Нет у меня бумаги.
Нет у меня пера.
Нет повода для страха –
не растерять добра.
Есть потный грязный китель,
прожженная шинель,
и серая постель –
теперь моя обитель.
Нет собственной печати,
а штампов здесь не счесть.
Есть дужка от кровати,
но есть ли, право, честь?
От швабры и до глянца
все есть, да не мое.
В дневальном-оборванце
не крик души – сырье.
Есть мой разбитый профиль
и нары на губе.
Бьет в глаз предметов опись
ошибкою в судьбе.
Нет крыши, крова, крови
наутро – есть подъем,
сквозь рвань сигнальной дроби
есть рань – сплошой объем.
Есть рык, рывок, рычанья,
и дембель, день-гранит.
И где они – рыданья?
И личных нет обид.
И вся моя отвага
в казенном воровстве:
чернилами в бумаге
писать письмо себе.
Неразличимый в плоти
устав сцепленных душ;
в бегущей утром роте
разлилась матом тушь.
28.1.2000, Гюмри
|
|