол у нерухомам танцы!

Жоўтыя, перамазаныя кветкавым пылам мухі занураюцца у духмянасць пялёсткаў. Плын часу нібы спавальняецца і цячэ цяпер якась безадносна да рэальнасці. Асляпляльна белыя воблакі падобныя на вялічэзных буслоў, распасцёршых над летуценнаю зямлёю свае доўгія крылы. Развітальны баль восені. І ледзь прыкметная туга па мінуламу лету i адчуванне нейкай сваёй запозненасцi.

Настрой нагадвае пах аксамiтавых кветак - такi ж тонкi i шчымяшчы, чароўны i журботны вадначас. I хочацца ўзняцца над краiнаю, каб ахапiць вокам усе яе лясы i палеткi, гарады i вёскi, i павольна плыць над ёй, i ўвабраць у сябе светлую асеннюю тугу яе жоўтага апаўшага лiсця i тонкi вiльготны дух запаведных пушч.

- Including -

Я иду, не касаясь земли. Осень, осень! Умерь свою шалость! Пусть по небу, в земле отражаясь, золотые плывут корабли, пусть шуршит под ногами листва, что минуло весёлое лето, и созрели плоды бересклета, и пожухла немного трава.

Кончен танец весёлых стрекоз. Ах, как холоден северный ветер! Сколько грусти и солнца в ответе на незаданный мною вопрос!..

У костра

- И опять всё в одну кучу, - вздохнул Рыжий. - Был же эксперимент с Киевом, и неудачно, на мой взгляд. На кой чёрт тебя опять потянуло на мову? Или это как каприз беременной женщины - хочу, и всё? Ну, я бы понял ещё, если б это Музончик наша …

- Перестань, - вдруг сказал Вэгэ таким голосом, что Рыжий моментально проглотил остаток фразы.

Октябрь - глубины янтаря

Каждому месяцу присущи свои цветы. Зимой это морозные узоры на окнах, расплывчатые и не совсем реальные очертания за стёклами цветочных витрин или оранжерей. И застывшие образы цветов в памяти - впрочем, мёртвые ли?

Зимой на окне цветут кактусы. Их разводит моя дочка Марина. Сколько ни пытался я в своё время добиться их цветения - ничего не выходило, а тут - пожалуйста. Хоть порой и поливать их забывают. Видно, им чем-то не подхожу лично я.

Весна дарит истосковавшимся самые свежие, самые первые запахи нового. Символами весны являются подснежники, мимоза и, конечно же, сон-трава. Из поздних, приручённых человеком - пионы и разбитое сердце (дицентра).

Самые летние цветы - васильки, вьюнок-берёзка, пронзительно-красная сальвия на городских газонах, а на реке - бело-розовый стрелолист и водяная гречиха. Белые лепестки кувшинок нежно пахнут купанием и речными глубинами.

Осень - пора горьких ароматов: космеи, астры, георгины, а в самом конце - хризантемы. Но всё же самый осенний запах - у бархоток, ласково называемых на Украине «чорнобривцi». Пик их цветения - перед самыми заморозками. Если сжать в пальцах венчик цветка и вдохнуть этот грустный и режущий душу запах, мимовольно начнёшь писать стихи про осень. И, как всегда, не сумеешь передать все свои чувства и мысли - из-за богатства встающего перед внутренним взором, разбуженного этим запахом, из-за несоответствия скудного запаса слов необъятности рвущегося наружу (чего? вот и пример - нет у меня нужного термина).

Приходится изобретать новое. И сколько сил уходит, чтобы заставить себя избежать странных оборотов речи! Пример? Да вот же: как определить вот это самое, на которое слов не хватает, а высказать надо позарез? Ну? "Надлежащее и несказуемое" - вместо обычного "подлежащего и сказуемого" в предложении.

Иногда удаётся заменить недостающие понятия контекстом, и в этом помогает, как ни странно, ритм и рифма, которые сами по себе несут некоторую информационную нагрузку - и неким образом активизируют и используют информацию, уже имеющуюся в памяти читателя. Но и самые-самые вершины поэзии - даже если взять глобально! - не идут ни в какое сравнение с овеществлёнными Понятиями. Проклятие поэта в невозможности перевести свои чувства в слова, и если это удаётся хотя бы на треть, рождается шедевр. Правда, такое - слишком редкая удача.

Осенью лес начинает шуметь совсем не так, как раньше. Если летом в детском лепете листьев слышится могучая симфония всепобеждающей жизни, то с холодами звук заменяется на мрачные и в чём-то трагические тона. Жёлто-зелёная аура сменяется на тёмную, коричневую, а ближе к зиме даже на чёрную; чистота кристалла времени сменяется замутнённостью, появляются какие-то грязные прожилки и сторонние включения. Листья опали, и светлые сентябрьские краски леса сейчас побурели и как-то прогнили. Последние поздние грибы - зелёнки и рядовки - не идут в сравнение с совсем ещё недавним грибным обилием. Река тоже умирает: ни одна рыба не нарушает всплеском серую стылую рябь.

И дожди совсем не летние - бурные и короткие - нет, октябрь - пора затяжных и обложных дождей, когда серая пыль сеется бесконечно и безразлично, и только где-то в самых глубинах подсознания ещё сохраняется жалкий остаток летнего тепла. Именно осенняя безысходность гонит на юг последних птиц.

- Including -

Как дожди бесконечны! К тому ж - эта грусть, эта тяжесть на нервах! Отражается серое небо в зеркалах остывающих луж. Ветер бродит, свистя от тоски, между мокрых стволов чёрно-медных - бесприветный такой, безответный; и ему мои мысли близки.

Вечеров беспросветная хмарь бесконечна, неопределённа; она дробна капелью оконной и похожа на серый янтарь.

Темнота обошла посолонь, и войска отступают бесславно, и бороться с тоскою на равных может только каминный огонь…

У костра

- Меня другое беспокоит, - удручённо сказал Вэгэ. - Всё это хорошо, сидим мы тут, ладно этак… А поймёт ли читатель, для чего мы-то сами присутствуем в тексте? Какая у нас смысловая нагрузка? Честно говоря, я и сам не понимаю.

- А никакая, - зевнул Рыжий. - Самая обыкновенная.

- Показать творческий процесс, происходящий в Авторе… - неуверенно начала Муза.

- В Авторе может происходить пищеварительный процесс, - назидательно произнёс Рыжий. - Ты, Музон, насчёт творчества как-то слишком коряво выразилась. Лажанулась.

Муза отвернулась и замолчала.

- Тут слово самому Автору, - развёл руками Вэгэ. - Как уж он решит.

- А я пока промолчу, - сказал я. - И вам советую. Ишь, препараторы нашлись! Делом займитесь.

- Это он оттого, что сам не знает! - радостно сообщил Рыжий.

- Удалю из рассказа! - пригрозил я. - Нарываешься.

- Ни фига, - довольно сказал Рыжий. - Слишком много на мне уже завязано. Это ж полтекста псу под хвост!

- А я и не буду трогать то, что написано, - пояснил я. - На будущее предупреждаю.

- Понял, хозяин. Уже заткнулся… Только последний вопросик: а может, это не мы, а времена года тут лишние, а?

Жемчужные подарки ноября

Иногда осознаёшь себя просто телом, в которое помещена душа. То есть пользуешься зрением, слухом, возможностью двигаться - и с восторгом убеждаешься, насколько послушно тело командам. И лишь смутно осознаёшь, что ты только гость в этой оболочке. Сознание расслаивается, и поэтому можно видеть себя не только изнутри, но и снаружи. Удивительное ощущение - чувствовать себя как нечто чужое, взятое напрокат. Скованность и неуверенность движений чуть раздражают, жесты кажутся натянутыми и смешными. А речь - если в этот момент говоришь - просто поражает косноязычием.

Но такие минуты нечасты, мимолётный морок проходит, и лёгкое ошеломление тоже не остаётся в голове слишком долго. Действительность вновь вторгается звуком, холодом, ударами ветра.

Можно разрешить транслировать свои зрительные ощущения… Кому? Любому, кто захочет их воспринять. Хотя бы тем развоплощённым, кто не может позволить себе яркую образность из-за самой сути своего положения, из-за отсутствия именно того, чем, собственно, и воспринимают. Развоплощённые хватают ощущения с жадностью, и тут даже возникает опасение одержания - так настойчиво они стремятся закрепиться в доверчиво открытой душе. Правда, незваные гости легко изгоняются оттуда обычным усилием воли.

Может быть, из-за этих причин и следует тренировать в себе воображение: ведь после утраты тела всё, что может быть доступно, это то, что создаётся силою мысли - своей или чужой. И на этом пути важный этап - воспитание глубины и чистоты ощущений окружающего нас мира.

Поздняя осень не балует нас богатством этого ассортимента, пусть даже самый первый сон природы ещё и недостаточно крепок. Но вот утренний иней однажды не тает, превратившийся в снег дождь слетает из тучи первыми сверкающими снежинками, робкими и мелкими, которые не в силах сразу покрыть землю и накапливаются в ямках и углублениях. К концу дня, однако, снежная пыль всё же исчезает, лишь добавляя грязи - и грязь вновь подмерзает ночью, застывая уродливыми складками. И так много раз.

Но в конце концов именно ноябрь обычно становится временем установления постоянного снежного покрова (эта умная фраза принадлежит Рыжему, а Муза с негодованием от неё открестилась: “да попросту замерзает всё окончательно!” ). Стылая влажность в воздухе сменяется несильным, но бодрым морозцем - в это время обыкновенно на деревьях сверкает изумительно прекрасный, густой иней, держащийся, если позволит безветрие, дня два-три. Морозное солнце подчёркивает белую графику обнажённых ветвей, а безжалостно сокрушаемые пустоты подмёрзших луж звонко хрустят под детскими ногами. Из-за новой белизны мира впечатления особенно остры: в торчащем из снега пучке серого сухобылья глаз различает множество оттенков, переходов в общем-то одного и того же цвета. Это свойство начала времени снегов, потом такая способность утрачивается - видимо, от пресыщения зрения.

А морозы ночами крепят речной лёд, и вот уже рыбаки тянутся на зимнюю рыбалку - с пешнями, алюминиевыми ящиками для сидения, с толстыми ногами и особыми короткими удочками. Впрочем, особенности рыбалки - тема особого разбирательства.

- Including -

Как свободно дышать и смотреть! И хрустит в перламутровых лужах до конца не окрепшая стужа, проявившись едва ли на треть. И лежат жемчуга ноября бесполезною брошенной кучей. Ты меня осознаньем не мучай, будто лето окончено зря. Первый иней сродни седине. Но бояться такого не надо: серебро нам даётся в награду. Или это лишь кажется мне?

У костра

- Я понял структуру рассказа, - сказал Вэгэ. - Мы тут для того, чтобы с разбегу читатель прочёл и всё остальное. Как ни странно, но мы - сюжет.

- Ну! - воскликнул Рыжий. - А я о чём?! Дошло наконец. Главный герой - я, а вы - что-то вроде антитезы. Можете гордиться. Давайте сюда свои листочки-клеверочки, развешивайте сосульки, синичкам крошечек насыпьте - читатель заодно всё это схавает и станет морально выше. Или толще.

- Или вычеркнет тебя, а синичек как раз оставит.

- Да, есть и такие уроды, - согласился Рыжий. - Только будущее всё равно за такими, как я.

- За какими это такими?

- За деловыми. А птички ваши - так, для антуражу. Оттянуться на чём. Для разжижения сюжету. А писать надо короткими фразами: бац - есть! бац - есть! Тогда будет интересно. А то развели санта-барбару сто сорок восемь серий… Муза, под тобой солома тлеет, потуши!

- Без птичек твой сюжет не стоит ни гроша, - тихонько сказала Муза. - Человеку, пока он молодой да глупый, надо подёргаться и поорать. А с возрастом возвращаешься к вечному. К природе. И вдруг понимаешь, что орать-то вовсе не надо - и без этого хорошо всё устроено. Вот о чём я хочу сказать.

Рыжий обречённо вздохнул и принялся поправлять костёр:

- Ни хрена вы не хотите понимать, вот что я скажу…

Декабрь - горный хрусталь

Кварц похож на юную зиму - прозрачный, холодный и сверкающий. На рябине, под моим окном, пара свежих опрятных снегирей деловито потрошит подмёрзшую ягоду. Вниз сыплются оранжевые крошки мякоти: птиц интересуют только семена. Соседский кот с подоконника настолько увлечённо следит за ними, что все мои попытки потихоньку проникнуть в его сознание всё время как бы соскальзывают - ну, занята личность!

А проникнуть в сознание стихиали зимы, наоборот, легко. Там нет слов. Там настроения, отношения к происходящему (и отношения к отношениям - этакими гроздьями…) - и поэтому лёгкость и необычайная подвижность. Это понятие, лишь чуть стеснённое налётом персонификации. Мало кто подозревает, что даже касание людского духа отражается на стихиали, и она после этого не та, что была раньше. Так инструмент исследователя может настолько исказить состояние исследуемой тонкой величины, что результат нельзя считать достоверным. Это всё равно, что пытаться брать пинцетом молекулу. Кстати, не стоит забывать и про обратное влияние…

Скоро Новый год. Больше всех неторопливостью времени томятся дети. В душе любого ребёнка накоплено столько нетерпения! Как ждётся этот торжественный вечер, единственный из всех украшенный блёстками и непередаваемыми, волшебными цветами ёлочных игрушек! Как переливаются они в колкой хвойной глубине! И восторженность поднимается к горлу из неведомых закоулков души, выплёскиваясь из глаз сиянием праздника. И хотя золото и серебро этого праздника - не настоящее, зато сама атмосфера самая что ни на есть подлинная, а если отношение к чему-то определяет весь наш настрой, то не всё ли равно, из чего вещь на самом деле? Мудрые детские души не задумываются над этим, для них не существует проблем подлинности - и насколько проще и выше умудрённых взрослых они живут! Ведь сущность объекта не то, что он собой (или для себя) представляет, а то, как его воспринимают другие.

- Including -

Снег скрывает былые следы. Снегопад заметает тропинки. Превращаются жёсткие льдинки на руке моей в капли воды. Как непрочен твой царский наряд, о зима, о моя королева! И как холодно, снежная дева, твои яхонты нынче горят! Как убор твой изыскан и строг, как глядишь ты бесстрастно и скупо! Но мои побелевшие губы поцелуй твой морозный ожёг.

Ты забвеньем меня напои, чтоб летел на салазках я с горки, чтобы ждал с замираньем восторга новогодние клады твои, чтобы с радостью смог поменять груз годов на цветную хлопушку; чтобы голову клал на подушку, чтоб счастливым проснуться опять…

У костра

Костёр догорел. Муза, задумавшись, подняла глаза к небу: наверное, внутренне вслушивается в звучание последних строчек - нет ли где фальши. Вэгэ, деликатно кашлянув, произносит:

- Вот и всё. Нам пора исчезать.

Рыжий кивает:

- Что смогли - сделали. Только смогли, в натуре, мало…

Он сосредоточенно принимается засыпать снегом угли. Они шипят и гаснут, и только пар медленно поднимается от кострища к посветлевшему небу.

- Мы будет тут, - неловко говорит Вэгэ, - неподалёку. Если что…

Я киваю, и они вереницей исчезают в темноте. Идущий последним Рыжий оборачивается, хочет что-то сказать, но лишь машет рукой и уходит, тихонько насвистывая какой-то старый, полузабытый мотив.

Конечно же, они будут неподалёку. Как всегда.

Карма - разум, лишённый личности. Кстати, именно поэтому автор может ставить своё имя под пришедшим ему в голову; а ведь “мысли, навеянные музой” - далеко не пустое выражение. Откуда-то ведь они черпаются!

Для овеществления кармы создан весь окружающий нас мир. Это и есть Слово, сказанное для нас. Чем больше мы даём себе труд вслушиваться, тем больше понимаем.

Рыжий, наверно, сказал бы: такое миропонимание смахивает на то, как дикарь молится на тремя штрихами нарисованное им же самим изображение. Берём понятие, закрепляем его словом (хотя и это не обязательно) - и готово, можно общаться. Не знаю, не знаю… Пигмалионизм какой-то. Но попытаться осознать, наверное, стоит. Хотя пользоваться вряд ли получится: разговоры с Понятиями ведутся без слов…