Когда я вернулась туда, – это было всего один раз - кафе уже не было. А вместо него – «Зал игровых автоматов». Минут пять я топталась перед его дверью, но войти туда так и не решилась. Проходившие мимо меня люди, оборачивались. Неудивительно: на улице шел проливной дождь, а я стояла посреди дороги и изучала вывеску.

Мне хотелось оставить кафе в памяти таким, каким оно было в мои последние вечера там. Небольшое помещение, - всего один зал, - со странным освещением. Свет для вечернего кафе слишком яркий, но приятный: точно такой же бывает зимой в поздних троллейбусах, когда за окном темно и включена лампочка. Несколько столиков –тот, что в самом дальнем углу, почти невидимый глазу, – «наш». В кафе всегда очень сильно накурено: дым начинает щипать глаза, как только входишь в дверь, забивается в ноздри и в рот, но через несколько секунд к нему привыкаешь и уже почти не замечаешь его. Возле столиков стоят диванчики, - не из тех, в которых утопаешь, стоит только в них сесть, а из тех, которые обиты кожзаменителем или чем-то вроде этого, - в некоторых местах диванчики порезаны ножом. На окнах - тускло – зеленые занавески, которые ни хозяин кафе, ни официанты, ни посетители никогда не раскрывали полностью. Одним словом, ничего примечательного…

Есть разные кафе: «семейные», где продают мороженое в стаканчиках, политые сиропом, и молочные коктейли с разными вкусами; «забегаловки», где меню ограничивается пирогами и растворимым кофе; «шикарные», где работают вышколенные официанты, а на столах лежат белоснежные скатерти. «Наше» кафе не было ни тем, ни другим, ни третьим, - оно было самым обычным, и ничем не отличающимся. Может быть, именно поэтому мы так его и любили. Мы никогда не искали какого-то особого смысла, заключавшегося в этом месте, но, думаю, он все – таки был. Мы приходили сюда каждый вечер, как будто бы нам больше нечего было делать, и сидели до закрытия. Мы курили, пили капуччино, горячий шоколад, вино или газировку и разговаривали друг с другом – вообщем, валяли дурака и занимались бестолковыми делами, - вернее не занимались ничем.

 

Мы - это Лола (конечно, Лола – ненастоящее имя, но мы называли её именно так, не помню уже, почему и кто это придумал, но это имя удивительно подходило к ней), Русик (или Руслан, но полным именем его, конечно, никто никогда не назвал), Сима (он утверждал, что это его настоящее имя, и что именно так записано в паспорте, но мы этому не очень-то верили), человек с самым нормальным именем – Макс, и, конечно, я. Меня все звали Ева.

Лола являлась счастливой обладательницей прозрачных голубых глаз, похожих на утреннее море в ясную погоду, а когда она сердилась, тучи заползали на солнце, - море темнело, - и глаза становились синими. Она часто жаловалась, что другие ребята никогда не слушают её, - они просто смотрят ей в глаза, открыв рот. Наверное, поэтому Лола привыкла говорить сама с собой, и первое время очень удивляла нас, когда вдруг начинала бормотать что-нибудь совершенно невпопад и не по теме. Лола называла себя авангардистской художницей. Я не видела ни одной её работы, но думаю, если они действительно были, то непременно были талантливы. По крайней мере, те рисунки, что Лола рисовала на салфетках в кафе, мне нравились. А рисовала она там постоянно, и немало салфеток было изрисовано её рукой, - если взять и сложить все те салфетки с её рисунками, то получится несколько весьма внушительных упаковок.

Руся был милым и веселым. Наверное, самым веселым из нас, и, наверное, слишком веселым. Он был пострижен «под ежика» и носил выцветшие толстовки с капюшонами. Я никогда не понимала, где он их добывает- может, они достаются ему от старших братьев, может, на каких-нибудь распродажах или в «секонд- хенде». Мы предполагали, что Руся покуривает травку втайне от нас, но достаточных доказательств к тому у нас не было.

Макс слушал «Beatles», ходил в длинном пальто и всегда смотрел странным отсутствующим взглядом. Понять, какие кошки скребут у него на душе, было нелегко, и, тем не менее, думаю, что из всех пятерых, именно я ближе всех подошла к пониманию Макса.

А Сима… Сима просто был и все.

Мы не ходили в кино или на дискотеки, мы не знали, где кто из нас живет, и чем занимается в то время, когда мы не вместе. Если мы вдруг не успевали уйти отдельно, то, выходя на ночную улицу, прощались и каждый шел в свою сторону, не оглядываясь.

 

В глазах других людей мы были обычной компанией подростков, которым нечем заняться по вечерам, и у которых совсем нет личной жизни. Но на самом деле, каждый из нас был особенным, - по крайне мере в то время мы хотели в это верить – каждый, наверное, чем-то выделялся. Будь мы увлечены какой-то одной идей, то, думаю, мы могли бы неплохо сработаться. Если бы играли на музыкальных инструментах и пели, - непременно создали бы группу, если бы хорошо рисовали, то устроили бы выставку или нарисовали мультик, если бы умели писать стихотворения или прозу, то обязательно издали бы свой поэтический сборник, а по вечерам устраивали бы чтения. Но дело было в том, что идеи у нас были разные, и в то время как каждый носился со своей, до других ему не было никакого дела.

В одни вечера мы просто сидели за столом и обсуждали то, что придет в голову, в другие Сима читал нам Воннегута, в третьи происходило чего-нибудь интересное или не очень, в четвертые, - бывало немного грустно или скучно.

 

- Вот послушайте, - сказал Сима, и зачитал нам цитату из книги, которую держал в руках, - «Самое важное, что я узнал на Тральфамадоре, - это то, что, когда человек умирает, нам это только кажется. Он все ещё жив в прошлом, так что очень глупо плакать на его похоронах. Когда тральфамадорец видит мертвое тело, он думает, что этот человек в данный момент просто в плохом виде, но он же вполне благополучен во многие другие моменты». Круто, да? - и затянулся сигаретой, которую, как и книгу, он никогда не выпускал из рук.

Сима обожал Курта Воннегута. Я никогда не видела, что бы он читал что нибудь другое. Благодаря Симе, мы знали творчество Воннегута чуть ли не наизусть. Ему нравилось зачитывать нам отдельные куски его произведений, а после этого говорить: «Круто, да?». Может, нам это и в самом деле казалось крутым, а может, он подбирал такие удачные цитаты, что мы всегда с ним искренне соглашались.

Я же всегда мечтала о том, чтобы в нашем кафе поставили музыкальный автомат, как в американских фильмах, чтобы можно было кидать туда монетки и выбирать песню, которая нравится и если я о чем-то и могла с увлечением, подобным увлечению Симы Воннегутом, говорить, то только об этом. Можно даже сказать, я бредила таким автоматом. Ребята внесли предложения приносить с собой плеер, или скинуться на музыкальный центр для кафе, но это все было не то. И вот теперь, по иронии судьбы, на месте «нашего» кафе зал автоматов, правда, игровых, но это неважно - почти одно и то же…

- Настоящий рок-н-ролл мертв, - говорила я что-нибудь в этом духе, - и здесь никогда не будет стоять музыкальный автомат, который играл бы старый добрый рок-н-ролл, хотя можно и что-нибудь из новенького. «Сдался тебе этот автомат!»- обычно отвечали мне друзья.

- Битлз – были самой гениальной группой двадцатого столетия, и думаю, будут легендой всех следующих веков, - это, конечно, же, тема Макса, которую мы неизменно поддерживали.

- Авангардизм в искусстве сейчас не в моде, - говорила Лола, - мои рисунки никого не заинтересуют! «Заинтересуют, заинтересуют!» – утверждали мы, хотя сами в этом не были уверены.

- Как вы думаете, конец света близок? – единственный от кого мы не знали, чего ожидать был Руся. Даже когда он начинал серьезную тему, он неизменно превращал её в шутку.

Над нашим столиком всегда витало почти незаметное странное ощущение, - энергетика. Хотя, может быть, это был всего лишь сигаретный дым? На столе стояли чашки с недопитым кофе или газировкой. Пепельницу украшали окурки, рядом стопками лежали салфетки, которые, по большому счету, предназначались для Лолы. Если бы я была художницей, я бы обязательно нарисовала это место, если бы была режиссером, я сняла бы про него фильм, а если бы была писательницей, то с помощью эпитетов и метафор постаралась бы передать всю необычность этого места. Если же рассказывать про него просто так, как я это делаю сейчас, то много остается невидимым глазу, так же как и та энергетика, витавшая над нашим столиком, помимо, конечно, табачного дыма и долгих разговоров.

 

Первыми стали мы с Симой, - если бы не было нас, не было бы и остальных. Мы первыми пришли в это место и первыми оказались за одним столиком. В тот день я зашла в кафе случайно, да так и осталась в нем на долгое время, - почти что навсегда. Меня привлекла вывеска. Однажды я просто увидела «Book Avenue». Странное название: подписано кафе, а по названию больше смахивает на книжный магазин. И не имея привычки заходить в незнакомые кафе, тем более одна, в это я зашла. Может быть, я, конечно, и ожидала оказаться в необычном интерьере, таком же, как и название, а может, наоборот, ожидала, что сразу же почувствую себя не в своей тарелке и уйду, так и не сделав заказа, - я уже не помню, с какими чувствами я входила в кафе, но я осталась, а почему это уже неважно. Как Сима оказался за моим столиком я не помню, а может, это я к нему села? Он тогда поднял на меня глаза, хотя мы и не были знакомы, и сказал:

- Вот послушай: «Несмотря на всю гениальность, обладая чувством юмора и понимая комизм происходящего, мы даже не догадывались, что находимся в самом центре трагедии. Нам даже не приходило в голову, что кого-то тошнит от восхищения при встрече с нами. Как же мы были наивны, если не сознавали всей важности красивой внешности», - и зачитал мне цитату из Воннегута.

- Это, что, намек? – растерянно спросила я.

Сима удивленно посмотрел на меня, как будто увидел впервые, что, по сути, так и было:

- В смысле? Я просто зачитал цитату, я ничего такого не имел ввиду.

После этого мы заговорили.

Мы сидели в кафе до закрытия и не договаривались о том, придем ли туда на следующий день. Но пришли. И так стало повторяться изо дня в день: мы прощались словно незнакомцы, а на следующий день радостно встречались, как давние друзья. А потом к нам присоединился Макс. Макс был фанатом «Beatles». Это было странно, ведь в наше время их почти никто из молодежи не слушает. Он привлек нас своим видом: волнистые волосы, падающие ему на глаза, губы тонкие и бледные, на футболку с надписью «The Beatles» надето длинное пальто и отсутствующий взгляд, - он определенно выглядел не от мира всего.

Он сидел один за столиком рядом с нами и пил газировку.

- Слушаешь Битлз? – спросили мы.

Больше говорить ничего не требовалось. Макс заговорил сам, говорил долго, но интересно, так что даже Сима забыл про своего Воннегута и слушал, открыв рот. Он пересел к нам за столик и просидел до позднего вечера. А на следующий день он снова пришел и уже без всяких вопросов сел к нам.

 

И только позже в нашей компании появились Лола и Русик. Я не помню, как появился Русик. Может, меня не было при его появлении, а может, он так незаметно, но органично вошел в нашу компанию, что мне стало казаться, будто он был там всегда.

Что касается Лолы, то она подсела ко мне, когда в кафе не оказалось свободного места.

Я сказала ей, что скоро придут мои друзья и если она не против пары тройки интересных людей, то может, конечно, оставаться. Лоле эта идея понравилась, и она тут же нарисовала на салфетке меня, видимо, чтобы показать свою гениальность. Я кстати вышла не так уж плохо, если учесть, что рисунок был на салфетке и в карандаше. Мальчикам же мне объяснять ничего не пришлось.

 

 

Когда я приходила раньше остальных, я садилась за стойку и спрашивала официанта Сашу, почему кафе называется «Book Avenue». Он всегда только пожимал плечами и налив мне пива, переводил разговор на что-нибудь другое. Спрашивая раз от разу, я знала, что он снова не сможет мне ответить, но продолжала спрашивать.

- Слушай, - сказал он мне как то, видимо, очень разозлившись, - а почему бы тебе не спросить об этом хозяина кафе? Я тут же не всю жизнь работаю, чтобы все знать!

И тогда я спросила об этом хозяина кафе, - толстого усталого человека, которому до этой жизни не было никого дела, даже удивляюсь, как это он управлял кафе.

- Здесь раньше был букинистический магазин, - вот и не стали менять название.

- Я и не знала.

- Потому что это было давно, лет двадцать назад.

- И что с ним стало?

- Никто не знает. Его просто оставили и все. Часть книг до сих пор хранится в подвале. Жаль их выкидывать.

- Класс! И много их там?

- Очень. Не знаю даже, куда девать. Продать кому-нибудь, так кому они нужны, а выбрасывать жалко – книги все-таки…

- А можно нам их как-нибудь посмотреть?

- Почему бы и нет.

 

Но в подвал мы попали не сразу, а, наверное, только через месяц после этого разговора. Я совсем забыла про него, да и хозяин мне не напоминал. А в один из вечеров меня вдруг осенило, - и мы решили, что тянуть не стоит.

В подвале пахло сыростью и старыми гнилыми книгами. Мне этот запах нравился. Только Руся поморщился. Попав в подвал, мы как будто попали совсем в иной мир. Подвал был небольшой, но весь заставлен старыми коробками с книгами и просто книгами. Стопки книг поднимались чуть ли не до потолка. Я наугад взяла книгу, название и автор которой мне ни о чем не говорили, и стала перелистывать влажные страницы. Запах старой, тихо умирающей книги бил в нос. Я оглянулась: все проделывали тоже самое. Мы держали книги в руках, как некую древнюю археологическую находку. Для нас они и стали по - своему находкой. Что может быть загадочнее и таинственнее, чем собрание старых книг в подвале, книг неизвестных авторов, с неизвестными названиями, книг ни о чем?

- Я всегда знал, что в этом кафе скрыта какая-то тайна, - сказал Сима, огласив тем самым нашу общую мысль.

Мы просидели в подвале до самой ночи - времени там не ощущалось, мы переходили от одной стопки к другой, осторожно перелистывали страницы или изучали целые стопки по корочкам. От тусклой лампочки в подвале было почти темно, и мы уже не различали букв, но читать их нам было не обязательно, мы вдыхали запах и машинально листали страницы

- Трудно поверить, - сказала я, прерывая долгую тишину, нарушаемую только шелестом страниц, - что в нашем городе может быть такое место. Хотя, наверное, оно и есть только потому, что о нем никто не знает.

Все закивали. Даже Руся был серьезным. Хотя серьезным он вообще-то никогда не бывал.

 

Лола рассказывала о том, что мечтает организовать выставку. А ещё, чтобы её картины висели на стенах этого кафе. Думаю, они идеально подошли бы в это место и, поэтому немножко завидовала ей, даже не смотря на то, что это были всего лишь мечта.

Лола ходила к психотерапевту, а потом рассказывала нам про это. Русик почему-то всегда находил это очень смешным. Сама же Лола относилась к этому серьезно. Сначала она, конечно, не любила эти походы к врачу, но потом ей стало даже нравится.

- Родители стали считать, что я расту замкнутым ребенком! Я? Замкнутым? И это в то время, когда вокруг меня всегда столько людей. Особенно мальчиков. С ними я легко нахожу общий язык.

- Значит, у них были причины так думать, - философски заметил Сима.

- Конечно, во-первых, мои рисунки. Ну, а окончательно у них крыша съехала, когда я перекрасила стены своей комнаты в черный цвет! И меня тут же посчитали депрессивным ребенком! Все только потому, что я не захотела розовый или голубой! Это же абсолютно нелогично.

- Все родители нелогичны, - заметил Макс, - и вообще все гениальные люди, особенно художники, всегда были шизофрениками, посмотри хотя бы на Ван Гога, Поля Гогена, того же Сезанна. Все они были не совсем здоровы, с этим ты не можешь не согласиться.

- Я и не претендую на полную здоровость, но только бы меня не заперли в психушку.

- Это уж ты гонишь, - рассмеялся Русик, - для психа у тебя слишком красивые глаза.

Лола фыркнула и ничего не ответила.

 

Мы сидели за столиком и играли в крестики - нолики на салфетке, причем мы с Русиком абсолютно проигрывали Лоле и Максу, со счетом восемь ноль. Поэтому было совсем удивительно, когда Макс, до этого так увлеченный игрой, вдруг замер на месте и уставился куда-то. Мы проследили за его взглядом: он смотрела на девушку только что вошедшую в кафе.

- Что она тут делает? - тихо спросил он у самого себя.

- А кто это? – поинтересовался Русик.

Но Макс не ответил.

За столом установилась гробовая тишина. Все наблюдали за девушкой. Не могу сказать, что она была красавицей, скорее наоборот, таковой её назвать было нельзя, но она была довольна симпатичная и улыбалась так, что, казалось, будто солнце освещает все вокруг. Стоит ли говорить, что она была не одна? Рядом с ней был высокий мужчина, загорелый и, как бы сейчас сказали, видный. Макс не отводил от неё взгляда, и я подумала, что её спутника он даже не замечает.

- Откуда ты её знаешь? – спросил Руся.

- Знаю и все, - ответил Макс.

- Почему ты к ней не подойдешь? Хотя… с таким глупым выражением лица, как у тебя, я бы тоже постеснялся…

Макс смотрел на неё весь вечер и вздыхал, он больше не играл в крестики-нолики и только изредка пил свой остывший кофе. Нам скоро наскучило его подкалывать, и мы принялись болтать о чем-то совершенно другом.

Я нашла Макса в подвале. Он сидел на стопке книг, как на стуле, и листал какую-то книгу.

- Привет!

Он поднял на меня глаза и улыбнулся:

- Как ты узнала, что я здесь?

- А я и не узнавала. Просто я люблю приходить сюда, это место меня успокаивает.

- Меня тоже. Там ещё никто не пришел?

- Пока нет. Знаешь, мне кажется, не мы одни приходим сюда. Как - то раз, я видела, как Лола выходила отсюда.

- Она мне говорит, что это место её вдохновляет.

Я улыбнулась и представила Лолу в этой темноте, черпающую вдохновение от старых книг. Такая картина мало вязалась с её внешностью.

- Что читаешь?

Макс пожал плечами:

- Не знаю. Что бы я тут не читал, я никогда точно не знаю, что читаю. Беру первую попавшуюся книгу и открываю не любой странице и начинаю читать.

Мы с Максом долго просидели в подвале. Я не спрашивала его ни о чем. Он меня тоже. Мы разговаривали совсем о другом – о том, что написано в этих книгах и пытались найти что-нибудь общее с нами и нашей жизнью.

А когда поднялись наверх, все уже были в сборе, и Лола в очередной раз рассказывала всем про своего психоаналитика. При этом рассказ получался отрывистым, потому что она через слово затягивалась сигаретой. Пачку «Салема» он скуривала за вечер.

- Я больше к нему не пойду, - говорила она.

- Почему? Ты же говорила, что обожаешь этого доктора? – засмеялся как всегда Русик.

- Не ехидничай, Руслан, - ответила она, и он поморщился на произнесение своего полного имени.

- Он сказал, что мне надо прекратить… цитирую «эти свои посиделки по вечерам…» Да как он вообще посмел посоветовать мне это??? Эти, как он выразился «посиделки» – единственная радость для меня и он это знает.

Мы молчали. Что мы могли сказать ей на это? Русик тоже, как ни странно, молчал. Первой спросила я.

- Он считает, что это плохо влияет на твою психику?

Лола одной затяжкой выкурила, наверное, с пол сигареты.

- Ага. Оно вообще сказал, что не понимает, как нас угораздило собраться всем вместе, почему мы не найдем себе нормальной занятие по вечерам. Почему не сходим погулять или в кино.

- А ты что?

- Я сказала, что нам так нравиться больше. В кино мы можем сходить с утра, если уж захочется, а вообще лично я кино не смотрю, а что он подразумевает под словом «гулять» я не понимаю.

- А он что?

- Сказал, что бы я хорошенько над этим задумалась. И что мы встретимся в следующий раз.

Мы молчали. Было только слышно, как Русик прихлебывает из чашки кофе.

- Я не нахожу наши встречи глупыми, - вдруг сказал Макс.

Мы все воззрились на него с немым удивлением. Мне казалось, что из наших ребят, Максу больше всех все равно: собираться ли с нами каждый вечер или сидеть дома и слушать «Beatles». Другие, надо сказать, считали точно так же. Именно поэтому мы ещё больше удивились, когда он сказал.

- Ведь больше у нас ничего нет. Так пусть будет хотя бы это.

- Класс! – сказала Лола, - я готова даже тебе поаплодировать, думаю именно эти слова я и скажу своему психу в следующий раз.

А на следующий день Лола не пришла.

 

Сидя в подвале, мы с Максом обсуждали сложившуюся ситуацию.

- Думаешь, Лола больше не придет? – спрашивал он меня.

- Не знаю, - я, волнуясь, ходила по подвалу туда- сюда: Лолы не было уже четыре дня, - я даже не представляла, что буду так переживать.

- Я не думаю, что с ней что-то случилось, наверное, она просто решила больше не приходить к нам.

- В этом – то все и дело. Я считала её, да что уж тут говорить, она была моей подругой, лучшей, хотя мы и не встречались с ней за пределами кафе, но знаешь, ведь дело не в этом, дело не в том, сколько времени ты проводишь со своими друзьями, ведь так?

- Конечно, не в этом, - согласился Макс, мы молчали ещё некоторое время, как Макс заговорил, - знаешь, может, уже пойдем. А то Сима, - он мне как лучший друг и кажется, знаешь, он ревнует.

- То есть?

- Ну, тебя ко мне.

Я даже остановилась от такой новости.

- А… э…

- Я, правда, точно не знаю, но думаю это так.

- Раз точно не знаешь – нечего и говорить – рассердилась я на Макса.

Почему-то слова Макса сильно задели меня, даже больше, наверное, чем исчезновение Лолы.

Прошло ещё пять дней, а Лола все не появлялась. Все ходили мрачные и рассеянные, мы почти не разговаривали друг с другом и почти все вечера сидели, уткнувшись у книги. Я не могла понять: то ли на нас обрушился кризис, то ли Лола действовала так, что без неё мы совсем скисли, и склонялась скорее к первому варианту. Итак, Лола не приходила уже вторую неделю, каждый из нас грузился по поводу и без повода, - тогда-то Руся и предложил сыграть в игру. Сначала мы не приняли её всерьез, но потом все чаще стали играть в неё, это привычка сохранилась у меня надолго.

- А давайте сыграем в игру, - сказал Руся в тот день.

Мы все посмотрели на него и ждали, что он скажет дальше.

- Видите эту женщину?

- Ну, - ответил Макс за всех.

За пару столиков от нас сидела женщина. Наверное, можно было бы сказать, что лет она средних, но это не совсем то выражение – «средних лет» - скорее это женщина без возраста, в том смысле, что такие так выглядят и в двадцать лет и в тридцать и в сорок, поэтому даже приблизительный их возраст определить трудно. У неё были темные волосы, забранные на затылке то ли в «хвост», то ли в пучок - она сидела к нам лицом, поэтому мы не могли разглядеть её прическу. Часть коротких волос, которые не уместились в прическу, прядями спадали на лоб. Из – за этого она казалась слегка растрепанной, но я думаю, что этот творческий беспорядок был умышленно сотворен её же собственной рукой. Женщина была накрашена ярко, но не вульгарно. Прежде всего, выделялись, конечно же, губы – поведенные карандашом, и накрашенные темно-красной помадой. Такого же цвета был и лак на её ногтях. Мы могли рассмотреть её ухоженные руки и безупречный маникюр, когда она сжимала чашку обеими руками и подносила её ко рту. Она проделывала очень странное действо, в котором, видимо, заключался особый смысл: подносила чашку к губам, потом поднимала глаза, сидела какое-то время так вот с застывшим взглядом и смотрела вперед, хотя, наверное, ничего там не видела, а потом ставила чашку на место, так и не отпив из неё. Лицо женщины выглядело усталым.

- Я люблю так делать, когда мне скучно, - сказал Русик, - выбираю человека, такого который поинтереснее, и придумываю про него историю. Это проще простого. И мы каждый можем рассказать по истории. Представьте только, человек живет всего один раз, одну какую-то жизнь, но благодаря нам эта жизнь приобретает четыре разные пути, четыре разные истории. Если не хотите, то, конечно, мы можем и не играть, но в последнее время мы только и делаем что молчим, если так будет продолжаться…

- Да никто и не возражает. Я думаю, это будет интересно, по крайней мере, не скучно. Только давай ты начнешь, чтобы мы знали, чего ожидать.

- Хорошо, - Руся отпил оставшееся на дне чашки кофе, и поморщился – оно уже давно остыло и горчило, - значит так. Я думаю, она из богатой семьи. Но из тех консервативных, поэтому нельзя сказать, что в детстве она получала все. Она имела только самое необходимое, но довольствовалась и была счастлива и этим, такой уж тип людей. С малых лет родители водили её по музеям и операм, поэтому она выросла очень образованной и культурной. И как это бывает с такими девушками, она влюбилась в парня не из своего круга, и совсем ей не подходящего. Она уходила из дому, плакала, устраивала родителям истерики. И в итоге решила выйти замуж, но не за него. Родители ни в чем её не убеждали и не уговаривали. Просто однажды она вышла из своей комнаты очень бледная и худая, она почти ничего не ела вот уже три дня и сказала, - я больше никогда не буду с ним встречаться, я выйду замуж за того, за кого вы мне скажете. Точной причины, почему она так поступила, не знал никто, кроме неё самой. В день свадьбы она должна была радоваться, как радуются все невесты, но она не радовалась, она даже ни разу не улыбнулась, даже для свадебной фотографии, она все ждала, что он явится на свадьбу, скажет, что любит и заберет её отсюда. Но он, конечно, так и не пришел. Что ещё можно ожидать от таких, как он? Может, он не знал про свадьбу, а может, не захотел прийти и спасти её, никто уже этого не узнает. Муж её любил, и вскоре она привыкла к такой жизни. Конечно, как и у любой творческой натуры её душа куда-то стремилась, но вскоре и это прошло, потому что стремиться было больше некуда и не к кому. Но однажды случилось вот что: он позвонил ей, и попросил встретиться и вот теперь она здесь, ждет его. Она ещё не знает, что принесет её это встреча: боль или разочарование или счастье и новую надежду, которую она давно утратила.

Мы сидели молча.

- А ты не хочешь стать писателем? - спросила я его.

- Нет, не думаю. Это скорее твоя стихия.

- Ты случаем не любовных романов начитался, - а то твоя история очень уж напоминает дешевую американскую мелодраму, с каким нибудь слезливым названием типа «Вечная любовь» или бульварный роман, думаю каждый третий романчик сейчас с подобным сюжетом, - критика Симы была, конечно, разгромной, и я видела, что Руся обиделся, - он ведь всего лишь хотел как-то развеять нас своей историей, и если она вышла немного романтической, то это ни его вина, он всего лишь рассказывал то, что видел в этой женщине.

- А что ты думаешь об этом? – спросила я Симу, - твоя история? Не думаю, что она получится лучше.

- Хм. Да это же сразу видно – она проститутка, конечно, не такая, которые стоят на площадях, и торгует своим телом. Нет, но у неё есть несколько мужчин, – она их не любит, но они приходят к ней в определенные дни и часы и за это дают деньги или покупают украшения, а один даже подарил её небольшую однокомнатную квартирку невдалеке отсюда. От того то она и проститутка. У неё нет подруг, у неё нет любимого, у неё нет семьи, - семья осталась где-то далеко в прошлом, она не хочет вспоминать их, потому что они унижали её своей бедностью. Мне её жаль и только, но ничего романтического в ней нет. Скора она совсем состарится и тогда уже не будет нужна тем мужчинам. В этом то её трагедия.

- И что же ей прямо - таки никто и не нравится? Думаешь, она не влюблена вообще ни в кого кроме себя, - посмотри, она не выглядит такую уже самовлюбленной, жестокой стервой, которой ты нам её только что описал.

- Хорошо, Ева, раз уже тебе хочется какой-нибудь романтической подоплеки, пожалуйста. Да, она любит. Только её любовь невозможна, - он женат и любит свою жену. Она влюблена в него уже давно, но он никогда не видел в ней никого, кроме своего друга, они живут недалеко друг от друга, да, точно – они соседи. Иногда сталкиваются в булочной, на лестничной площадке, пьют по вечерам кофе у неё на кухне.

- Здесь неподалеку нет никаких булочных, - встрял Русик.

Сима одарил его недовольным взглядом и продолжал:

- Они останавливаются, разговаривают, смеются, а потом она приходит домой и несколько дней подряд ходит подавленная и разбитая, а когда с другим мужчиной – она думает о нем.

- Я думаю, что твоя история наименее всего близка к истине, - сказал я. Я действительно так считала, мне не хотелось насолить ему, но он подумал, что это именно так.

- Ты сама просила рассказать свою историю. Вот я и рассказал.

- Тише, тише – сказал Руся,- если мы будем продолжать в том же духе, то никакой игры не получится дело не в том, чья история ближе к истине, потому что ни одна из них все равно не окажется даже близко похожей на правду, дело в том, чтобы одна женщина обрела четыре жизни, четыре истории, вы меня понимаете?

- Кажется, да.

- Неужели вы не видите? – вдруг сказал Макс, до этого все время молчавший, - вы никого не видите в этой женщине? Это же Лола, только в будущем.

Мне это понравилось. Я пригляделась к женщине и вдруг подумала, что действительно могу представить Лолу именно такой.

- Жизнь этой женщины не удалась, потому что она всегда была слишком занята собой и своими проблемами. Она ходит к психоаналитику, - это видно сразу, и у неё от него почти зависимость. Кроме того, она почти наверняка пьет разные антидипрессанты, чтобы чувствовать себя счастливо. Ей очень грустно, но на людях она никогда этого не показывает и заставляет себя улыбаться, даже когда её хочется плакать. Она мечтала стать художницей в юности и даже очень неплохо рисовала. Но она вдруг остановилась и подумала, что из этого ничего не выйдет. Теперь она жалеет об этом и очень хочет начать все сначала. Но как же, - думает она, - ведь уж полжизни почти прожито, да какое там полжизни, даже больше, я могу умереть завтра или послезавтра, и уже не успею сделать то, о чем мечтаю, зачем же тогда начинать? В этих своих мыслях она конечно не права – начинать никогда не поздно. Как бы мне хотелось сказать ей об этом.

Рассказать свою историю я не успела, потому что женщина поднялась со своего места и направилась к выходу, около двери она обернулась и очень внимательно посмотрела на нас. Дернув дверь за ручку, она столкнулась с настоящей Лолой.

 

Когда Лола села за столик, её никто ни о чем не спрашивал. Мы не имели права интересоваться, что у неё случилось или почему она так долго отсутствовала. То есть тогда мы так думали. Поэтому все старались себя вести, как ни в чем не бывало. Лола же первым делом крикнула Саше, чтобы он принес ей кофе с корицей.

- Кажется, как будто тысячу лет не пила его, - сказала она и затянулась сигаретой.

Мне показалась, что Лола стала ещё более нервной, чем обычно. Он посмотрела на каждого из нас очень внимательно, как будто запоминая, а потом выпалила:

- Как же я по вам соскучилась! Знаете, - она закрыла глаза и потерла лоб рукой, в которой держала сигарету, - я и не подозревала, что вы мне так нужны, ребята.

- Мы тебя ждали. И уже боялись, что ты не придешь, - сказал Руся.

Мы закивали в подтверждение его словам.

- Вы хотите, небось, знать, где я была все это время и почему так долго не появлялась?

Мы переглянулись.

- Если, конечно, ты не хочешь рассказывать – это твое право, - сказал за всех Макс.

- Я была в больнице, - ответила Лола.

- Ты болела?

Лола улыбнулась и глубоко затянулась сигаретой.

- Если можно так сказать, - попытка суицида.

- Что???

- Ну, я пыталась порезать себе вены, - ребят только не надо так на меня смотреть, я знала, что не умру. Просто меня все так достали, вот я и решила немного попугать. Было не больно и даже не страшно, - я ведь знала, что не умру. Ну, и потом я ведь творческая личность – мне такие срывы иногда позволены. Иногда на меня накатывает такое депрессивное настроение, а в тот день и так все было мерзко, к тому же… вообщем это неважно.

- Знаешь, а я думал, что ты оптимистка по жизни, - сказал Руся, - я думал ты как я.

Лола улыбнулась:

- Простите меня. Я больше так не буду, честное слово. Вы не сердитесь?

- Мы над этим подумаем, - ответил Сима. - А вообще не стоит.

Он пролистал свою книгу. – Вот послушай, что нам говорит по этому поводу Курт Воннегут.

- «Я и сам не пойму, пока не установлю, серьёзная штука жизнь или нет, - сказал Траут, - Знаю, что жить опасно и что жизнь тебя здорово может прижать. Но это ещё не значит, что она вещь серьезная».

Мы выслушали цитату, мы привыкли прислушиваться к мнению Курта Воннегута, и всегда с большой серьезностью относились к его словам, поэтому и в этот раз Лола задумалась

- А ты прав. Вернее Воннегут прав. Если относится к жизни серьезно, то можно с ума сойти в два счета, и начать резать себе вены, а вот если немного подумать и принять её как веселую шутку, - так намного легче. Ведь так?

Хотя никто из нас не ответил, все были с этим согласны. А я, если честно, серьезно раздумывала, стоит ли верить Лоле или нет. Для человека лежавшего в больнице, она выглядела слишком отдохнувшей и загоревшей, но мы не знали ничего друг о друге, кроме того, что сами рассказывали, - нашим рассказы могли быть правдой, а могли быть ложью, - никто все равно об этом никогда не узнает. А Лола была не такой уж и пессимистичной, как хотела иногда казаться, на самом деле мы в ней всегда видели больше позитивных моментов и улыбку.

 

Когда Сима заулыбался, мы поняли, что сейчас начнется самое интересное. Он оторвал взгляд от книги и сказал:

- Вот, вы только послушайте: «Она импровизировала под музыку сына проводника; она переходила от ласковой лирики и хриплой страсти к звенящим вскрикам испуганного ребенка, к бреду наркомана. Её переходы, глиссандо, вели из рая в ад через все, что лежит между ними. Так играть могла только шизофреничка или одержимая». – Сима читал медленно, расставляя ударения и запятые.

- Постой, постой, а что такое глиссандо? – спросила Лола.

- Это плавный переход от одного звука к другому. Музыкальный термин, - ответил ей Макс.

- А… а ты случайно на досуге «Большую советскую энциклопедию» не перечитываешь? – без тени улыбки спросил его Руся, хотя всем и была понятно, что его слова рассчитаны на штуку.

- Да, бывает, - так же серьезно ответил Макс.

- Дослушайте же до конца! «Волосы у меня встали дыбом, как будто Анжела каталась по полу с пеной у рта и бегло болтала по – древневавилонски».

- А это из чего? – спросил Макс.

- Из «Колыбели для кошки».

- Но в прошлый раз ты нам читал другое, - Руся как будто даже обиделся, хотя он, по-моему, меньше всех вникал в то, что читал нам Сима.

- Да? – спросил Сима, - я уже не помню, ах, да, кажется, я тогда приносил «Бойню», там тоже есть несколько очень сильных моментов.

- Может, ты уж будешь, нам читать одно и тоже, - а то сюжеты путаются у меня в голове и фразы тоже, - сказал Лола.

- Ладно, просто я уже не помню сам, что читаю каждый день.

- А ты его ещё не выучил наизусть? – спросил Руся, как всегда лицо его осветилось довольной улыбкой, и он готов был сам засмеяться над своей шуткой.

- Некоторые моменты я, конечно, помню. Например, «Послушайте. Когда-то, давным-давно, дети отправились в крестовый поход. И – затерялись на хрупких перекрестках мироздания. Послушайте. Вы думаете, все нормально? Ничего не будет нормально. Ибо по-прежнему хлещет кровь в стены бойни номер пять»

Мы молча смотрели на него.

- Ты серьезно? – спросила Лола.

- Ну, да.

- Нельзя же быть настолько помешанным на одном авторе.

Сима пожал плечами:

- Кто это сказал?

- На самом деле, - поддержал его Руся, - у каждого свои сдвиги. Если бы у нас не было сдвигов, то мы бы, наверное, и не сидели тут все вместе.

- А ты ведь прав, - сказала я ему, – у нас что-то вроде закрытого клуба, для тех, кто со сдвигами.

- Но почему он тебе так нравится? – не отставала Лола от Симы, - мне просто интересно знать. Он же пишет что-то вроде фантастики.

- Совсем нет. Понимаешь дело не в этом. Он пишет не фантастику, просто он переходит от реальности к чему-то ирреальному. Причем, это у него получается в несколько крайних формах. То есть реальность – очень простая, настоящая, она почти автобиографична, а вот потом вдруг с его героями начинают происходить совсем неведомые вещи, такие, чего в настоящей жизни никак не может случиться.

- Да уж, чего только стоит, что в одной его книге его авторское я дает свободу своему литературному герою, то есть он полностью стирает там грань, как ты и говорил.

- Ты читала «Завтрак для чемпионов»? – удивленно воззрился на меня Сима, - он считал почему - то, что мы темный лес и о Воннегуте слышим только из его уст, и что он несет культуру в массы, зачитывая нам строчки из него или рассказывая сюжет.

- Я уж не помню, как она называлась, - ответила я.

 

Макс работал в музыкальном магазине. По крайней мере, он нам так говорил. Хотя, я думаю, так и было. Учился ли он где-нибудь когда-нибудь, я не знаю. Он только рассказывал нам, что хотел бы поехать в Ливерпуль, но его маленькой зарплаты на это никогда бы не хватило. Если бы можно было написать музыку, то есть что бы человек читал, и в это время шло специальное музыкальное сопровождение для каких-то строчек, то сейчас непременно заиграла бы «Битлз» «Yesterday». Именно она всегда играла бы, когда разговор велся бы про Макса. Именно она играла в тот вечер в моей душе. Только через много дней Макс рассказал мне про ту девушку, которая приходила в кафе.

Он увидел её, когда она однажды зашла в его магазин. Спросила про какой-то диск.

- Знаешь, хоть убей, не помню, какую же группу она тогда искала. Просто называла разные названия и спрашивала, а это у вас есть, а это? Она тогда купила диска три или четыре, а через два дня пришла ещё. С тех пор я очень часто видел её, она почти каждую неделю заходила в магазин. Она красивая, правда?

- Мне она понравилась.

Мы с Максом очень долго сидели в молчании. Казалось, он уже забыл, что я сижу с ним рядом, забыл, что только что что-то мне говорил, вообще забыл, что он существует. Когда он заговорил, я даже вздрогнула от неожиданности.

- Интересно, а как это, когда люди ничего не чувствуют? Ни боли, ни сожаления, ни обиды, ни стыда.

- Если они не чувствую этого, то они не чувствуют и любви и радости и счастья.

- А я бы хотел… хотел ничего не чувствовать. Мне кажется, что так проще. Для меня, конечно. И если бы сейчас мне предложили, сказали: «Эй, Макс, давай ты не будешь чувствовать ничего, прямо сейчас, бесплатно и навсегда», - я бы согласился и ни минуты думать бы не стал.

- Тебе больно?

- Да.

- Но это неизбежно. Подумай о том, что ты можешь лишиться других чувств. Например, счастья!

- Знаешь, - Макс вздохнул, как будто к горлу подкатывал ком, и сказал, - Нельзя лишиться того, чего ты никогда не знал и никогда не чувствовал.

Я, конечно, в тот момент подумала, что он преувеличивает, и даже улыбнулась:

- Это просто тебе сейчас так кажется, потому что тебе плохо.

- Нет, я серьезно, - хотя я почти его не видела в темноте, в этот момент он смотрел мне прямо в глаза, - ты даже не представляешь, что это такое.

Слова его звучали так, что я поверила. Просто вдруг поняла, что он действительно так думает, мало того думает, так чувствует. И ещё я поняла, что ему очень плохо, а я ничем помочь не могу. Да и никто, наверное, не сможет. И тогда я вдруг осознала все бессилие людей в их глобальном масштабе. Все что бы я ни сказала, какими бы оптимистичными и позитивными не были бы мои слова, - даже они ничего не смогли бы сделать

Макс больше ничего не говорил в этот день. Он сидел мрачный и грустный. Да и вообще весь тот вечер был неудачным. Сима недовольно поглядывал поочередно то на меня, то на Макса, - оба мы с угрюмым видом курили и почти не разговаривали, наши мысли были заняты чем-то иным. Сима бесился и психовал. Лола бормотала про что-то свое, а Русик потягивал пиво в одиночку и постоянно вздыхал. Я в тот момент это ещё не очень осознавала, а поняла это позже: один из самых неудачных вечеров, не только в кафе, но и вообще во всей моей жизни. Этот – то вечер и стал началом конца.

 

 

Наши встречи не могли продолжаться вечно. Нам было весело, и мы были готовы отдать друга за друга жизнь, и это притом, что почти ничего не знали друг о друге, - никто этого не понимал, только мы. Но в тоже время было в этом что-то неправильное, неестественное, - поэтом закончилось все так же, как и начиналось: в один прекрасный день остались мы с Симой вдвоем. Сначала нас покинул Русик, сказав, что переезжает. Лола, смущаясь, заявила, что едет в другой город в художественную школу учиться. Мы ещё долго собирались втроем, я, Макс и Сима. Но скоро и Макс перестал приходить. Теперь нас было двое. Но и это тоже почему- то показалось нам неправильным.

В наш последний вечер в кафе ничего не изменилось. Все было так же, как всегда, за исключением того, что не было наших друзей. Над столом витало облако дыма, а пепельница была засыпана окурками, коркой вверх лежала Симина книга, на столе стояли три чашки: в двух было кофе, а в другой обычная вода.

- Я бы никогда не причинил тебе боли, - сказал Сима.

- Я знаю, - я старалась не смотреть ему в глаза.

Когда мы с Симой остались вдвоем между нами как будто бы воздвигли стену. Через эту стену нам было никак не достучаться друг до друга. Он не мог слышать меня, а я не слышала его.

- Поиграем? – предложил Сима, - в последний раз.

Я не раздумывая, кивнула:

- Давай. Но ты начинаешь.

- Ладно. Прошлое, будущее, настоящее?

- Как хочешь.

- Тогда будущее, - Сима помолчал, он обдумывал, что бы такое сказать. Потом закурил, два раза крепко затянулся и начал свою историю:

- Я думаю, что у неё никогда не будет обычной жизни. То есть, я имею в виду, нормальной семьи, где будет муж, уходящий каждый день на работу и двое детей. Нет, это все не её. Думаю, что у неё вообще никогда не будет детей. Но она не будет одинока, потому что всегда найдется место, куда она будет приходить и где кто-нибудь будет её ждать. Это, конечно, не будет этим кафе, но чем-то похожим на него. Она будет сидеть за столиком, курить, вспоминать свою жизнь или думать о будущей. Она будет много путешествовать. Не только по разным странам, но и по обычным маленьким городкам. Она почему-то не сможет остановиться на одном месте, на одном человеке, она им просто не будет им верить.

- Так что же, получается, ничего хорошего у неё в жизни не будет?

- Почему же? Сама жизнь. Я ведь не сказал, что она не будет её нравиться. Кроме того, - я думаю, она этого никогда так и не узнает, - но есть один человек, который всегда будет её любить, и когда он будет делать что-то хорошее, он будет думать, только о том, чтобы то же самое, хорошее случилось и с ней. Пусть её будет так же хорошо, где бы она ни была.

- Не думаю, что именно так и будет. Она вроде бы не из тех, кого любят всю жизнь. Так, все, конечно, сначала говорят, но потом проходит пара месяцев, и они почему-то забывают её. Все забывают. Как будто её даже не существовало. Как будто человек исчез с лица земли. Пойми она не из тех, ради кого дерутся или спрыгивают с крыш, она не из тех, кого помнят всю жизнь.

- Но он не из тех, кто забывает.

- Хочешь его историю?

- С удовольствием послушаю.

Несколько минут я молчала, обдумывая свой рассказ, стараясь угадать, увидеть что-нибудь из будущего.

- Я думаю, что он станет великим человеком. Я не говорю, известным, я говорю великим. Я думаю, он добьется в жизни очень многого. И будет занимать не последнее место в обществе. И, конечно же, у него будет семья. Потому что по-другому он не сможет. Он никогда не окажется на самом дне. А семью свою он будет любить. Особенно детей. Может быть, среди них будет девочка, и может быть, даже он назовет её именем когда-то давно забытой подруги. Хотя, это и не факт. Со временем он может просто не вспомнить его, даже если захочет. Время многое стирает: чувства, воспоминания, любовь, и даже ненависть. Может, и её сотрет из его памяти. Но, если честно, ей бы этого не хотелось.

Мы долго смотрели друг на друга в тягостном молчании, курили и пили кофе.

- Кто уйдет первый?

- Разреши мне остаться…, - сказал я.

- Если ты так хочешь. Думаю, что это твое последнее желание я в силах исполнить.

 

Мы сидели так ещё какое-то время.

- Знаешь, - сказала я ему, совсем неожиданно для себя, - а из нас получилась бы неплохая пара.

Он улыбнулся:

- Да, я знаю. Из нас получилась бы очень странная пара, но классная.

- Интересно, а что по этому поводу сказал бы Курт Воннегут?

Он бы сказал: «Любовь для меня не имеет значения. Что же тогда имеет значение? Удачная сделка с судьбой!» И это, наверное, единственный случай, когда я с ним не согласен.

 

 

Сима встал со своего места, наклонился ко мне, поцеловал в губы и пошел к выходу. Я смотрела ему в спину. Есть и вещи, которых лучше не видеть. Такой вещью была его удаляющаяся спина. Мне показалось, что я запомню её на всю жизнь. Чтобы со мной плохого не случилось потом, подумала я. Уже ничего не может быть хуже этой картины, и мне стало страшно. Как если бы человек вдруг понял, что самое ужасное, что вообще могло произойти в его жизни, уже произошло.

Чувство Вселенского Одиночества захлестнуло меня, как будто волной. Мне вдруг стало так тоскливо, что хоть вой. Меня бросало то в жар, то в холод. Когда-нибудь это должно было произойти, - подумала я, - Вот и произошло. Я ничего не делала специально, я не выбирала день, не подгоняла его, я просто ждала, просто боялась, что когда-нибудь это случится.

Я бессмысленно вертела чашку с кофе, то в одну то в другую сторону, подносила её к губам, но, так и не отпив ни капли, ставила обратно. Потом я зажгла сигарету, но она так и осталась невыкуренной, я просто держала её между пальцами и бессмысленно смотрела куда-то вдаль. Я вдруг вспомнила ту женщину, первую про кого мы стали придумывать истории, и вдруг поняла, в чем была её беда. Любая из наших историй могла оказаться правдой, а могла ей и не быть, но одно я знала точно и наверняка – в тот день ее, так же как и меня сейчас, накрыло чувство Вселенского Одиночества. Значит, - подумала я, - я не одна этом мире, и такие дни бывают и других людей. Радости, правда, эти мысли не принесли, - сделалось только ещё хуже. Я не знаю, сколько времени просидела вот так вот в кафе. Наверное, долго, потому что, когда я вышла на улицу, было уже темно. Уходя, я кивнула Саше прощание:

- Больше не придете? - спросил он.

- Думаю, нет.

- Жаль, - сказал он почти не слышно.