***
северный остров. ветрено.
даже при ставнях запертых
чай на горячее беден.
даль до материка.
волны идут корветами.
будто ладони паперти —
лодки с мольбами о рейде,
грёзами о песках.
бухта щербата. скалится
хитростью вод, откосами.
кто поспешал к нам с печалью,
гавани не сыскал.
нам бы сюда по малице,
лайки щенка белёсого.
впрочем, мы греемся чаем
в наш тридевятый вал.
прожилки
у него старичьё да дети,
девяносто и где-то двадцать.
кто стареет, а кто дурнеет —
он не в силах их различить.
он звонит мне в глухом рассвете.
он зовёт себя ленинградцем.
голос мягок, но я не смею
перебить, если вдруг — молчит.
у него чувства такта — слишком
для эпохи пост-постмодерна.
мы не спим, мы слывём друзьями.
устаревшим словам — ура.
схватит сердце — смеётся: «крышка.
а ещё не бывал в Палермо.
полетели? слои лазаньи,
временнЫе слои, ветра»…
у него на висках прожилки.
производная их пульсаций —
моё счастье. при каждой встрече
я считаю их и молюсь.
а у них там в НИИ, в курилке,
шпарят Бродского, кто за двадцать.
он так рад за них: «время лечит
своих жертв. не грусти, Марусь».
городость
ну как там город, стоит? стоит.
на чём же? ясно, что на своём.
на перекрёстке фонарь гудит
цитатой Блока. катают ком
по нёбу изморозь и озноб.
эх, надышаться бы до простуд
непреходящих, как хмурый лоб
волны, сверлящей морской сосуд.
и что есть город, помимо стен.
не шрифт ли, набранный для брошюр...
откуда гордость? и вместе с тем
за каждой строчкой, что я пишу,
как будто Танин следит дневник:
беречь слова, пока силы есть.
Орловский ангел к кресту приник.
как сил не станет — взгляни на крест.
здесь есть Исаакий, и есть дожди,
и купол, чтобы дождям стекать.
на колоннаду хоть раз взойди —
поймёшь, что этого не отнять.
войне, удавкам блокадных зим —
не удалось. вопреки всему:
невеждам, хамам, одним, вторым,
он — горд, не сдавшийся никому.
|
|