Зазвучало проведение последнего танца. Под названием «Яблочко». Шедшего на ура в любой стране, где гастролировал Ансамбль песни и пляски Советской Армии. Почему всегда и закрывали «Яблочком» каждый концерт. Как сегодня. В переполненном зале «Гранд опера» французского города Парижа. И стоя за кулисами, он отсчитывал такты проведения. А вместе с тактами все двадцать восемь лет своей жизни. Из которых ровно десять пришлись на службу в ансамбле. Где сначала он оттрубил два года срочной после Вагановского училища, а потом остался на сверхсрочную. Купившись званием младшего лейтенанта и возможностью увидеть мир. При том, что после окончания службы звали его даже в Большой. Пусть для начала в кордебалет. Но зато к самому Григоровичу. Коему пришлось отказать. Так как частота зарубежных гастролей Большого заметно уступала аналогичной частоте ансамбля песни и пляски….

Долбанной песни и долбанной пляски. С долбанным сплоченным армейским коллективом, не менее долбанным репертуаром и долбанными в корень партийно-комсомольскими организациями. И все это под несмолкающий барабанный аккомпанемент хореографов из домика, что на площади Дзержинского. Стучавших от души и без пауз. На всех и за все. Строго в режиме фортиссимо. И если отважно закупленные в каком-нибудь затхлом бараке каплагеря Солженицин, Галич или легкая порнушка карались двумя, ну в крайнем случае - тремя годами безвыездной жизни в границах отечества, то нарушение закона передвижения по территории вероятного противника, а именно - в группе не менее трех человек, приравнивалось к измене Родине и оборачивалось коротенькой припиской в личном деле, крушившей предателю идей Маркса-Энгельса-Ленина всю дальнейшую жизнь в искусстве и не в искусстве. Короче: тук-тук-тук - простучал «хореограф», тра-та-та - отреагировала вышестоящая «хореографическая» инстанция. Дабы в логове врага только втроем и только на троих. Что в контексте лозунга «холодная война до победного конца» было, наверное, единственно верным «хореографическим» решением. Но, как оказалось, очень сильно мешавшим смотреть мир. Из-за чего собственно, не считая халявного звания младшего лейтенанта, им и был в свое время сделан выбор между высоким искусством балета и менее высоким искусством пляски в пользу последней. Поэтому Лондон, Катманаду, Токио, Стамбул и другие враждебные города он мог лицезреть только в составе тройки. Причем в тройку эту помимо еще одного такого же подозреваемого в обязательном порядке всегда входил либо кто-нибудь из «хореографов», либо комсорг Пилипчук, одержимый хронической инициативой высчитывать комсомольские взносы не только из заработной платы артистов, но и из выдаваемых им суточных. Тоже кстати долбанных. Хоть и в валюте….

А проведение к матросскому танцу «Яблочко» выходило тем временем на последние такты. И он решил – или сейчас или никогда. Поскольку сегодня увидел, наконец, мир. После того как сначала неожиданно для себя, еще в небе, махнул в одинаре семьсот фронтовых грамм сувенирной «Столичной», а потом сразу по прилету ансамбля в Париж, геройски забил на тройки, «хореографов» и комсорга Пилипчука. Забил, тормознул первое же попавшееся такси и через полчаса засадил все свои суточные в ресторане «Максим». Там же, в «Максиме», пока еще очень смутно осознав, что во-первых этого воинского проступка Родина ему никогда не простит, во-вторых - что может исполнять всё еще экзотические для французов русские пляски много лучше потомков белоэмигрантов и в третьих - что очень сильно хочет жить и умереть именно здесь, в Париже. Невзирая на наличие Москвы, а в Москве наличия развитого социализма и малолетней беременной суженной из подшефного детского ансамбля имени Локтева. Ну, а четкое осознание этих реалий явилось ему, к сожалению, уже не в «Максиме», а лишь сейчас – перед началом последнего танца первого и единственного концерта ансамбля на родине Ливри, Далькроза и Петипа…

«Эх, яблочко лежит под веткою! Жизнь отдам я за Страну за советскую»!...

«Эх, яблочко с кожуркой белою! К юбилею Ильича план заделаю»!...

«Эх, яблочко за рупь с полтиною! Соблюдайте дисциплину партийную»!...

Когда один из артистов, залихватски ударив о земь бескозыркой, в ритме исполняемого танца перепрыгнул вдруг оркестровую яму и оказался в партерном проходе, вся публика дружно встала, обратила свои эстетские очи в сторону балкона, где по правую руку от Президента республики сидел седенький руководитель ансамбля, и разразилась овацией. Потому что такого режиссерского хода не видела даже в спектаклях недавно отшумевшей во Франции авангардной любимовской Таганки. Артист же тем временем, вприсядочку и, не нарушая танцевального рисунка, неспешно продвигался к выходу из зала. И первым, намного раньше рассеянных среди зрителей «хореографов», уяснил положение зоркий комсорг Пилипчук. Уяснил и, так же не нарушая танцевального рисунка, сорвал со своей головы бескозырку. А после вытянул вперед обе руки и, перекрывая аплодисменты, с улыбкой на лице по комсомольски задорно крикнул со сцены вслед присядочно удаляющемуся товарищу по ансамблю: «Стой, падла! Стой, сука! Стой, блядь»! После чего зал накрыл новый шквал аплодисментов. Поскольку драматический текст во время исполнения танца был воспринят публикой уже не как приевшийся авангард, а что-то запредельно-космическое…

Он же выкатившись в пустое фойе, на всякий случай прогалопировал вприсядку еще несколько тактов. Затем, замерев, оборвал танец, встал в полный рост и уже без всякого рисунка рванул к тяжелым стеклянным дверям и новой неизвестной жизни на территории вероятного противника…

А спустя полтора десятка лет, будучи уже в ранге солиста балетной труппы «Гранд опера» на одном из посольских приемов ему встретился заместитель министра культуры России Федя Пилипчук. И сразу же после радостно-дружеской обнималки бывший комсорг был заведен им в туалет. И отмудохан. Очень по-русски. С тремя приговорками - «это тебе за падлу, это тебе за суку, а это тебе за блядь». Чтобы уже минут через пять, сорвав фуражку с головы какого-то военного атташе, исполнить на пару с отмудоханным Пилипчуком матросский танец «Яблочко». Правда, уже без всякого авангарда. Потому что в посольстве не было оркестровой ямы, а бывший комсорг ансамбля весь танец сосредоточенно промолчал.