* * *
Ты говоришь... слова, слова.
Ты не моя... и не чужая.
И боль, и стыд уничтожая,
горит сухая трын-трава.
Горит... И этот сладкий чад
еще развеется не сразу.
И в этот миг пустые фразы
еще таинственно звучат.
* * *
Никаких «потом» уже не будет,
сзади путь обугленный лежит.
Этот странный времени обрубок
почему-то нам принадлежит.
Непонятно мне, чего же ради,
черными глазами осеня,
ты на этом странном маскараде
почему-то выбрала меня.
Не спрошу. И ты мне не ответишь.
Разминемся через полчаса.
...Как отрадно, что на белом свете
все еще бывают чудеса.
АВГУСТ
Большак под звездами пылил,
мы шли – ладонь ладонь ласкала.
Шестнадцать лет – и горя мало!
Ни ветерка, а воздух – плыл.
Над свежескошенной стерней
белел во тьме туман косматый.
И пахли клевером и мятой
тугие волосы ее.
И там, где таволга цветет,
и дальше, в зарослях осоки,
я целовал глаза и щеки,
соленый слизывая пот...
* * *
Нет слов. Есть только я и ты.
Сырые, ржавые кусты
туман качает.
Есть запах моря и хвои,
и плечи легкие твои,
и крики чаек.
Пока не кончился песок,
легки шаги, полет высок.
Как в танце...
Течет мелодия в груди:
«Уйди! – Останься! – Нет, уйди!..
Уйди! – Останься!»
* * *
Может быть, это все повторится,
словно фильм, позабытый давно:
твои разные, разные лица
незаметно сольются в одно.
И в мистерии той грандиозной,
отметая параболы схем,
ты мне скажешь с улыбкой серьезной,
что нигде, никогда и ни с кем.
И осыпется абракадабра!
И вся жизнь без тебя на Земле
безобразной гримасой кадавра
понемногу потонет во мгле.
* * *
Перед правдой я благоговею,
но милее вымысел и ложь...
Никогда не будешь ты моею
и меня своим не назовешь.
Только знаю: есть страна на свете.
Там, среди обычной суеты,
светит солнце, и играют дети –
наши дети, добрые как ты.
Там – совсем обычные заботы,
та же смена весен, лет и зим...
Мы приходим вечером с работы
и в глаза любимые глядим.
А потом, когда погаснет вечер,
мы одни с тобой – рука в руке.
До утра – и волосы, и плечи,
и твое дыханье на щеке.
Пусть приходит медленная старость –
в той стране она и не страшна...
...Ничего от счастья не осталось.
Только та далекая страна.
ОТВЕТ
Как ты живешь? И как ты можешь жить!
Из письма
Ты хочешь знать, как я теперь живу? –
Почти как прежде – с Катенькой и Таней.
Не вижу больше снов, а наяву –
таинственных, нечетких очертаний.
Нечеткости не допускает быт.
Все четче, обозримей перемены.
Мне тридцать лет. И мне уже не быть
ни мушкетером и ни суперменом.
А в юности так шла к моим усам
моя – воображаемая – шпага,
и наполняли ветром паруса
Любовь, Надежда, Вера и Отвага.
И за окном – с пунктиром фонарей,
изысканный, почти как настоящий,
знакомый мне до кончиков ветвей, –
вставал пейзаж, размытый и манящий.
А что по эту сторону окна? –
Скупые повседневности приметы.
Казалось бы, невинные предметы...
И все-таки судьба предрешена.
Сказала б ты, копился в ране гной,
и запах тленья отравлял округу...
Все было проще: жили муж с женой,
почти совсем ненужные друг другу.
Лишь по привычке. Но... пришла весна,
за нею – радость, новая, сквозная...
Мне показалось, я тебя узнал.
И мне казалось: ты меня узнала!
И, разомлев от неги и тепла,
я стал податлив, вроде пластилина.
Она понять все это не смогла,
и радости моей не разделила.
Зацокал мир лошадкой заводной...
И, утомленная запретной жаркой лаской,
шептала ты: «Мой милый, мой родной,
какое счастье быть тебе подвластной!»
...Она молчала. Был я как в бреду:
«– Скажи, что любишь! – все начнем сначала.
Скажи, что любишь, – или я уйду!
Скажи, что любишь...» А она – молчала.
Прислушиваясь к шороху шагов,
она глаза исплакала за лето.
(Десятка три сомнительных стишков –
неужто плата равная за это?!)
Я шел к тебе, не думая о ней
(«беру свое, чужого мне не надо!»).
И память тех, недолгих наших дней –
за все обиды прошлого награда.
Но ты меня на слове не лови, –
как ни крути, нам не уйти от фальши...
Не захотел я краденой любви.
Верней... не смог бы... красть ее и дальше.
Вернулся я. Она открыла дверь.
Не целовала, не гнала с порога...
Суди сама, как я живу теперь.
Суди меня, как только можешь строго.
Я делаю зарядку по утрам
(стараюсь быть похожим на мужчину),
соседке я сменил на кухне кран
и починил стиральную машину.
Но я собою не был так давно
и так тревожно вглядываюсь в лица,
что представляю слабое звено
для тех, кто жаждет в очередь внедриться.
Мне эта роль подходит не вполне...
Но в этом-то и счастье, может статься,
что люди обращаются ко мне,
собаки льнут, и кошки не боятся.
И я грущу все реже с каждым днем
о той поре, когда рыдала лира,
иной словарь: семья, работа, дом –
работа, дом, семья, ремонт, квартира...
Ну что ж... Я принимаю жизнь такой.
Пусть не сбылось – я кое-что наметил.
Не стал ценить я более покой.
Но разлюбил бросать слова на ветер.
|
|