Когда после обеда Аня убирала на кухне, её друг вошёл и тихо обнял девушку за плечи:
- Ты всё трудишься, трудишься... Ну,дай я это сделаю.
- Не сегодня. Ты с поезда, с дальней дороги. Иди отдыхай.
- Не такой уж и дальней: Москва-Рига. Всего лишь ночь, подумаешь. И привык я уже к этой дороге.
Он отошёл и незаметно, устало зевнул. А потом говорил из столовой:
- Я рад, что в Москву мы едем вместе. К Новому году родители ждут нас обоих. Пора вам уже познакомиться... Ну, не возись там долго, иди сюда,- его голос звучал теперь нежно и ласково.
Аня сняла передник и прошла в спальню, к зеркалу. Её густые русые волосы были модно подстрижены. Тонкий чёрный свитерок подчёркивал белизну кожи и точёность плеч и бюста. Глаза сияли от хорошего настроения. Она вспомнила чьи-то слова: "Если, посмотрев в зеркало, вы остались довольны собой, значит для других вы просто сногсшибательны". Она чувствовала себя привлекательной и счастливой. Он ждёт её в соседней комнате. И они вместе поедут в Москву на Новый год. Рядом с трюмо на стене календарь. Тысяча девятьсот восемьдесят второй год, двадцать седьмое декабря. Аня взяла косметический карандаш и под числом "двадцать семь" кокетливо написала: С.С. Это значило: самый счастливый.
Когда Аня вошла в столовую, Феликс, полулёжа на тахте, листал иллюстрированный однотомник Пушкина. Тридцатипятилетний учёный-физик, невысокий, коренастый брюнет с живыми умными глазами, он любил поэзию и сам писал стихи, которые охотно читал знакомым.
Аня села подальше, у письменного стола, облокотившись о спинку стула. Не потому, что он был занят книгой, а так получалось всегда: несмотря на длительное знакомство (уже около двух лет), каждая встеча была, как новая, первая. Как будто не он к ней приехал, а она на минутку зашла к соседям и там задержалась.
Не отводя глаз от портрета Натальи Гончаровой, Феликс заговорил о женской красоте,как драгоценности, требующей особой, дорогой оправы. Слова его были не новыми, и Аня смотрела на него, как на ребёнка,с прощающей улыбкой. Феликс увлёкся:
- Однажды в Ялте я был с одной женщиной, замужней. Она была на пятнадцать лет старше меня, но какая красавица! Ах, какая красивая женщина!- он смотрел куда-то сквозь стену, отрешённо, слегка сощурившись, с задумчиво-мечтательной полуулыбкой. Он часто щурился, когда говорил о чём-нибудь серьёзно.- И как она любила меня!... И я её любил... Когда мы с ней заходили в ресторан...
"Мы с ней",- Аня дальше не слушала. Она никогда не была на южных курортах и сейчас рисовала себе синее море, горы, пальмы, рестораны, нарядную публику. Почему-то представилась солнечная аллея, которой не видно конца, и по ней идёт он со своей замужней красавицей.
Комната её вмиг обесцветилась, стала убогой: простой круглый стол, книги на полках стояли неровно и казались сейчас устаревшими и ненужными; густая еловая ветка с шишками и цветными шарами в высокой вазе на полу тоже имела какой-то жалкий, даже смешной вид. Да и сама Аня стала вдруг обезличенной и увядшей. Она повертелась на стуле, не зная, как лучше сидеть и, лишь бы что-нибудь сказать, спросила:
- А как её звали?- и тут же почувствовала себя ничтожной и глупой.
- Её звали...её звали,- он продолжал смотреть в неведомую даль всё с той же мечтательной полуулыбкой,- такое редкое имя...
"Неужели назовёт? Нет, не надо! Не называй!" Он назвал:
- Как в известном романе. Её звали Флер.
Книга, которой Аня восторгалась, и её героиня вызвали сейчас чувство гадливости. "Флер и Феликс",- чётко отпечаталось в воздухе, и жар прилил к её лицу. И, кажется, вот-вот выступят слёзы. Но Аня заставила себя расправить лицо и улыбнуться.
Феликс встряхнулся, махнул рукой и с легкомысленной улыбкой, скороговоркой произнёс:
- Ах, это было давно, и... я не хотел бы её снова.
Он перестал улыбаться и протянул к ней руки. Взгляд его стал нежным и робким.
- Ну, иди сюда. Только с тобой мне спокойно и хорошо в этой бешеной жизни.
Аня неловко повела плечами, встала, поправила штору, подвинула вазу, не зная, что делать дальше. Прежнее общение было исключено. А впереди ночь. Как её избежать? К счастью, в спальне зазвонил телефон.
- Извини, я сейчас...
Звонок не был важным, но дал ей время подумать.
- Феликс, так получилось... мне нужно срочно к подруге. Она заболела, и некому помочь... Нет, нет, нельзя ничего изменить. Вот видишь... как вышло. Я пробуду с ней несколько дней. вот ключ. Оставишь у входа под ковриком.
Аня надела пальто, вязаную шапочку и такой же шарфик, поцеловала Феликса и ушла. Она в самом деле решила поехать к подруге и переждать, пока он уедет. Скорее всего завтра ночным, но может успеть ещё и сегодня.
Она сбежала по лестнице, вышла из подъезда. Зимний воздух оказался неожиданным и каким-то особенно свежим, как будто зима только что началась. И всё вокруг она видела заново, как после долгого отсутствия. Знакомые подъезды, сотни окон, в которые всегда хотелось заглянуть; дворы, открытые за голыми деревьями, и пёстрая толпа детей на снежной горке - от всего повеяло чем-то своим, дружелюбным и надёжным.
Рядом с ней появился сосед-первоклассник, её ученик. Вот уже седьмой год как псле института Аня работает в начальной школе.
- Здрасьте, Анна Борисовна!
- Не здрасьте, а здравствуйте.
- Ну, здравствуйте. Анна Борисовна, а дайте я вашу сумку понесу. Ну, пожа-алуйста! - он дотронулся до сумочки и поднял на Аню хорошенькое, как у девочки, лицо: пухлые розовые щёки, большие чёрные глаза, и в них мольба и преданность.
Аня дала ему свою сумочку. Ростом с пятилетнего, Денис был самым бойким, самым умным и развитым в классе. Интересно, каким он будет взрослым?
Станет Дон Жуаном? Дотянет ли? Она вспомнила его неуправляемую весёлость и болтовню на уроках, блестящую успеваемость и теперь этот покорный взгляд и почему-то решила: "Да, этот дотянет. Такими рождаются".
- Ну, мне сюда, к трамваю,- она взяла у него сумочку.- Спасибо, ты мне помог.
- Я вас провож...
- Дальше тебе нельзя идти. И ты ведь на горку собрался? Весёлых тебе каникул, Дениска!
Он медленно направился к горке, потом побежал. А Аня, идя к остановке, почувствовала себя уверенней и спокойней.
В трамвае, открыв сумочку, она увидела нераспечатанное письмо от своей тёти с Украины. Забыла прочитать! Ехать было далеко, она уселась у окна и открыла письмо:
"Дорогую Аню поздравляем с Новым годом. Будь здорова и счастлива, пусть тебе сопутствуют радость и благополучие.
Ума не приложу, почему не отвечаешь, Аня, на мои письма. Что случилось с тобой? Ведь это неспроста. Надо же нам обо всём знать. Кто у тебя ещё есть из близких, родных? Может быть, чем-нибудь сможем тебе помочь. Одним словом, очень волнуемся за тебя.
О нас что писать? Старимся, болеем. Впереди ещё долгая зима. Будем ждать с нетерпением от тебя вестей. Будь здорова. Целую тебя, тётя Катя".
Письмо, как и все тётины письма. Раньше, когда живы были родители, переписку с сестрой вела мама. А теперь, вот уже пять лет Аня совсем одна. У тёти и её мужа Аркадия Марковича не было детей, и они тоже в сущности одиноки.
Аня писала им редко, лишь в праздники посылала открытки, да и то с опозданием. Беспокойная школьная работа, друзья, театры, любовь...- жизнь её была заполнена, об одиночестве не было мыслей. Но сегодня всё рухнуло... Она смотрела в окно на подтаявший снег, на серую слякоть, на людей с тяжёлыми сумками и очереди у магазинов. Все готовятся к празднику.
Аня перевела взгляд на конверт, который ещё держала в руках, и стала думать об Украинском городке, куда часто ездила в школьном и студенческом возрасте. Вспомнился почему-то балкон, где в мисках, накрытые полотенцем, лежали помидоры, абрикосы, мелкие сладкие груши. Вспомнились весёлый двор, друзья с последующей перепиской... и тётина забота. "Анечка, ты кушай больше фруктов и овощей! Тебе надо поправиться и набраться сил",- говорила она, подавая Ане то морковку, то тарелку сочных черешен. Медсестра, теперь уже давно на пенсии, она любила говорить о витаминах и правильном режиме жизни.
Теперь Аня представила их зимой, одинокую пару пенсионеров, тоскующих о лете и, быть может, о её ненаписанных письмах. И сейчас, в конце декабря, она их ещё не поздравила с праздником. "Не дождёмся тепла, надоела долгая зима",- вспомнила она из прошлых писем и впервые затревожилась о них. А не поехать ли туда? Вот взять и поехать! Прямо к празднику. То-то им будет радости! Нет, в самом деле - ведь это возможно: порадовать их, может быть, как-то помочь. Да и мысль о самой дороге пришлась по душе, освежила её. И вот уже не даёт покоя: скорей, скорей!
Аня лежала на верхней полке в плацкартном вагоне пассажирского поезда и под стук колёс переживала свою неудачу в любви. Внизу две женщины, уже готовые к выходу на следующей остановке, тихо роптали на опоздание поезда и на что-то ещё. У окна красивый пожилой мужчина снял очки и, складывая газету, улыбнулся женщинам и чеканно процитировал поэта: "Этот короткий путь- тоже частица жизни твоей. Жить и в пути умей!"
Женщины переглянулись и засмеялись. И Аня улыбнулась этим словам. Уж что-что, а жить в пути она умела. И именно в дороге всегда, ещё с детства, ощущала настоящую жизнь. Ни сутолока вокзалов, ни неудобства, ни пыль, ни грязь дорожная - ничто не раздражало её в пути. Всё волновало и радовало: за каждой конкретной дорогой угадывалась какая-то другая, более значительная, по которой что-то тебя ведёт, и ведёт правильно. Только в движении и являлось это чувство лёгкости и доверия чему-то мудрому. Да, хотелось остановить мгновения, войти в ту жизнь, в тот "мирный край", что проносился за окном. И это тоже вызывало радость. Ведь затем и являлись эти мгновения, чтобы напомнить ей: "Ты жди, и мы ещё вернёмся!"
И почему-то казалось, что все пассажиры, её случайные спутники, тоже так думают, что все они, свободные от суеты, существа особенные, связанные общей тайной. С верхней полки, поглядывая то в окно, то на спутников, можно было рисовать себе их жизнь или спуститься вниз и легко подружиться с ними. Так было всегда, а сегодня хотелось побыть одной. И это тоже была дорога...
От областного центра до нужного городка Аня добиралась автобусом. И сейчас, тридцать первого декабря, в восемь вечера, она приближалась к знакомому дому. Было темно и падал снег. К дому вела длинная аллея между рядами трёхэтажных кирпичных домов с прилегающими просторными дворами. При свете редких фонарей различались деревянные столики, скамейки, детские качели. Летом всё это пряталось в зелени.
В подъезде Аня остановилась. Какая-то нерешительность нашла на неё. Ведь её не ждут. Она сняла шапочку, причесалась. Слышно было, как на последнем, третьем этаже, где живут её родные, открылась и закрылась чья-то дверь. Шаги и тихий говор. Аня поднялась на несколько ступенек. Наверху опять открылась дверь, и снова тихий говор и какая-то возня. Аня насторожилась. Тревожной какой-то показалась ей эта возня. Уж не случилось ли что-нибудь с ними? Всё может быть, они ведь старые уже, больные. На минуту она представила себе, что тёти не стало или она осталась одна. Не замечала она их присутствия в своей жизни и вдруг поняла, что не стань их сейчас, и вся её жизнь изменилась бы и весь мир уже был бы другим. Сгусток вины и стыда стеснил ей грудь. Она поднялась на третий этаж с тяжёлым сердцем и, готовая ко всему, позвонила у двери с красной звёздочкой. Это школьники отмечают квартиры, где живут старые коммунисты, участники войны. Таким был и Аркадий Маркович.
Аня всегда посмеивалась над тем, как проявлялось его коммунистическое сознание. "Мы рады, Аня, что ты опять в строю и трудишься на благо нашей Великой Родины". Такие приписки он делал к тётиным письмам, когда Аня выздоравливала после болезни. Аня не могла понять, насколько искренним он был в своём этом сознании. Аркадий Маркович - еврей и имел родственников заграницей. Раза два в год писал ему племянник из Америки, на Анин адрес, в Ригу. Не могли американские письма приходить в маленький городок, где его, врача, все знали: ведь он же коммунист.
Дверь открыл сам Аркадий Маркович. Низенький, толстый, совершенно лысый, с большими тёмными глазами на круглом лице, он стоял, опираясь на палочку. В первую секунду он как-будто не узнал Аню, но тут же опомнился и весело крикнул:
- Катя! Катя! Иди скорей сюда! Посмотри, кто к нам приехал!
Из кухни вышла тётя Катя.
- Боже мой! - она приложила руки к груди, но мгновенный испуг сменился заботливо-тревожным выражением, типичным для её лица.
- Всё хорошо, тётя Катя! Я просто хотела сделать вам сюрприз.
- Как это не дать телегра-амму? Ведь мы бы встре-етили тебя.
- Ну, как тебе твоя тётя? Правда, миловидная она у меня? Чем не манекенщица?
На тёте было бордовое шерстяное платье с белым кружевным воротником, знакомое Ане по фотографиям, туфли на каблучке; седые волосы гладко зачёсаны и заколоты сзади - весь её вид был опрятным, празднично собранным. Она ответила мужу укоризненным взглядом, а Ане сказала:
- Да не слушай ты его, старого болтуна.
- Катенька! Катенька! Покорми гостью, скорей корми гостью.!
- Подожди, Аркадий, не суетись,- говорила она страдальческим тоном,- дай ей раздеться, помыться.
Аня снимала пальто, сапожки, и тётя смотрела на неё с тревогой и любовью. Тут же, в прихожей, сев на низенькую табуретку, Аня достала подарки: "Рижскую сирень"- духи для тёти, которые однажды ей понравились у Ани, для дяди летнюю рубашку солнечного цвета и "заморские"кушанья к праздничному столу - латвийский сыр, шпроты, Рижский бальзам и свой, "фирменный" торт с изюмом. Она выкладывала всё на подзеркальник, а тётя Катя, покачивая головой, относила на кухню.
На кухне было по-праздничному уютно.
- Мы тут с Верой Андреевной, знаешь ведь нашу соседку, готовим к ужину вдвоём. Всё ходим туда-сюда с блюдами да графинами. Вера только что ушла.
Так вот что это за возня была! - Аня посмеялась над собой. Потом, как в детстве дома, схватила ещё тёплый, душистый пирожок с капустой, съела его и отправилась в ванную.
Нежась под тёплыми струями душа, она чувствовала себя почти счастливой: её близкие в порядке и ждут своих друзей, в комнате накрытый новогодний стол, на ёлочке зажгутся свечи. Всё хорошо и просто. И больше ничего не надо.
И, когда гости уже сидели за столом, вспоминая и провожая старый год, Ане тоже было тепло и спокойно. Но, когда в полночь забили куранты и все задумчиво притихли, на неё нашла тоска. Вот и ушёл он, этот самый счастливый... а теперь пустота. В тот момент, когда принято радоваться, у неё пустота. А как могло быть!
- Ну! С Новым годом! - первым поднял бокал с шампанским Аркадий Маркович.
И пошли поздравления, пожелания, весёлое застолье продолжалось. "Слава богу, всё в этом доме в порядке",- снова подумала Аня, и всё же хотелось конца празднества. В обществе пожилых людей, хоть и милых, интеллигентных, она томилась сейчас, вспоминая сверстников. Как будто угадав её мысли, Вера Андреевна, сидевшая рядом, тихо заговорила о сыне, знакомом Ане с детства.
- Ах, Анечка, Анечка, знал бы Серёжа, что ты здесь, обязательно прискакал бы. Он теперь близко, в областном центре живёт. А так всё по дальним стройкам работал. После института сам попросился в таёжную глушь.
Аркадий Маркович слышал, что речь о Сергее, и, когда гости ушли, был уж тут как тут. Тётя Катя готовила Ане постель, а он похаживал с палочкой и, глядя в пол, рассуждал сам с собой.
- Чудный парень, талантливый, деятельный... Хорошая пара была бы. Его уже главным инженером поставили. Ты учительница... Вот и жили бы хорошо.
- Ладно тебе, Аркаша... разговорился,- тётя Катя как бы извинялась за мужа.
Но Аня знала, что несмотря на укоры, она всегда соглашалась с ним. Просто стеснялась, не решалась заговаривать с ней о личном и теперь осторожно добавила:
- И правда, Аня... одной быть не стоит. Тебе уже двадцать восемь лет, надо устроиться, выйти замуж. Прошлого не вернёшь, не век же тебе горевать.
Четыре года назад Аня вышла замуж, но не прошло и года, как молодой муж погиб в автокатастрофе. Это и имела в виду тётя, но так как Аня отмалчивалась, она не решалась развивать эту тему.
Утром Аня встала поздно и посмотрела в окно: лёгкий мороз и яркое солнце, голубые тени на снегу и контуры голых деревьев на фоне неба и домов. Этот непривычный зимний вид знакомых мест давал ощущение новизны и причастности к чему-то неясному, неуловимому, но хорошему и светлому то ли в будущем, то ли в прошлом... Захотелось позвонить знакомым детства. Она застала одну из них, и та обещала прийти поболтать. Аня ждала её с нетерпением.
Ближе к вечеру снова собрались гости, и она помогала принимать их. В какой-то момент в коридоре разбила тарелку и, когда опустилась к осколкам, в дверь позвонили.
- Заходи, Надюша! Дверь открыта! - но никто не вошёл, и снова раздался звонок.
Аня поднялась и сама открыла дверь. И от неожиданности отпрянула: перед ней стоял и улыбался высокий молодой человек в сером костюме и чёрной рубашке.
- Ой, Серёжа! Откуда ты взялся? Я думала, это Надя идёт!
- Надя завтра придёт. Я её встретил,- он вошёл, приглаживая тёмные волнистые волосы, и подал Ане большую коробку конфет.- С Новым годом! Откуда я взялся? Утром мама звонила... сказала, что ты здесь, а мне как раз... и надо было сюда. А вот тебя каким ветром...
В это время вышла тётя Катя:
- Боже мой, Сергей приехал! - на её лице расцвела живая улыбка, - Ну, идём к столу! Аня, веди его к столу!
- Да нет, ну что вы... я хотел, чтоб Аня ... к нам пришла.
- А может, мы на кухне посидим? Тётя Катя, мы на кухне посидим.
- На кухне? Ну, как хотите, как хотите, - она нагнулась было над осколками, но Сергей её опередил.
- Ты разбила? Это к счастью. Это хорошо.
При слове "счастье" Аня сникла, но взглянула на осколки с невольным уважением.
Они уселись на кухне за столиком и одновременно посмотрели в окно. Уже темнело.
- Смотришь на те качели? - спросил Сергей.
- Помню, когда-то мы чуть не дрались за них: кто первый захватит.
- Однажды оба свалились, и ты... побежала жаловаться, - Сергей чуть-чуть заикался и говорил негромко и немного, с расстановками. И что бы он ни говорил, казалось поэтому важным, и его хотелось слушать. Он был человеком спокойным, сдержанным, но без застенчивости и смущения.
- А хорошее было время! Какие мы концерты устраивали! - вспоминала Аня. - Даже "Снежную Королеву" ставили! Костюмы мастерили, всех соседей звали.
- Это вы, девчонки... а мы не участвовали. Ну, клеили что-то там... для ваших костюмов.
- Зато вы составляли списки дворовых девчонок по красоте. Как сейчас помню, Светка была восьмая из-за своей толщины и как возмущалась! Говорила: "У меня глаза красивые, все так считают, а раз глаза красивые, значит, и сама красивая". И вы перевели её на седьмое место... А я была третья, - Аня гордо улыбнулась.
- Ты была первая.
- Нет, нет... тре...
- Ты была первая.
- Ах, ну да... правильно. Так и говори всегда. Всем. - Глаза её однако засияли и лицо зарумянилось. Как хорошо, подумала она, что на ней сейчас это платье, синее вязаное, красиво облегающее фигуру. Она сама связала это платье по журналу мод и знала, что оно ей идёт.
- Кому это всем? - он произнёс это слово с вызовом и неприязнью.
- Ну, всем... женщинам. Мужчина должен уметь обманывать, - сказала Аня неумело, неуклюже и ещё больше покраснела.
- Тоже мне... философ. Да не идёт тебе это. К твоему нежному лицу.
Аня поспешно оправдалась:
- Это не я. Это Бальзак сказал. - Ей и не хотелось философствовать, хотелось говорить о простых вещах, пить чай с пирожками и вишнёвым вареньем, прислушиваясь к пению в комнате.
Аркадий Маркович играл на пианино и пел свои любимые украинские песни. Потом пели все под его аккомпанемент:
Любимый город другу улыбнётся,
Знакомый дом, зелёный сад и нежный взгляд.
- Ну, как ты вообще... живёшь-поживаешь?
- Да так, потихонечку-помаленечку. А ты, я знаю, на всех великих стройках побывал.
- Ну, уж на всех... И не побывал - работал, - Сергей снисходительно улыбался. но по-доброму, без превосходства.
- Тайга, палатки? Дым костров? - Аня выпалила то, что знала о тайге.
- Да, да... и это тоже. И... люблю я всё это. И тянет меня туда.
- Опять поедешь?!
- Да. Не готов я ещё... к спокойной жизни.
Они снова прислушались к пению:
Любимый город будет спать спокойно
И видеть сны и зеленеть среди весны.
Вдохновенное пение гостей, тихий голос Сергея и простодушный взгляд посуды за стеклом буфета говорили Ане, что в жизни всё не так уж плохо, что и этот городок зазеленеет весной, и её родные дождутся, наконец, тепла. И где-то есть суровая тайга, там трудятся отважные, весёлые люди. Это тоже успокаивало и даже как-то приподнимало.
- Когда ты уезжаешь,Аня?
- Через два дня.
- Жаль... не смогу тебя проводить. Еду в командировку. Писать тебе... конечно, бесполезно. - Когда-то в институте он написал Ане письмо, сразу она не ответила, а писать потом ей показалось неудобным. - Ты даже тёте своей не пишешь, - он внимательно посмотрел на неё и опять снисходительно, но по-доброму улыбнулся.
Аня потупилась. Потом уклончиво пролепетала:
- Ну, почему же... Теперь уже пишу, - и сразу переменила тему. - Последний раз мы виделись...
- Четыре года назад. Ты тогда замуж собиралась. Прости... что,напомнил.
- Ну, что ты... И до того четыре года назад. И каждый раз, я приезжала, а через два-три дня ты уезжал... Давай ещё чайку?
- Спасибо, Анечка. Я рад был встрече. - Сергей встал. - Пора и честь знать.
Аня проводила его до дверей.
- Ну, счастливо, Серёжа! До встречи! До следующей.
- Через четыре года?
И оба засмеялись.
На следующий день Аня с тётей долго гуляли по городу, ходили смотреть городскую ёлку, потом в кино. Зимой тётя Катя мало выходила из дома. Дальше ближайших магазинов Аркадий Маркович одну её не отпускал и сам почти не выходил. Они боялись травм.
- Живём неплохо. Как видишь, много друзей у нас, - говорила по дороге тётя Катя, то и дело раскланиваясь со знакомыми.- И здоровье пока ничего. Слава богу, мириться можно. Вот только... с глазами неважно. Знакомая врач мне дала как-то капли. Мне они так помогали! Сын ей привёз из Москвы, а уж здесь-то их не раздобыть. Я дам тебе рецепт, Аня. Может, в Риге удастся достать. Всё-таки столичный город.
- Я обязательно постараюсь.
И в день отъезда, при прощании, улучив момент, когда жены не было рядрм, Аркадий Маркович напомнил ей:
- Ты, Анечка не забудь про лекарство. Совсем слабыые у Катеньки глаза, - лицо его и голос были, как никогда, серьёзными.
Ане вдруг стало грустно. Она вспомнила бледное, желтоватое лицо тёти на прогулке, её постоянную озабоченность, вспомнила почему-то её радостную улыбку при виде Сергея, и ей показалось, что бодрость их была преувеличенной и жилось им совсем не легко и не весело.
- Я сделаю всё возможное. Я достану лекарство!
- Но не делай ты больше сюрпризов нам на три дня, - входя, сказала тётя Катя. - Приезжай на весь отпуск. Здесь много фруктов и воздух хороший, ты отдохнёшь, окрепнешь...
- А уж это на следующий год, - и Аня ободряюще им улыбнулась.
Домой Аня приехала утром. Никогда ещё тишина квартиры не казалась ей такой вопиющей. Да и не было никогда тишины. Своё собственное присутствие было всегда ей весёлым и даже шумным. Что же теперь? Она прошлась по квартире, как по гостинице, глядя на скучный порядок, распахнула окна, в спальню внесла чемодан. Надо было распаковать, всё разложить по местам, но руки не брались. Она не любила это занятие и, чтобы оттянуть его, прилегла на кровать и тотчас почувствовала усталость. Она лежала и думала, смотрела, как в окно залетают снежинки... Подоконник, должно быть, совсем уже мокрый, но вставать не хотелось.
Вдруг закричал телефон, и она встрепенулась. Она вся оживилась, как будто её обдали росой. Она знала, ждала, что он позвонит. И не было больше ни тишины, ни усталости, и снежинки влетали по-свойски, с весёлым серебряным звоном. Аня бросилась к телефону, и в секунду всё в памяти закружилось: такой живой, проникновенный голос и нежный, робкий взгляд, потом серьёзный прищуренный взгляд и в воздухе зловещие два слова и опять неповторимый голос, нежный взгляд... Так да или нет?! Ах, скорее, не всё ли равно!
... Прошло минут двадцать. Аня медленно опустила трубку и ещё долго смотрела на телефон так, как будто видит его в последний раз. Она ни о чём не жалела, не упрекала себя: поступила, как поступилось, и на душе стало легко и свободно. Теперь она знала, что надо делать. Рецепт - вот что сейчас главное! Сегодня надо через всё пройти. Она узнает в аптеках, а, если там не получится, есть другие пути. Аня перебирала возможности: знакомая медсестра в республиканской больнице, близкий друг её подруги - заведующий аптекой и, наконец, муж одной коллеги - какой-то важный работник в ЦК партии. Уж он-то может всё!
Но сначала распаковать чемодан! Она сделала это быстро и весело. Потом так же весело сделала себе чай, с аппетитом позавтракала и отправилась по аптекам.
|
|