Умилённая душа слов не ищет…
Как спокойно мне сейчас на кладби́ще
Посидеть перед крестом на погосте,
Зная, что в мир пришёл только в гости.
Пригревает сентябрьское солнышко. Его косые лучи голубят усталую спину и плечи маленького сгорбленного старичка, который примостился на низенькой складной скамеечке под раскидистым кустом жасмина. Старик снял глубокие галоши и вытянул набрякшие от ходьбы ноги в вязаных шерстяных носках. Это Федор Павлович Клюй — брат моей бабушки. Ему давно за девяносто, он плохо видит, и при ходьбе скрипят натруженные за долгую жизнь кости, но он приходит на кладбище. Он хранитель пантеона предков. На Прохладненском кладбище наша улица одна из самых длинных. Все могилки, даже древние, ухожены, кресты и оградки свежевыкрашенны. Идеальный порядок! И всё это усилиями Федора Павловича.
Тёплый ветерок нежно ласкает разгорячённое работой лицо старого казака. Он закрыл глаза и вдыхает аромат цветов. С ранней весны до поздней осени они благоухают здесь, вокруг родных могил. Бабушка Наташа всю жизнь увлекалась цветами, она даже несколько лет подряд побеждала на городском конкурсе цветоводов. Вот и её младший брат, дедушка Федя, тоже обладает этим даром — выращивать своими руками удивительную красоту.
Он приходит на кладбище каждый день. Разве только, когда приболеет да в непогоду может пропустить день-другой.
Сначала он обходит «своих» и, целуя кресты и памятники, со всеми здоровается: «Здравствуйте, мамо! Здравствуй, сестрица, дядько, диты…». Разговаривает с ними, сообщает новости, которые произошли в большой семье. Расскажет, кто женился, какова избранница, «хорошего ли корню». Сообщит о прибавлении в семействе, что знает о весе, о росте младенца. Как нарекли. Поведает о хворобах родичей и кого скоро принесут сюда навечно. Помолится Богу за здравие живущих и упокой всех, окончивших житие, и приступает к работе.
У деда Федора всё распланировано: где сегодня траву полоть, куда цветы пересадить, какое дерево полить, чтоб приживалось быстрее. Как управится, посыплет песочком чистые дорожки и сядет на лавочку в тени разросшейся туи у могилы своей Нюси, жены то есть. Неторопливо разговаривает с ней, жалуется на праправнуков, которые живут с ним и не понимают его: «Не слушает Валерка, — и поясняет, — он родился уже после того, как принесли тебя сюда. И вообще, перестали понимать старых, почтенья нет.… А помнишь, Нюся, как Прокофья — деда моего боялись, сам-то он не наказывал, а велит батьке, тот не оставит без нагоняя. Ну, ты не думай: наши дети, внуки, правнуки удалые. Плохо говорить о них не буду.
Чаще всего звучало у могилки жены это «помнишь». Последние годы дед Фёдор весь был в прошлом: в молодости, в детстве, как будто сбросил с плеч лет семьдесят или восемьдесят. И воспоминания стали какими-то радостными, солнечными. Вспомнил сестру Наташу девчонкой — шуструю сероглазую певунью — и нахмурился:
— Нюша, знаешь, о чём я тужу? Нет здесь могилы Наташки нашей да Ивана её. Все остались в Грозном. А там, говорят, разрушили кладбища православные, надругались над памятниками ….
Посидит, помолчит Фёдор Павлович, глянет в небо синее:
— О! Солнышко уже высоко пыднялося, трэба обидать.
Он поднимается, в том же порядке прощается со всеми и утиной походкой, опираясь на палку, идёт домой. Да уже и не идёт. Когда я заканчивала книгу, Фёдора Павловича не стало, последнего из того, дореволюционного, поколения нашего рода. Сейчас хранителем пантеона стал его сын Иван.
|
|