О дураках и дорогах

(быль)

 

Извлечено из Большой Жидо-Масонской Кнiги, принадлежащей Е.Я. Голопупенко.

 

 

В Кремле не надо жить.

Преображеннец прав.

Там древней мерзости ещё живут микробы:

Бориса дикий страх и всех Иванов злобы,

И Самозванца спесь – взамен народных прав.

А. Ахматова

 

 

I. Роковое заседание

 

В 20… году, когда вся страна торжественно отмечала 100-летие российского кризиса и совершенно случайно совпавшее с ним 110-летие российских реформ в Большом Колонном Зале состоялся научный симпозиум на тему: "Куда мы идем? К чему мы придем? И сколько же нам еще мучиться?"

Первым выступал Егор Тимурович Хайдер. Сорок пять минут проговорил Егор Тимурович и за все эти сорок пять минут употребил лишь три русский слова: "инсинуация", "менталитет" и "дефолт". Все остальные слова Егора Тимуровича были сплошь слова заумные, научно-иностранные и никто из собравшихся ни единого словечка из тех ученых слов не понял.

Обидно стало Егору Тимуровичу на такую вопиющую непонятливость своих, столь, казалось бы, высокопоставленных коллег и вогнал он все содержимое своего без малого часового доклада в одну короткую и хлесткую фразу: "Две у России беды – дураки дороги" - сказал он, как отрезал.

Потом на трибуну взобрался русский патриот Арнольд Гагашкин (по гражданской профессии - генерал-аншеф). Хотел он сказать что спасение России в том, чтобы бить жидов. Хотел… но постеснялся.

Ибо сотый год шел уже кризису и сто десятый год - курсу реформ и давным-давно извели на Святой Руси абсолютно всех лиц еврейской национальности. Ни одного не осталось.

Хотел тогда русский патриот Арнольд Гагашкин призвать истреблять всех лиц с самой малой прожидью. Но… опять постеснялся. Ведь сотый, повторяем, год шел уже кризису и сто десятый год – курсу реформ и давным давно перебили на Святой Руси всех лиц с самой малой толикой нерусской крови и давным-давно уже жили в ней сплошь люди русые, курносые и голубоглазые (в том же Зале Заседаний сидело рядком шестьсот девяносто пять сережек есениных), но кризиса этим не прекратили и Родине не помогли.

Ничего, короче, не сумел сказать Арнольд и лишь еле слышно пробормотал он себе под нос: «Две у России беды - дураки и дороги» - и, заалев, словно маков цвет, скатился с трибуны кувырком.

Потом слово взял Евгений Максимович Бездураков. Долго-долго говорил престарелый Евгений Максимович, в основном упирая на то, что сто лет – срок исторически весьма небольшой и спешить России совершенно некуда (да и незачем), и что надо бы еще подождать лет пятьсот-шестьсот и, минимум, лет пятьдесят-шестьдесят пособираться с мыслями. Часа полтора проговорил престарелый Евгений Максимович, а в конце таки произнес заплетающимся от почтенного возраста языком: "Две у России беды – дураки и дороги".

И здесь вдруг поднялся Иван Иванович Иванов-Петров (председатель Всероссийского Общества Лиц со Сниженным Интеллектом) и заявил, что им, дуракам, обидно. "Настолько нам, дуракам, обидно, - сурово заключил Иван Иванович Иванов-Петров, - что никакой консенсус отныне уже невозможен и решили мы, дураки, навсегда покинуть Россию (и все дороги забрать с собой)!"

Услышал это генерал-аншеф Гагашкин и не на шутку обрадовался. Ведь дураками он в самой глубине своей генеральской души считал недовыявленных жидов. "А теперь, - подумал генерал-аншеф, - без дураков (а вернее жидов) наконец-то наступит на Святой Руси Благолепие и Покой и (стопроцентная!) Русско-Российская Русскость".

Стодевяностовосьмилетний Евгений Максимович тоже, в общем и целом, обрадовался сделанному тов. Ивановым-Петровым заявлению. Ведь дураками Евгений Максимович в глубине души считал всех тех, кто дергал его по пустякам и нарушал стабильность. "Теперь же, - спокойно констатировал Евгений Максимович, - наконец то наступит на Святой Руси Благолепие и Покой, а также Продуманная и Взвешенная Внешняя Политика".

- That's all right, – подумал англоязычный Егор Тимурович, - that's all right indeed, because среднесрочный императив средневзвешенного индекса развития национального продукта после элиминации всех лиц с невысоким IQ достоверно возрастет на… на… – Егор Тимурович сделал карандашиком на промокашке грубый подсчет, – на 10-15 пунктов. Следовательно, - еще раз очень грубо прикинул Егор Тимурович, - даже такой, относительно небольшой рост общероссийского IQ, будучи наложенным на качественное улучшение всей транспортной инфраструктуры, эквивалентен приросту ВВП на… на 25-30%, что… что … что позволит нам обогнать Гондурас и почти догнать Сальвадор. И наконец-то наступит на Святой Руси, - удовлетворенно констатировал Егор Тимурович, - Благолепие и Покой, сплошная Толерантность-Политкорректность и Устойчивый Рост Национального Продукта.

 

II. Судьба Ивана Ивановича Иванова-Петрова

 

А покуда они себе радовались, собрал Иван Иванович Иванов-Петров со всей Руси дураков и повел их в путь-дорогу.

Идут дураки, идут, идут год, идут другой, семь лет идут, двадцать лет идут и три с половиной года, а путь их все длится и длится и все до конца не доходит.

Уж очень хотелось дуракам добрести до какого-нибудь месторождения. Но уж больно мало на Святой Руси месторождений.

Главное российское месторождение - месторождение власти находится, как известно, в г. Москве. Месторождения поплоше и победней (нефти, золота, серебра да алмазов) находятся все, как на грех, в рес. Якутия. Понимали дураки (не настолько были глупы), что г. Москва им не отдадут, а жить в рес. Якутия им и самим не хотелось.

Что тут прикажешь делать? На двадцать пятом году пути пошли дураки на компромисс и осели на р. Амур (близ г. Биробиджана).

Осели капитально. Рыбу ловят, землю пашут, газету "Дурацкий вестник" издают. Живут себе и живут. Живут, между прочим, качественно.

(Нет, сперва они рыбу, конечно, ловили руками, а чернозем засевали сплошь болтами да гайками, но потом случился в их местах один старый-ветхий китаец по прозвищу Чон-Дух-Ван-Дам-Дух-Вон, так он за какой-то совершенно смешной срок, чуть ли не за год, их и землю пахать и рыбу ловить научил).

И зажили дураки… Одно слово - зажили! Г. Биробиджан растет не по дням, а по часам, р. Амур течет сплошь молоком и медом, щи у дураков ежедневно с мясом, избы беленые (клопов и тараканов в избах практически нет), на книжке у каждого лежит, чтоб не соврать, тысяч по сорок (новыми), а рядом с каждой избой стоит чистый и светлый хлев, а уж у коров в тех хлевах такие тугие да звонкие вымени, что хоть вези тех коров в Голливуд и номинируй на Оскара.

Живут дураки – белый хлеб жуют, сгущенным молоком запивают и сливочным маслом намазывают…

А вот что-то поделывают оставшиеся в г. Москве умники? А кто что, ибо и жизнь и Москва у каждого из них своя.

 

III. Недолгое счастье Арнольда Гагашкина

 

Русский патриот генерал Гагашкин очнулся в городе совершенно безлюдном. Случилось то, о чем давно уже в глубине души подозревал генерал-аншеф, но боялся признаться даже самому себе. Во всей России только он один и был русским.

Во как!

Сунулся Арнольд в Елисеевский гастроном, а там вина – хоть пей, хоть лей. Сунулся Арнольд в Мавзолей, а там - пусто!

Обрадовался Арнольд и стал себе тихохонько в Мавзолее жить. Натаскал туда водки, вина, всяких разных продуктов. Продукты держит в чуланчике, водку - в холодной подсобке, а спать он наладился там, где раньше лежал Ильич.

Жилось ему сытно, да скучно. Чувствует Арнольд, что чего-то ему не хватает. Думал сначала – людей. Потом догадался… ИХ.

Не может Арнольд без евреев.

Привык.

Трещит, например, у Арнольда башка. Трещит (чего там скрывать) с похмелья. Перебрал человек зелена вина, вот у него башка и трещит. Трещит у человека башка и человек, можно сказать, среди бела дня помирает.

Кто виноват?

Кто-кто. …Жиды! Это ведь они, иудеи, из века в век нравственно разоружают русский народ и физически спаивают. Это ведь научного антисемитизма самые-самые, что ни на есть азы.

Только… только вот нет во всей Москве ни единого лица еврейской национальности. Нет ни одного, даже самого завалященького иудейчика во всей красавице – Москве! И кто его, русского человека Арнольда Гагашкина нравственно разоружает и физически спаивает остается абсолютно неясным. Т.е. вроде и ясным – сам же он себя и разоружает и спаивает. Сам же он себя и разоружает и спаивает. И кто он тогда после этого, русский человек Арнольд Гагашкин?

Кто-то… жид.

Или шел он однажды по Красной площади к себе домой. Шел, значит, шел (что самое обидное шел, словно Устав Партии, трезвый) и как споткнулся о камень! И как ногу себе раз…раз… рас… шиб…

Кто виноват, конечно, вопрос детский. Ясно, что мировой сионизм. Это ведь его, мирового сионизма агенты набросали камней по всей красавице-Москве с целью поломатия ног истинно русским патриотам.

(Здесь ведь, опять же, научного антисемитизма самые-самые - что ни на есть - азы!)

- Только, - вдруг вспоминает Альберт, любивший, как и все военные люди, четкость и точность, - только ведь это я сам… сам я этот камень и бросил. Точно, я! Когда на день этой, как ее, Красной Армии, на этой, как ее, Спасской башне все, короче, звезды хотел потушить.

Кто ж я теперь после этого? Я, Арнольд Гагашкин?

Обратно - еврей. А, проще говоря, жид.

Странно, – продолжал напряженно размышлять генерал-аншеф. - С одной стороны я - русский человек Арнольд Гагашкин. С другой я – самый настоящий еврей. Или, проще говоря, жид.

Такая вот, ядрена матрена, - диалектика.

Такой, вот, ядрена матрена, научный антисемитизм.

Надо бы, - вдруг радостно догадался генерал-аншеф, - надо бы, ядрена матрена, этого самого Арнольда - жида поймать и проучить!

Сказано - сделано. Пошел генерал-аншеф на квартиру к Н.С. Михалкову (тот русским, понятно, тоже только прикидывался и не хуже всех прочих г. Москву освободил) пошел, значит, Арнольд на квартиру к Н.С. Михалкову, нашел там, значит, дубовое трехстворчатое трюмо весом в четырнадцать пуд, нашел, значит, трюмо, поплевал себе на руки, помолился Богу, взвалил его на крякушки и с тремя передыхами к себе в Мавзолей и дотащил.

(Арнольд был в физическом отношении просто на редкость здоровый и крепкий мужик).

Притащил, значит, Арнольд к себе в Мавзолей дубовое трехстворчатое трюмо весом в четырнадцать пуд, встал перед ним и остро критически-диалектически на самое себя смотрит.

Посмотрит в анфас – перед ним народ-богоносец.

Посмотрит в профиль – перед ним самый настоящий жид.

Смачно плюнул Арнольд, сходил еще раз к Н.С. Михалкову и в пожарно-срочном порядке притаранил к себе в Мавзолей огромную, отделанную в красное дерево и оправленную в царское серебро ружье-двустволку (ее семье Михалковых еще лично товарищ Сталин подарил). Притаранил Арнольд к себе в Мавзолей огромную, отделанную красным деревом и оправленную в царское серебро ружье-двустволку, коваными гвоздями ее сбоку от трюмо приколотил, а к обоим куркам прикрутил прочнейшую витую (отечественную) веревочку.

Зачем он ее прикрутил? А затем он ее, друзья, прикрутил, что задумал Арнольд, как только мелькнет в трюмо ненавистный семитский профиль тут же дернуть за веревочку и Арнольда-жида пристрелить.

Сказано - сделано. Лег в засаду Арнольд-богоносец.

Ждет. Лежит.

Все ждет, не мелькнет ли в трюмо окаянный семитский профиль.

Но звериным нюхом почуял опасность Арнольд-сионист.

Нырнул он в глубины трюмо и залег там тихо, как мышь.

Лишь на пятнадцатый день (к утру) любопытный (как все иудеи) Арнольд-аид всплыл таки на поверхность и чуть высунул из трюмо самый-самый кончик своего крючковатого носа.

(Думал, подышит - проскочит)

Но Арнольд-богоносец был тоже не пальцем делан и не лыком шит! Рванул Арнольд-богоносец за витую веревочку - не подвела витая веревочка и дернула за изогнутые, вороненой английской стали дорогие курки, шлепнули дорогие курки по плоскому медному капсюлю тульской работы, высекли из него крошечную, едва заметную невооруженным глазом искру и эта крошечная, почти незаметная глазу искра воспламенила черный охотничий порох, порох взорвался и тут же вытолкнул из обоих стволов четверть фунта каленой медвежьей картечи, коея картечь и влетела Арнольду-жиду прямо в лоб.

Арнольд-богоносец успел прошептать: "У… ра…" и тут же - не отходя от трюмо - умер.

Его мятущаяся душа после долгих и неинтересных приключений вознеслась в особый генеральский рай, где молодцеватые - грудь колесом, косая сажень в плечах - ангелы то с утра и до вечера драили сортиры, то сутками напролет ходили по виртуальному Рублевскому шоссе строем. И сутками же напролет звучал в том генеральском раю виртуальный гимн взрастившей и взлелеявшей Арнольда армии. Гимн этот имел на редкость странную музыку (это был рэп) и под стать странной музыке были у этого гимна слова: «Не растут ро-маш-ки в го-ро-де Са-маш-ки! Эх!»

Так генерал-аншеф Арнольд Гагашкин наконец-то нашел себя.

 

IV. Триумф и трагедия Евгения Максимовича

 

Престарелый и опытный Евгений Максимович нелепых ошибок генерала Гагашкина, естественно, не повторил. Правда, престарелый и опытный Евгений Максимович тоже остался в Москве совершенно один. Один – одинешенек! С секретаршей и личной охраной, с личным шофером, личной горничной, личным поваром и еще одним (он не помнил фамилии) чрезвычайно обходительным молодым человеком, уже четырнадцать лет подряд выгуливавшим евгений-максимычева сенбернара, с личным компьютерщиком, личным переводчиком и личной престарелой няней, с привычными с детства личными врачами из Пятого управления, с двумяста пятьюдесятью работниками технического аппарата, короче - совсем один.

Одиночество Евгения Максимовича было одиночеством уютным и мирным. Вокруг него не было журналистов (очень Евгений Максимович их, журналистов в глубине своей престарелой души не любил), не было коммунистов (в глубине души Евгений Максимович терпеть не мог коммунистов), не было монархистов, анархистов и либерал-демократов, не было филателистов, культуристов и людей, изучавших заведомо бесполезный язык эсперанто, не было рэпперов, рэйверов и киберпанков, не было группы "На-на" (прикинь?), не было Лужкова и Кобзона, не было Фредди Меркюри и Чарли Чаплина, не было … короче, легче сказать, кто в этом мире был.

Был в этом мире сам Евгений Максимович и незаметные работники его технического аппарата.

Жизнь Евгения Максимовича текла размеренно и продуктивно. Каждый день он просыпался ровно в восемь ноль-два и тут же инстинктивно тянулся рукой за свежим номером газеты "Правда". Ровно в восемь ноль пять Евгений Максимович вспоминал, что газеты "Правда" в его мире нет и не будет, и тут же посылал горничную за новым, еще влажным от типографской краски номером "The New York Times".

Потом Евгений Максимович пил душистый бразильский кофе с хрустящими отечественными булочками и не спеша перелистывал сладко приванивающие типографской краской страницы "The New York Times". Допив кофе, дожевав булочку и долистав " The New York Times", Евгений Максимович садился в свой бронированный "Мерседес" и отправлялся на службу.

На службе рабочий день Евгения Максимовича начинался с того, что секретарша приносила ему результаты вчерашних торгов на валютных биржах. Результаты, в целом, отличались стабильностью: уже лет десять подряд курс одного доллара США на Московской валютной бирже составлял 6 рублей 15 копеек, а на Санкт-Петербургской валютной бирже, соответственно - 6 руб. и 14 коп.

После этого Евгений Максимович чуть-чуть работал с бумагами, потом проводил краткое совещание с руководством технических служб, потом часа полтора обедал и где-то два – два с половиной часа тратил на послеобеденный сон, потом он опять вставал, опять пил бразильский кофе с отечественными булочками, опять перелистывал влажный от типографской краски вечерний выпуск " The New York Times", после чего к нему, как правило, приходил китайский посол и они обсуждали с ним перспективы заключения трехстороннего геополитического союза.

Перспективы из года в год были самыми радужными, но до самого союза у них с китайским послом как-то не доходило. Да, собственно, и не могло дойти, ибо ни Евгений Максимович, ни китайский посол и не хотели, собственно, заключать никакого союза. Они хотели лишь бесконечно обсуждать перспективы его заключения.

Что они из года в год и проделывали.

Евгений Максимович и китайский посол уже лет восемь подряд обсуждали геополитические аспекты союза, а также макроэкономические аспекты союза, а также культурно - исторические аспекты союза и деликатнейшие аспекты более тесного взаимодействия спецслужб, а также этно-стратегические аспекты союза, антропометрические аспекты союза и отдельные аспекты перевода отчества "Максимович" на литературный китайский язык, после чего переходили к отдельным аспектам прокладки железнодорожного туннеля под р. Амур, к щекотливым аспектам подвижки подвижки границы в районе о. Дальний на полкилометра в бок и на четырнадцать метров к северу, а также касались тысяч и тысяч других, не менее важных и животрепещущих, но, зачастую, весьма и весьма загадочных для нас, людей серых и непосвященных, аспектов.

Иногда (для разнообразия) они приглашали Саддама Хусейна.

Хусейн был человеком горным и многих аспектов не понимал, но и Евгений Максимович и китайский посол искренне уважали его за талант полководца.

Обсуждение в такие дни (когда они с китайским послом приглашали – для разнообразия - Саддама Хусейна) само собой превращалоось в размеренный старческий выпивон. В 12 часов вечера веселого Евгения Максимовича силком усаживали в бронированный мерседес и отвозили домой, где после небольшой потасовки с участием личной охраны укладывали его спать.

Проснувшись, Евгений Максимович инстинктивно тянулся рукой за свежим номером газеты "Правда"…

От такой благоустроенной, размеренной и, в тоже время, до краев насыщенной жизни Евгений Максимович распрямился, помолодел и окреп, как всегда молодеют и крепнут к старости практически все - полностью нашедшие себя и добившиеся окончательного номенклатурного успеха - люди.

Рухнул же этот, с такой любовью и тщанием выстроенный мир, совершенно неожиданно. Рухнул из-за такой малости, о которой даже как-то совестно и говорить. Пропал молодой человек, выгуливавший евгений-максимычева сенбернара.

- Куда же он делся? - строго спросил Евгений Максимович начальника своей личной охраны.

- Да так, - пряча глаза, ответил начальник охраны, - испарился. Исчез.

- Как исчез?

- Да так. Очень уж нехороший он был человек. Такой нехороший, что даже и вспоминать его незачем.

На следующий день испарился сам начальник охраны.

- Куда же он делся? - строго спросил Евгений Максимович нового начальника охраны.

- Да так, - пряча глаза, ответил новый начальник охраны, - просто очень плохой человек. Психически неуравновешенный.

Нужно ли уточнять, что на следующий день исчез и новый начальник охраны.

Потом исчез евгений-максимычев личный шофер.

Потом пропали привычные с детства врачи из Пятого управления.

Потом разом сгинули две с половиной сотни работников технического аппарата.

Потом испарились остатки личной охраны, личный компьютерщик, личный переводчик, личный шофер и все домработницы с горничными.

- Куда они все деваются? - спросил Евгений Максимович свою престарелую няню. - Куда они все деваются, а, Никитишна?

(Евгений Максимович любил иногда называть свою няню "Никитишна", хотя по паспорту ее звали Амалия Людвиговна).

- Как куда? - отвечала ему Никитишна. - Бегут они, милай. Бегут.

- Отчего же они бегут? - удивился Евгений Максимович.

- А как же им не бежать, милай, когда у них средняя зарплата 14 центов в месяц.

- Как 14?

- А вот так, Женюшка, дорогой мой.

- Но, Никитишна, но позволь .. при курсе в 6 руб. 14 коп.. ..

- Какие 6 руб? Какие 14 коп? - взмолилась Никитишна. - Какие 14 коп? Окстись, милай! Это ж тебе очки втирал прежний начальник охраны. (Вот уж никудышный был человек!). Настоящий - то курс не то пятьсот рублев, не то шестьсот. Люди-то говорят разное. Кто говорит пятьсот, кто − шестьсот. А попадаются и такие, милай, охальники, что говорят - тыща.

- Как …?

- А вот так. Чижало мне, Женюшка, милай, ох, чижало! Вот и чем тебя завтра кормить - не знаю.

- Как не знаешь?! − возмутился Евгений Максимович.

- А вот и не знаю, Женюшка, дорогой мой.

- Ты, старая дура, не знаешь, чем меня, Евгения свет Максимовича кормить?

- Нет, не знаю.

И заплакала старая няня Никитишна, которую на самом деле звали Амалия Людвиговна. Да и сам Евгений Максимович с трудом удержался, чтоб не пустить слезу.

Но делать-то нечего. Пошел он пешочком в Кремль. (Бронированый - то мерседес некому было в тот день вести). Пошел он пешочком в Кремль, дошел, понятное дело, к вечеру, а там уж часа полтора дожидается его китайский посол. Как ни муторно было на душе у Евгения Максимовича, а все-ж таки приступили они к обсуждению двух-трех аспектов.

Пунктом "а", согласно протокола, был у них адекватный перевод на китайский язык русской идиомы "ядрена матрена", а пунктом "бэ" - совместное заявление касательно о. Тайвань. Ну, с пунктом "а" они худо-бедно справились (в северо-ханьском диалекте нашлось очень близкое по смыслу народное изречение), а вот обсуждение пункта "бэ" китайский посол самым решительнейшим образом прекратил.

Моему праритерьству, -вдруг заявил он, - поддержка вашего праритерьства борьше не требуется.

- Как так? - опешил Евгений Максимович

- Так как, - бесстрастно ответил китайский посол, - мое праритерьство страну вашего праритерьства реширо борьше не считать за страну.

- Но… почему?

- Поскорьку с 15 февраря мое правитерьство реширо считать за страну торько государства с годовым варовым продуктом борьше тысячи дораров. А ваш варовый продукт в истекшем году составир девятьсот девяносто дораров сорок семь центов. И теперь мое праритерьство реширо приравнять вашу страну к акционерным обществам закрытого типа и впредь предрагает вам обращаться в наш торговый отдел…

…на общих основаниях… - успел еще добавить китайский посол, но Евгений Максимович его уже больше не слышал. Все завертелось в голове у него, после чего рухнул Евгений Максимович на устланный дорогими персидскими коврами дубовый пол, чуть слышно прошептал: "Демократы - сволочи развалили такую страну!" - и тут же - на устланном дорогими коврами паркетном полу - умер.

Его мятущаяся душа вознеслась в особый номенклатурный спецрай для руководящих работников федерального уровня.

И там в этом заоблачном, огражденном высоким бетонным забором, номенклатурном раю лично товарищ Бог (особый, специально проверенный бог руководящих работников федерального уровня) негромко сказал ему:

- Нет на тебе греха, Максимыч. Ибо не человек ты, Максимыч, но – боль.

- Как так? – удивился Евгений Максимович.

- А вот так, - негромко ответил тов. Бог, – ты, Максимыч, простая фантомная боль от ампутированной Мной Империи.

 

V. О том, как Егор Тимурович (чрезвычайно дорогой ценой) прикоснулся к Стержневой Истине

 

Европейски образованный Егор Тимурович смехотворных ошибок Евгения Максимовича, естественно, не повторил. Во-первых Егор Тимурович не остался один. Никогда он не думал, что лишь он один - умный. С ним, естественно, остались его друзья: Миша, Гриша и Саша. А во-вторых… а, в прочем, вполне достаточно и "во-первых".

Миша, Гриша и Саша были просто отличные ребята. В полном смысле этого слова - "клевые чуваки". Миша увлекся дельтапланеризмом, Саша - маунтинбайкингом, а Гриша пил из горла портвейн и нигде не работал.

Миша запоем читал Достоевского, Саша - Бердяева и Кафку, а Гришу просто нельзя было оторвать от эссе Льва Рубинштейна в журнале "Итоги".

Миша был по профессии макроэкономистом, Гриша - почти гениальным математиком, а Саша имел образование восемь классов и лет пять посещал вечернюю школу.

Собравшись вчетвером, они решили организовать правительство. Премьером, естественно, поставили Егора Тимуровича. Экономиста Мишу назначили министром финансов, почти гениального Сашу бросили на работу в органы, а близкому к народу Грише велели отрастить козлиную бородку и впредь именоваться Михал Иванычем.

Стали они (как могли) управлять государством. "Как могли" - это в смысле "могли". Управлять государством у них - чего там скрывать - получилось. Оптимистические прогнозы Егора Тимуровича оказались даже слегка заниженными: не на 20-30, а на все 50% возрос у них ВВП и такой пошел экономический рост, что не только удалось догнать Гондурас и обогнать Сальвадор, но и вплотную приблизится к процветающей республике Гваделупа!

Благосостояние же населения достигло высот и вовсе прежде невиданных и неслыханных: в каждой, почитай, семье стоял телевизор "Фунаи", каждый, почитай, ребенок-школьник читал "Selected Stories" Агаты Кристи (в подлиннике), у каждого, почитай, папы имелся подержанный "Опель-Кадет" в гараже, а практически каждая мама носила натуральную енотовую шубу и училась поджаривать барбикью.

Белорусы и украинцы так россиянам тогда завидовали, что могли говорить о них только матом. Из самой Америки приезжали эксперты и, почесав красиво седеющие височки, начинали длинно и путано рассуждать о "рашэн вандэ". Не жизнь, короче, пошла, а – мед. Но здесь, на беду, случился кризис в Южной Гренландии.

− Нет, - мысленно поправил себя Егор Тимурович, - не с этого все началось. Все началось куда как раньше. С чего же это все началось? С чего же это все началось? - лихорадочно думал Егор Тимурович, стоя у стены в ожидании казни.

А началось все это с такой ерунды, о которой и вспоминать-то, право, не удобно. Началось все это с того, что… началось все это, короче, с того, что почти гениальный Саша-математик уронил однажды на политсовете румяное слово "добре".

"Ничего, - подумал Егор Тимурович, - оговорился Александр, с кем не бывает".

Но на следующем же политсовете все тот же почти гениальный Саша-математик употребил пару раз весомое словцо "лады".

"- Устали ребята, - спокойно констатировал Егор Тимурович, - ох, и устали!" - и тут же с легким раздражением отметил, что талантливейший Миша-макроэкономист пришел на политсовет в широком, словно лопата, галстуке. "Ох, устали ребята, - еще раз поубеждал себя Егор Тимурович и вдруг с близким к обмороку изумлением осознал, что сжимает между большим и указательным пальцем твердую позолоченную гильзу "Герцеговины Флор". "Как же так? - ошарашенно подумал Егор Тимурович, - Я же всю жизнь курил сигареты "Camel". Как же так? - недоуменно повторил он, и вдруг услышал спокойный голосок Гриши – Михал-Иваныча:

- А что, мужики, а не попариться ли нам с коньячком в сауне?

- Нет, мужики, - неожиданно для самого себя возразил Егор Тимурович невесть откуда выскочившим хриплым басом, - нет, мужики, возьмем-ка мы ящик водки да поедем-ка на охоту в Завидово.

Так у них и пошло: то Барвиха - то Завидово, то "лады", то "добре", то "соборность" - то "духовность". Стоит ли удивляться, что когда начался пресловутый кризис в Южной Гренландии, то агрессивному блоку НАТО дали они самый решительный отпор. Настолько решительный, что агрессивный блок НАТО (в лице тогдашнего американского президента Джорджа Буша-самого младшего) порезал им все кредиты.

(Без кредитов агрессивного блока в экономической жизни страны начался некоторый застой. Средняя зарплата упала до сорока восьми долларов. Сын-школьник выбросил "Selected stories" и начал читать роман "Вечный зов". Мама заложила енотовую шубу и стала учиться готовить макароны с мясом. Увлекшийся частным извозом папа не вылезал из "Опеля-Кадет")

Но здесь, на беду, случился новый кризис – в Ираке. Окончательно вошедший во вкус Егор Тимурович взял и послал Джорджа Буша-самого младшего матерком. Джордж Буш-самый младший очень обиделся и перестал покупать у Егора Тимуровича нефть.

(Средняя зарплата в стране снизилась до семи долларов сорока семи центов. Сын-школьник забросил роман «Вечный зов» и стал целыми днями пропадать неизвестно где. Мама продала за гроши енотовую шубу и стала учиться варить картошку в мундире. Папа хмуро лежал пластом на диване и целыми днями смотрел в потолок. Лишенный запчастей «Опель» обреченно ржавел в гараже).

Но… антре ну, читатель! Антре, как говорится, ну. Между прочим, и мама, и папа, и даже непутевый сын-школьник, целыми днями пропадавший неизвестно где, внешнюю политику Егора Тимуровича всецело поддерживали и одобряли. Им - между прочим! - нравилось, как вытягивалось у Джорджа Буша-самого младшего его холеное, гладко выбритое лицо… Ах, да ты ведь, читатель, и знать – не знаешь, отчего вытягивалось у Джорджа Буша-самого младшего его холеное, добела выскобленное лицо. А вытягивалось оно, читатель, от того, что когда администрация Джорджа Буша-самого младшего выкидывала очередную пакость, Егор Тимурович стукал кулаком по столу и громко заявлял: "Насрать!". И вот тут-то у Джорджа Буша-самого младшего и растопыривалось еловой шишкой лицо. Что и маме, и папе, и даже непутевому сыну-школьнику очень и очень нравилось.

Прошло лет пять. Средняя зарплата в стране составляла ровно один доллар. Возмужавший сын-школьник, не таясь, ходил по улице с кистенем. Постаревшая, но не растерявшая студенческого шарма мама училась варить щи из лебеды. Сильно сдавший в последние годы папа тащил из дома различные вещи и менял их на портвейн.

Прошло, читатель, лет пять. И здесь, на беду, агрессивный блок прижал к ногтю наших братских друзей в Центрально-Африканской республике. А может, и в Южно-Американской республике. А может, и в Центрально-Азиатской. Егор Тимурович точно не помнил - где. Но Егор Тимурович твердо помнил, что он тут же решил послать на помощь нашим братским друзьям ограниченный контингент.

(Но сначала - согласно протокола - нужно было прочесть личное послание Джорджа Буша-самого младшего)

- Respected Mr. Hider! - пробежал он глазами первую строчку письма и больше уже не сумел прочесть ничего. Чьи-то сильные руки больно схватили его и грубо потащили к выходу.

- Вот так петрушка! - ошарашено подумал Егор Тимурович. - Вот так петрушка! За что же они меня?

- За что ж меня так? - продолжал напряженно размышлять Егор Тимурович и постепенно приходил к выводу, что тащат его сейчас совсем не за то, что средняя зарплата в стране составляет ровно один доллар и люди вынуждены тащить из дому различные вещи и менять их на портвейн. Так получалось, что тащат его сейчас за то, что когда-то он был отчаянным либералом и западником и даже курил сигареты "Camel".

Обладатели сильных рук до синяков щипали его и злобно шипели стихами:

 

 

Ведь ты

ис-пы-ты-ва-ешь − восторг!

От

рас-ши-ре-ни-я НАТО − на восток!

 

 

Егор Тимурович так никогда и не увидел, как вошедший в его кабинет лидер оппозиции тут же сел за его, Егора Тимуровича письменный стол и, дочитав (со словарем) секретное послание Джорджа Буша-самого младшего, смачно грохнул кулаком по столу и твердо заявил: "Насрать!"

Егор Тимурович так никогда и не увидел, как на Красной площади озверевшая и одновременно преисполненная каким-то бескорыстным поэтическим восторгом толпа рвала на куски Сашу, Мишу и Гришу-Михал-Иваныча. Егор Тимурович вообще уже ничего не видел и не слышал. Он - размышлял.

Думать ему было очень трудно, не хватало словарного запаса. "Странно, - мысленно удивился Егор Тимурович, - ведь когда-то я знал очень много слов. Когда-то я знал такие слова, как «дефолт», «инсинуация», а теперь… Но как не напрягался Егор Тимурович, не мог он вспомнить никаких вообще слов кроме "лады" и "добре". Вообще - никаких. "Не может этого быть! - мысленно возмутился Егор Тимурович. - этого просто-напросто не может быть!

Он напрягся изо всех сил, так что в висках заухало, а в глазах потемнело, и вспомнил еще словосочетание "ядрена матрена". И уж больше не было в его памяти совсем ничего и лишь пылился бесполезный кусок прочитанной в детстве передовицы: "От Смуты погибельной спасет нас соборное радение о судьбах Державных…" И здесь краем уха услышал Егор Тимурович, как человек в пятнистой форме скомандовал тонким голосом: "Пли!" и со странным безразличием подумал Егор Тимурович, что эти люди в пятнистой форме сейчас его убьют, но не сильно жалел об этом Егор Тимурович, а жалел лишь о том, что так мало, трагически мало осталось в его усохшей от руководящей работы памяти нужных слов и что нечем ему сейчас додумать свою последнюю, свою самую-самую важную мысль… И вдруг - за мгновение до смерти - явились слова и Егор Тимурович понял что главная беда России не дураки, а - Дурость, и что ничем и никогда ту ДУРОСТЬ не победить и не изжить, ибо впечатана та ДУРОСТЬ в каждый зубец Кремля, в каждую загогулину Царь-пушки и в каждый булыжник Красной Площади, и что покуда жива Россия (а что-то подсказывало Егору Тимуровичу, что мучаться ей осталось недолго) будет и та ДУРОСТЬ жить, и ничего тут не поделаешь и ровным счетом ничего не изменишь, хоть засели всю страну сплошными Мадлен Олбрайт и Биллами Клинтонами.

Додумав эту мысль до конца, Егор Тимурович умер.

Его мятущаяся душа вознеслась в особый научно-безбожный рай, где его встретили Альберт Эйнштейн и улыбающийся учитель физики, а за их спиной виднелся залитый солнцем двор 1954 года, а там, во дворе кривлялась и хихикала девочка Тина - Чемпионка Мира по Красоте и жевал потухшую беломорину спекулянт Дядь Толя и ребята играли в лапту, а ветераны войны - в домино и повсюду, совместно со всем и, одновременно совершенно отдельно от всего, были книги. Самые-самые лучшие в мире книги.