Ночной извозчик.
- Нет, все ж таки с пьянкой пора завязывать
– с трудом, ворочая языком в пересохшем рту проскрипел я, выброшенный бравым стражем порядка из так называемого ‘’ обезьянника’’ – пункта охраны порядка при орденоносном метрополитене, где просидел несколько часов в обществе престарелой проститутки с Манежной и двумя гастробайтерами - строителями из Молдавии.
Молдаване постоянно плакали, что-то быстро говорили на своем языке и сквозь прутья решетки протягивали лейтенанту от милиции сотенную бумажку - одну на двоих.
Лейтенант лениво ругался матом, намекая, что, дескать, свобода и работа в Первопрестольной стоит гораздо дороже. Не менее штуки с носа.
При упоминании тысячи рублей, строители сразу же полностью забыли Русский язык, и горестно цокая языком, притулились на краешке скамьи, где, вальяжно разбросав свои пышные формы, в смысле ягодицы дремала заслуженная ветеранка продажной любви.
Я же, на правах коренного, Бог знает в каком поколении Москвича, требовал адвоката, один положенный мне по закону телефонный звонок, и хотя бы глоток воды.
…..Где-то под потолком, в мятой жестяной кишке шумела вентиляция, сквозь бетонные стены проникал рев отъезжающих составов, плач молдаван и мои беспочвенные претензии к этому низкорослому, кривоногому, обильно припорошенному перхотью милиционеру - все это сливалось в какой-то нудный, заунывный звуковой фон, действующий на него, явного выходца из тамбовской глубинки как мощное снотворное. Облокотившись на обшарпанный стол, он упорно боролся со сном, часто клевал носом и широко зевал, выставляя на всеобщее обозрение черные пломбы в коренных ,прокуренных зубах.
Но, природу не обманешь, и через четверть часа, и я, и доблестная путана, и милиционер, и даже грустные молдаване- все погрузились в сон – а что вы думаете, ночь…..
…..- Вот твою мать, развел здесь сонное царство!- громким басом разбудил нас внезапно вошедший майор.
- Так-то ты Лялин службу тащишь? Устроил здесь курорт. А ну гони их всех к той самой матери….!
Лейтенантик, выронив с испугу связку ключей, упавшую к нам, за решетку, встав на колени, потянулся сквозь прутья к ним своей, поросшей рыжеватыми волосками дланью, на что коварная проститутка, показав ему рукой неприличный жест, поспешила со смехом наступить дерматиновым своим сапогом на трясущиеся пальцы милиционера.
Все присутствующие в обезьяннике, за исключением разве самого лейтенанта весело и счастливо рассмеялись, и даже майор, обхватив грушевидный животик, упав на стул, радостно заржал, отчего у ползающему по грязному, заплеванному полу нижнему чину, на глазах выступили скупые, мужские слезы.
- Пшли вон - громко скомандовал нам с проституткой веселый майор, и как-то исхитрившись (умеют же люди), одним пинком лаково блеснувшего сапога придать нам заметное ускорение по направлению к выходу.
Разбитная кокотка, тут же исчезла в ближайшем переулке, а я, мучимый жаждой поплелся по ночной Москве, в поисках таксиста – альтруиста, согласившегося бы отвезти меня за большое спасибо домой, на Преображенку.
Судя по тому, что в эту, осеннюю ночь не одна сволочь, не подобрала меня по пути, и мне почти час пришлось идти пешком вдоль трамвайных серебряных рельсов, альтруисты в Москве перевелись. Они просто вымерли, как класс. Все. Поголовно.
Я шел и шел, вдоль трамвайных рельсов, крепкой ногой расшвыривая высокие кучи желтой листвы, собранные вечером дворниками, и как бы это вам не показалось непристойным, испытывал от этого своего мелкого, надеюсь хулиганства, отнюдь не маленькое удовлетворение.
Одноглазые светофоры мигали мне в лицо желтым…., цветом измены…. Да что там говорить, осень, это самая большая измена в году. Осень.
Еще лет пять бы назад, я насобирал бы целую охапку этих желтых, ажурно - изящных, пряно пахнувших осенних листьев, и преподнес бы их своей жене, и она бы, утопила бы в этом осеннем золоте свое усталое лицо, вдохнула бы глубоко тонкий аромат корицы, и зацеловала бы меня за такую безделицу с моей стороны, как этот осенний букет.
Но это случилось бы пять лет назад. А теперь, я шел по осенней, ночной улице, элегантный, бородатый и слегка пьяный, шел домой, нимало не волнуясь, как и что, там, у меня дома, на Преображенке, спит ли моя, постаревшая и несколько обрюзгшая благоверная, или меряет шагами тесную кухню в ожидании такого раздолбая, как я.
Теперь мне это уже совершенно безразлично.
Дети выросли и хамят, супруга постоянно болеет и шмыгает вечно красным от насморка носом, а меня, вернее сказать мои грустные дурацкие рассказы не берется издать ни одно издательство в России.
И все это, как ни странно меня самым необыкновенным образом полностью устраивает. По крайней мере, теперь я иногда могу вдрызг напиться, и, роняя пьяные слезы тяжелого похмелья уперевшись горячечным лбом в прохладное залапанное оконное стекло, размышлять о несправедливости мироздания в смысле ошибок в распределении физических благ на этой грешной земле, в частности в отдельно взятой стране.
А жена? А что жена? Пусть ее стареет в скандалах, если ей так это нравится, а мне, мне сейчас очень нравится идти по влажной мостовой, наступая на расплющенные звезды осенних листьев и подставив лицо мелкому, ночному дождю, и смотреть сквозь влажные ресницы на редкие, в радужных ореолах фонари.
- Куда изволите, барин?- неожиданно для меня пропорол ночную тишину громкий и несколько издевательски подобострастный чей-то голос, и я с удивлением увидел перед собой извозчика во всем черном, при черном же, несколько потертом котелке на голове с мягкими, кожаными вожжами в руках.
В смятении я несколько раз обошел вокруг этого неожиданного для современной Москвы экипажа, внутренне удивляясь пусть и потертому кое-где, но все равно роскошному его виду, и этой рыжей масти лошади с большими грустными глазами, и этому ночному извозчику, вальяжно восседавшему на козлах, покуривая при этом довольно приличную (судя по запаху) сигару. Но вот что меня поразило больше всего, так это газета, лежавшая у него на коленях, явно свежая, с крупными черными буквами – Московские ведомости.1839годъ.15 июля.
- А ты знаешь, голубчик (отчего-то мне пришел в голову именно такой стиль обращения с ним), довези ка ты меня на Преображенку, да поскорей. Плачу по таксе, и на чай дам!-
Извозчик хмыкнул, неторопливо спустился на мостовую и, откинув какую-то хреновенку, оказавшейся при ближайшем рассмотрении небольшой лесенкой о двух ступенях приветственным движением сигары пропустил меня в кожаное лоно пролетки.
- Нооооо, родимая, - громко прикрикнул он на свою рыжую лошадь, и слегка щелкнув кнутом, откинулся на козлах. Мы тронулись, и в лицо мне ударила довольно приятная смесь запахов сигарного дыма, осенней листвы и лошадиного пота.
Я умиленно смотрел по сторонам на пролетающие мимо меня особнячки, во множестве сохранившиеся в районе Баумоновской, и лишь одна мысль терзала мою неопохмеленную совесть - Даст ли мне жена хотя бы стольник, что бы рассчитаться с извозчиком, а если нет, как я буду перед ним оправдываться?-
- А, как Бог даст - мысленно махнул я рукой, и убаюканный монотонным цоканьем лошадиных подков задремал, радостно и умиленно улыбаясь.
- Все барин, приехали. Просыпайтесь.- Извозчик довольно бесцеремонно потрепал меня по плечу.
Я вышел из экипажа, и с удивлением рассматривал то место, куда завез меня этот странный кучер. Высокие тополя, в ряд растущие вдоль замшелой кирпичной стены шелестели, как ни странно совершенно зеленой листвой, а рядом с освещенным газовыми, пузатыми фонарями подъездом с широко распахнутыми застекленными дверями стоял полный, роскошно одетый, весь в парче и позументах швейцар, при густых, всклокоченных бакенбардах, переходящих в холеные усы, странным образом гармонирующими с округлым, тщательно выбритым подбородком.
- И куда ж ты меня милый завез? – не скрывая своего удивления, обратился я к извозчику.
- И как я теперь с тобой расплачусь? Распиской что ли…?
- Уже все оплачено, барин - довольно невежливо как мне показалось, буркнул тот, и щелкнув кнутом выехал со двора. Высокие железные ворота с кольями поверху с металлическим звоном захлопнулись, а швейцар, торжественно взяв меня под локоток, проговорил неожиданно высоким для его комплекции голосом.
- Вас ожидают, monsieur.-
-Даже так - бросил я, и, высвободив свой локоть из белой перчатки швейцара, не без робости шагнул в сияющий бронзой, позолотой и мрамором подъезд особняка.
Матовое стекло двери за моей спиной неслышно закрылось, и я оказался….
Темно-бордовая ковровая дорожка, прижатая к мраморным ступеням золочеными прутьями привела меня в просторную гостиную, расположенную на втором этаже, где в углу, под раскидистыми, веерными листьями пальмы, в высоком кресле, оббитом черным бархатом сидела старая, можно сказать древняя, сухопарая женщина – старуха, и в упор, сквозь раскрытый лорнет, самым беспардонным образом разглядывающая меня.
- Что за наряд на вас, голубчик?- после довольно продолжительного молчания спросила она меня.
- Неужели же князь Бессонов, мой дрожжайшей брат, оказался monsieur n’est pas poli, настолько неучтивым, что отправил вас, своего единственного сына и наследника ко мне, в таком не приглядном виде? Не поверю. Наверное, сейчас, в таком виде, у вас в Екатеринбурге ходит вся золотая молодежь? Нигилисты….-
Я ошарашено смотрел на старую княгиню, и в моей бедной, (эх, похмелиться бы сейчас) гудящей голове все смешалась в совершенно неудобоваримую кашу. С одной стороны фамилия моя и в самом деле Бессонов, но то, что я принадлежу к княжескому роду, являлось полной неожиданностью, ни отец, ни дед, бывший заключенный каналоармеец, или сокращенно зека, ни словом об этом не обмолвились. А что касается моего прикида, тут я вообще где-то в глубине души обиделся. И батник, и штаны, да что там штаны, даже носки и те у меня вполне приличных фирм, и уж точно не с Минаевского рынка….
Молчание мое становилось явно просто не приличным, но я упорно вспоминал Русскую классику, и выискивал из нее подобающие случаю фразы….
…- Милостивая государыня,- наконец-то выдавил я из себя – Приношу вам свои глубочайшие извинения за тот моветон, который я проявил в выборе своего туалета. Прошу принять мое эксъюзми и простить мне мой внешний вид. Сами понимаете, между Москвой и Екатеринбургом все ж таки не меньше двух тысяч верст. Почтовые тройки, паровозы с их копотью, постоялые дворы с кишащими во влажном белье клопами, миль пардон, да мало ли еще чего….-
Я заливался перед княгиней соловьем, а сам мучительно думал,-
- Что ж это такое, в конце концов, происходит? Либо я сошел с ума, либо этот мастодонт в виде ветхозаветной старухи, либо я при помощи странного ночного извозчика, каким – то самым невероятным образом умудрился попасть в Москву конца девятнадцатого столетия? А может быть это и есть то самое параллельное пространство, о существовании которого иногда еще пишут начинающие фантасты…?-
Я извинялся, а старуха постепенно светлела своим, сморщенным как сухофрукт лицом и даже начала благосклонно покачивать головой.
- Ну, хорошо, Серж (Господи, она и имя мое угадала), - княгиня взмахом сложенного лорнета указала мне на пустующее кресло рядом с ней.-
- Садись же, наконец. И перестань ко мне обращаться как на великосветских раутах. Можешь называть меня просто тетей, или же Евдокией Александровной, как тебе хочется.
- Спасибо тетя - смиренно проговорил я, и, поцеловав ее сморщенную и сухую руку (могу же!), присел на краешек кресла.
Госпожа Бессонова еще раз всмотрелась в мое лицо, шепнула еле слышно - Господи, как же вы князь похожи на своего отца, одно лицо - и слегка хлопнув ладонями не повышая голоса бросила-
- Савелий. Голубчик, подойди ко мне.-
Откуда - то сбоку, из незамеченной доселе мною двери появился невысокий мужичок с расчесанными на прямой пробор и намасленными волосами цвета прелого осеннего листа, в стилизованном Русском костюме ,в черных с полоской штанах, сапогах и красной ,шелковой рубахе на выпуск, совершенно серьезный, с угодливым выражением на простоватом, деревенском лице.
- Милейший, приготовь князю ванну, чистое белье, новую фрачную пару, одним словом сделай все необходимое. Сергей Михайлович, пробудет у нас в гостях некоторое время. Прикажи горничной, приготовить для князя гостевые апартаменты, и будь так любезен, отдай распоряжения по поводу чая …., ну, пожалуй, часам к девяти.-
- Слушаюсь-с сударыня, - дернул он своим пробором, и исчез так же незаметно, как и появился.
- Ну а вы мон Шер, - прошелестела она мне - Располагайтесь, осваивайтесь, отдыхайте. Я жду вас к чаю.-
Она поднялась с кресла, и неслышно ступая, удалилась из гостиной.
- Ну, вот вы уже и князь - буркнул я, обращаясь к самому себе, поднимаясь с кресла, и подошел к высокому окну, застекленному даже на вид толстым, слегка волнистым стеклом, за которым голубели ранние летние сумерки.
По горбатой мостовой перерезанной сверкающими рельсами, неторопливо двигалась неуклюжая конка, ведомая парой темных битюгов, в небольших квадратных окнах которой виднелись люди в шляпках и цилиндрах. Сухопарый городовой в мешковатом белом кителе, с шашкой на боку, что-то горячо выговаривал торговке пирожками. Та кивала головой, вытирая несуществующие слезы платочком ,и упрямо всовывала блюстителю порядка газетный кулек с масляными пятнами.
Тот для виду поупирался некоторое время, но потом благосклонно кивнул торговке головой и засунул пирожки за пазуху.
- Господи- простонал я- Они и здесь берут…..-
Я неспешно прошелся по просторной комнате, с интересом рассматривая все детали интерьера, все более и более склоняясь к мысли, что невероятно модный сейчас в Москве, так называемый евроремонт, лишь жалкое подобие отделки особняка княгини.
Ажурная лепнина, струящаяся по периметру потолка, плавно и ненавязчиво переходила в стены, обитые натуральным шелком. А всевозможные пилястры и колонны поражали взгляд своим совершенством. В противоположном углу гостиной, стоял рояль цвета слоновой кости. Я подошел к инструменту, и с удивлением увидел лежащую на отполированной крышке рояля партитуру из Лебединого озера - пожалуй, единственная вещь оставшаяся в моей памяти из всего вызубренного в свое время в годы посещения мной средней музыкальной школы.
Озорства ради, я присел на витой табурет, поднял крышку, но вместо того, чтобы сыграть запомнившуюся мелодию, громко хлопнул в ладоши. Князь я черт меня побери, или не князь?!
Савелий появился через минуту. У меня сложилось странное ощущение, что он все это время дежурил под дверью.
- Ээээ, как бишь тебя?- пошевелил я пальцами, как мне показалось вполне естественно- Ах да Савелий. Как там ванна?-
- Вода уже греется, ваше сиятельство. Через четверть часа я вас приглашу. Чего ни будь еще желаете, Сергей Михайлович?- напомаженный пробор склонился в ожидании.
- А принеси кА ты мне, Савелий коньячку - почти пропел я, потирая ладони.
-Сию минуту-с князь- лакей исчез, слегка щелкнув каблуками.
- Вот это сервиз!- подумал я и впервые за много лет опустил руки на клавиши. Я играл почти, не глядя на ноты, По-памяти, и с сожалением думал о том, что как жаль, что сейчас меня, мою игру не слышит Верка, моя благоверная половина. Ведь, в конце концов, мы с ней познакомились именно в музыкальной школе, дай Бог памяти, в каком же было это году?
- Нет, не вспомню - решил я, а передо мной уже стоял Савелий, с серебряным подносом, на котором красовался небольшой, пузатенький графинчик с коньяком, округлая рюмочка, прикрытая белоснежной салфеткой, а рядом с ними, на серебряном же блюдце, исходили слезой свежезарезанные ломтики лимона, щедро припорошенные сахаром.
- Спасибо милый - кивнул я, не прерывая игру - Оставь здесь, дальше уж я сам….-
Коньяк прогнал последние остатки похмелья, и мне вновь, воочию открылся весь бред сложившейся ситуации. Я, самозваный князь, музицирую здесь, неизвестно, честно говоря, где, а где-то на Преображенке, за сотню лет отсюда, жена моя, в прошлом году со мною венчанная наверно уже все морги обзвонила….
Отбросив Чайковского, я заметался по комнате, и уже было решил плюнуть на эту долгожданную ванну и бежать куда-то в поисках выхода, или входа (сам черт ногу сломит), туда, в мое время, в родной мне две тысячи первый год, как в гостиной появилось новое действующее лицо в моем затянувшемся бреду.
- Здравствуйте князь - чуть слышно проговорила прекрасная (а уж я поверьте, повидал на своем тридцатипятилетнем веку довольно много симпатичных женщин, и знаю толк в подобного рода красоте) и юная незнакомка, стоящая на пороге.
-Бабушка сказала мне, что у нас гость с каменного пояса, князь Сергей Михайлович Бессонов, и вот я здесь, что бы познакомиться с вами - продолжила она своим тихим голоском.
- Мы почти не выходим в свет, и совсем не принимаем гостей, а теперь, когда вы здесь, нам с бабушкой не будет так одиноко вечерами…. Надеюсь, вы у нас погостите подольше, и хочется верить, что вам у нас понравится…. Меня зовут Наташей. Вы можете называть меня Натали, как и бабушка, а впрочем, как вам будет угодно.-
Она потупилась и мило покраснела….
- Прости меня Вера - подумал я, а ноги уже сами собой несли меня навстречу девушке.
-Здравствуйте, Натали - целуя ее надушенную ручку, проговорил я, расшаркиваясь ногой, как самый заправский денди из высшего Московского общества. Правда, сие получилось не очень изящно - кроссовки это все ж таки не бальные туфли….
- Так значит, вы получаетесь как бы моя …- тут я задумался, и было от чего - в голову лезли почему-то какие-то дремучие названия типа шурин, деверь, зять, свояк невестка и прочая родственная шушера,…
.- Ну да, вы моя внучатая кузина – вылепил я что-то несусветное и сам же рассмеялся.
В ответ она так же рассмеялась и вновь покраснев, пролепетала-
- Какая я глупая, отвлекаю вас, а вам уже ванная готова…..-
Она резко повернулась, и почти бегом покинула комнату, оставив после себя легкое облачко очаровательного запаха парфюма и девичьего тела.
- Что ж ты делаешь сука!- вскричал я себе, бросаясь, прочь от запахнувшейся после ее ухода бархатной портьеры - Но ведь не подонок же ты, в конце-то концов. Какая Натали, какая кузина? Она же совсем еще девочка. У тебя же дочь ей ровесница….
Я подбежал к роялю, схватил графин, и, отбросив крышку, в несколько глотков, из горла проглотил благородный напиток.
- Прочь, прочь отсюда! Или же я потом никогда не смогу смотреть людям прямо в глаза. Прочь….-
Я бегом спустился по лестнице, и, оттолкнув швейцара, выскочил на улицу.
Было уже довольно темно, и в поисках выхода я заметался по двору.
- Куда вы, ваше сиятельство? Закричал швейцар, бросаясь ко мне, но его крик только подстегнул меня, и я с силой оттолкнувшись от бордюрного камня, повис на железных воротах. Бросив последний взгляд на этот гостеприимный дом, может быть даже в надежде увидеть в одном из светящихся окон прелестное личико Натали, но, не увидев, я как-то очень не эстетично перевалился на противоположную сторону ворот. Оттолкнувшись как можно сильнее, я прыгнул в темноту, и тут же чуть не попал под колеса проезжающего мимо ушастого запорожца.
Тут же выскочивший, побледневший водитель, мужичонка в болоньевом плаще, долго извинялся передо мной, и не успокоился до тех пор, пока не довез меня прямо до дому.
………Увидев меня на пороге, Вера побледнела и, хлобыстнув дверью, заперлась в спальне, а я, я на цыпочках прошел в комнату дочери и может быть впервые, поцеловал ее спящую во влажный лоб.
Спал я на кухне, прислонившись к подоконнику. Тихо шуршал газ в колонке, монотонно капала вода из крана, и мне было хорошо и уютно здесь, дома. А под утро, когда коньячный хмель вышел со сном, я решил хотя бы здесь, но все-таки принять наконец-то ванну. И когда я, сбросил на пол прорванные на заднице, фирменные свои штаны, по рваному линолеуму кухонного пола, сияя гранями и бликуя всеми оттенками фиолетового цвета шариком покатилась хрустальная пробка от графина.
Верка меня, конечно, простила, да и как ей поступить иначе - все ж таки мы венчанные…. Я ничего ей рассказывать не стал. Не знаю отчего, но не стал. Да и вряд ли бы она поверила
Пить я конечно полностью не бросил, но заметно сократил, отчего меня зауважала не только Верка, но и зачастившая к нам теща.
Но иногда, когда на душе становится необъяснимо нехорошо и тоскливо, я тихонько одеваюсь, и брожу по ночным Московским улицам, в бесплодных поисках дома за высокими железными воротами, или хотя бы того, странного ночного извозчика……..
|
|