Мне было неловко в своем костюме зомби – обсыпанный землей пиджак жал в плечах и ощутимо стеснял движения, лохмотья истлевшей кожи и большая отвратительная трупная личинка на щеке, которой особенно гордилась Анечка, постоянно отклеивались, каждая клеточка кожи задыхалась под толстым слоем краски. Но зато мы ничем не выделялись на фоне окружающих нас ведьм, вампиров, мертвецов и другой хелоуиннской нечисти. Даже наоборот, все смотрели на нас с явным одобрением, как на своих. - Нужно было одеться призраком, - в который раз заключила я. - Ну и ходила бы как дура с огромной простыней на голове! – разозлилась Анечка. - Перестань ныть, ты выглядишь шикарно! Ей легко говорить, на ней костюм мертвой невесты: белые кружева, изящные каблучки, настоящий театральный грим, а не какая-то мучная пудра с гуашью, внимательный жених в смокинге рядом, а у меня обсыпанный землей пиджак и гигантская уродливая личинка, закрывающая пол лица. Хотя, оно может и к лучшему… В ожидании момента, когда откроются двери клуба, чтобы хоть как-то занять себя, я глазела на публику. Казалось, все эти люди целый год только и думали, что о костюмах на Хелоуинн: так шли они им, такими необычными и притягательными они в них выглядели. Вот вампир в чудесном двустороннем плаще, сверкая алой подкладкой, вышел из подворотни – худой, высокий, с впалыми глазами, - жутко красивый. Там под фонарем – веселая ватага чертиков со светящимися красными рожками на головах. В стороне нервно курит медсестра-убийца, а за ней - страшная маска смерти с тускло блестящими глазами. Зомби нигде не видно, зато есть еще несколько мертвых парочек. В прошлом году хитом были медсестры, в этом, очевидно - мертвые невесты. Все течет, все изменяется… Я не сразу увидела, скорее, почувствовала их присутствие – в воздухе как будто стало морознее, лунный свет показался острее, темнота гуще, тени длиннее. На них не было костюмов, но никто не смотрел, никто не удивлялся, казалось, никто вообще их не видел, только, может быть, я одна. Они были бледными и строгими, в простой темной одежде, молодой человек нес за плечами футляр с инструментом, девушка – маленькую сумку в руках. Они прошли совсем близко от меня, опустив глаза и держась за руки, и я поняла –призраки, настоящие призраки в костюмах людей. Мы рядились под них, а они – под нас, какая жуткая ирония! Подошла наша очередь, и мы вошли внутрь клуба. С порога в нос ударил запах алкоголя, жар разгоряченных в танце тел (грохот музыки мы услышали еще на улице), крики и топот отплясывающих ног. Так шумно, так весело, и все кругом свои, все кругом лучшие друзья! Все это захватило и увлекло нас глубже, туда, где продают напитки, где почти незнакомые люди хлопают тебя по плечу и шумно целуют воздух у твоей щеки, а потом говорят с тобой доверительно, как с самым близким, как с единственным, способным понять, говорят о том, как они устали от бесконечного притворства окружающих, о том, что давно переросли этот маленький город, о том, что могли бы, о том, чего достойны, о новых платьях, домах, машинах, говорят, пока не выскажут своего монолога до конца, чтобы, наконец, выпить залпом запотевшую стопку и снова броситься в море разноцветных, извивающихся в танце масок. Я и сама бы с удовольствием отдалась этому общему потоку, если бы могла выбросить из головы тех двоих, если бы смогла перестать думать о двух тихих взявшихся за руки призраках, растворившихся в густой темноте. Где они сейчас? О чем говорят на опустевших молчаливых улицах ночного города? А, может быть, все также бредут куда-то, взявшись за руки? Я вышла на улицу, сославшись на духоту. Всего два шага от фонарей и горячих мерцающих окон и оказываешься в замешательстве. Там, в клубе, расписанные кровавыми пентаклями стены, фигурки повешенных, горящие свечами резные тыквенные рожи были такими понятными, такими простыми, такими привычными, а здесь стены домов, лестницы, двери, колонны, балконы – будто все не отсюда, словно бы из другого мира, из того мира, откуда приходят настоящие призраки, настоящие черти, вампиры и оборотни, из Того самого мира. Я поежилась. Вдруг среди всех этих «обычных» вещей я почувствовала себя чужаком, нестерпимо захотелось снова вернуться в клуб, где все было понятнее и проще, а главное безопаснее. Уже повернув назад, я услышала музыку, и остановилась как вкопанная. Конечно, это была не та музыка, которая приглушенно доносилась из клуба, а совсем другая – где-то далеко играли на скрипке. Во рту у меня пересохло. Стало по-настоящему страшно. Я не хотела искать их, но уже знала – буду идти за этими звуками, как жертва идет на голос вампира, как бабочка летит на огонь, буду идти пока не встречу двух призраков, пока не заговорю с ними против своей воли, пока не раскрою их тайны. Я нашла их под мостом, высокие изогнутые опоры которого напоминали своды древней церкви. В лунном свете их тонкие фигуры были особенно хорошо различимы. Мужчина играл на скрипке, играл точно колдун, творящий заклинание, то резко вскидывая руку со смычком, то неся ее над струнами медленно, плавно, едва их касаясь. Девушка стояла рядом. Они смотрели друг на друга не отрываясь. Казалось, именно там, в ее глазах, он находит всю музыку. А что это была за музыка! Ни до ни после того вечера я не слышала ничего подобного. Если вы любите скрипку и, может быть, даже считаете себя знатоком, - уверяю вас, и в этом случае вы вряд ли когда-либо слышали такую музыку раньше. Она не была гармоничной (той самой, которую так любят вставлять в свои фильмы режиссеры в те моменты, когда нужно выжать у зрителя слезу), но и дисгармоничной не была тоже. Это вообще не было музыкой в привычном нам смысле слова. Скрипка извивалась в его руках, плакала как ребенок и рычала как волк, она то звенела, как звенят оледеневшие телефонные провода, когда по ним несутся полуночные разговоры, то шуршала как тысячи гонимых ветром листьев, как страницы старых фолиантов, как ворох непрочитанных писем, она шептала как шепчут заговорщики в темном зале, слегка потрескивая, точно их коптящие факелы, шумела как затерявшаяся в море радиоволна, смешавшаяся с волной настоящей, проникала внутрь как звезды и ветер, если смотреть на них слишком долго, взмывала вверх и сотней стрел врезалась в опоры моста, а потом разлеталась огненными искрами и неслась еще долго над самой водой, смеялась и угрожала, молила и испытывала, призывала и отталкивала… Какой беспомощной я себя чувствую! Мне никогда, никогда не описать услышанного словами… Я видела, как все повинуется этим звукам, как остановилась река, как застыли деревья, как следом за звуками летят над водой сонмы прозрачных как воздух духов, несутся куда-то туда, в сторону клуба, который я покинула, казалось, целую вечность назад… Вот он, настоящий Хелоуинн, - подумалось мне. Я не сразу поняла, что он закончил играть, пока не поймала себя на мысли, что оба они, и мужчина и девушка, повернули ко мне свои бледные лица и смотрят на меня, будто ожидая чего-то. Я сглотнула и услышала, как незнакомый мне осипший голос произнес «Вы отлично играете». Неужели здесь был кто-то еще кроме меня? Нет, это мой собственный голос, вдруг поняла я с легким удивлением. - Спасибо, – ответил мужчина. Они продолжали все так же смотреть мне в лицо. Я машинально коснулась трупной личинки на щеке, кожа под краской нестерпимо горела. - Что вы заканчивали? – снова, будто из-под толщи воды, услышала я свой голос и опять удивилась: что за глупые вопросы он задает. - Музыка никогда не заканчивается. Никогда не начинается и никогда не заканчивается, - ответил мужчина. Его спутница кивнула и подала ему футляр, куда он бережно сложил инструмент. Я, кажется, еще спросила, как их зовут. Они назвали какие-то странные, древние княжеские имена, а потом мужчина вежливо кивнул в знак прощания и пошел к дальней опоре моста, чтобы забраться вверх по склону, к тускло освещенной фонарями дороге, и девушка пошла следом за ним. Она дважды обернулась уходя. Лицо горело. От этого должно быть потекла краска, потому что защипало в глазах. Я спустилась к воде, которая, казалось, еще хранила отражения пролетающих над ней духов, и умыла лицо. Стало немного легче. Накладная личинка окончательно оторвалась. Я долго смотрела, как она тонет в черной воде. Не знаю, зачем я после этого пошла к клубу. С другой стороны, куда еще мне было идти? На углу курила пара скелетов и несколько рогатых демонов с завитыми в пружину хвостами. Глядя на них, я почувствовала себя призраком в костюме человека. Я опустила глаза и молча прошла мимо – никто меня не заметил. Снова хотелось выйти на берег с другой стороны, чтобы плакать, смеяться, кричать и петь – что-то внутри жгло нестерпимо, что-то внутри так жгло. Но кто-то схватил меня за руку. Это была Аня. - Что с тобой? Ты где лазила? – глаза у нее были большие, блестящие. – Тут такое было, - кричит, захлебываясь от обжигающего холода ночи - выключили свет, все сума посходили… и мне, знаешь, в одну минуту стало как-то… Эй, ты меня слушаешь? - Да. Аня… какая холодная у нее рука, будто и правда у мертвой. - Пошли внутрь, - тормошит она меня, - здесь жуткий холод! Жених с пулей в голове подкрался к ней сзади и сгреб в охапку. Весело хохоча и легонько отбиваясь от него, она крикнула – присоединяйся! – и исчезла в темной, дышащей дымом и жаром пасти клуба. - Эй, ты! Это высокий худой вампир. На его губах размазанная красная помада, будто он и правда напился чьей-то горячей крови. - Зомби! Иди сюда. Смотрю на его тонкий прямой нос, на красиво изогнутые губы. - Иди сюда! Обещаю, не съем… сразу, - смеется. А, может быть, и правда всего этого не было? Чего только не надумает себе усталый и одинокий человек в такой день, как Хелоуинн!? Вот и жжение в груди уже не так нестерпимо. На улице холодно. Схваченные морозом листья хрустят под ногами как скелеты неизвестных маленьких животных. Вампир сверлит глазами, ждет, и губы у него красные, горячие от крови. Стоит ли думать о двоих молчаливых призраках, маскирующихся под людей? Может быть, все это игра воображения? Может быть, это обычные люди, у которых просто не было времени подумать над костюмом, может быть ночь, луна, вода и похожие на своды древнего храма опоры моста сделали звук скрипки таким необыкновенным, может быть, он вовсе не был необыкновенным – разве я когда-нибудь разбиралась в музыке? Губы вампира совсем близко, они такие горячие. Стоит ли думать о тех двоих, растаявших в ночи, о тех двоих, которые просто не умеют веселиться. |