Литературный портал "Что хочет автор" на www.litkonkurs.ru, e-mail: izdat@rzn.ru Проект: Все произведения

Автор: Александр КоваленкоНоминация: Просто о жизни

ПОджиг

      -А-а-а!!! Бабушка, я огло-ох!.. Я глухо-о-ой!!! –вопил Максимка не своим голосом, вприпрыжку описывая вокруг нас круги и нелепо вскидывая руки к ушам.
   Я сидел на корточках возле Герика, пальцами стиснув его виски, и молил открыть глаза—припудренные сажей щёлки на ставшем враз мертвенно-белом лице. Он лишь мотал головой и мычал что-то нечленораздельное.
   «Мой брат жив, это главное!.. Глаза нужно промыть—сейчас отведу его на Куру. По дороге ведь он наверняка придёт в себя?!. Вот только этого дурня Максимку успокоить—так орёт, сейчас все соседи сбегутся... Хотя—поздно, всё-равно уже скрыть не удасться...» -тут я приметил на земле осколки стекла, высыпавшиеся из расколотого шомполом окна второго этажа.
   ПОджиг лежал на траве рядом—эдакая толстостенная двадцатисантиметрова­я­ трубка, выменянная на привезённый отцом из Москвы игрушечный броневичок у соседа-азербайджанца­.­ Тот же в свою очередь раздобыл её на дальней свалке трубопрокатного цеха, куда я со своими бдительными родителями не мог позволить себе отлучиться. О нет, я не был отнюдь хулиганом—просто пиротехника была повальным увлеченьем средь пацанов нашего городка, а отставать от других мне никак не хотелось.
   Поджиг мною был уже «обработан», т.е. тщательно сплюснут булыжником с одной стороны, сверху на одну треть пропилен ножовкой для будущего фитиля. С виду ничем не хуже ствола настоящего револьвера. Или же короткого средневекового мушкета—только бы лафет да деревянную рукоять изолентой прикрутить—и пали себе на зависть всем соседским мальчишкам.
   Мой «мушкет» выпалил преждевременно—тогда­,­ когда этого никто не ждал. Именно тогда, когда я, всыпав в него серы с четырёх спичечных коробков, принялся толочь камнем пятый, а оружие своё передал брату, наказав «трамбовать порох на совесть»... Увы, в ту пору я ещё не был толком знаком с наукой физикой и совершенно не мог предвидеть, что металлический шомпол при трении о стальные стенки трубки способен породить искру. Искру, которая в мгновение ока превращает резко-пахнущую коричневую кашицу в клокочущий сноп пламени, сжигающий на своём пути всё живое.
   Герика взрыв достал в упор, рванув не далее тридцати сантиметров от лица. Шомпол просвистел промеж соломенных волос его чёлки и отдался стеклянным звоном где-то наверху. Звоном, слишком далёким, чтобы я воспринял и осознал его. Он был сейчас неважным, третьестепенным—в сравненьи с зажатым в моих ладонях опалённым лицом младшего брата...
   Кажется, я никогда ещё ТАК не желал, чтобы он открыл глаза. Раньше—бесконечно давно по моим детским понятиям—я этого события боялся. Стоило Герику распахнуть глаза—и всё вокруг в моём, принадлежащем до тех пор лишь мне одному, мире начинало вращаться вокруг с ужасной скоростью. Вращаться в совершенно ином, противоположном моему здравому смыслу, направлении.
   Мама неслась к люльке с бутылочкой, бабушка—с сухой свежевыкипяченной пелёнкой. Герик орал на них обоих истошным голосом, после чего меня—а не ЕГО!—выставляли во двор. Выставляли одного—в наш огромный, пёстрый южный двор, втиснутый своим шумным многоголосием в периметр пяти четырёхэтажек. Неслыханное доселе дело!—мне едва перевалило за три с половиной года.
   Я ЕГО ненавидел, конечно. Тогда—давным-давно..­.­ Сейчас же я его любил. Я молился за него и стал бы самым счастливым на свете человеком, открой он глаза и взгляни на меня в тот момент.
   Однако мольбы мои не помогли. На крик оглушённого взрывом пятилетнего Максимки сбежались люди. Моя бабушка едва не упала в обморок от известия. Кого-то послали в школу вызывать с уроков маму, кто-то позвонили в скорую помощь. Мир вокруг вновь закрутился—как той давнишней порой—в бешеной свистопляске. И во всём этом я вновь был посторонним, ненужным, лишним—теперь как и тогда.
   Хуже того—я был причиною беды! Неким «плохишем», достойным самого страшного наказания. Я сжался комочком, впечатался в угол бетонной стены дома и загнанным взглядом следил за происходящим.
   Герика увезли на скорой. Увезли с вращающимся фонарём на крыше пошарпанного красно-белого автобусика, который поглотил в своём стерильном чреве носилки с братом и маму, глядевшую на меня так, что пропадало желание жить.
   Я был ничтожеством. Последним из всей их братии. Таким, каких не носит земля. Извергом, оставившим без глаз единственного брата. О, видит Бог, я с радостью отдал бы ему свои, вырвав их из своего лица!
   Но нет, я этого не сделал. Я проковылял домой вместе с бабушкой и парой успокаивающих её соседок и застыл на диване в детской, скорбно уставившись в одну точку перед собой.
   Так неужель я вправду лишил ЕГО зрения? Как же я буду теперь жить на свете?! Как глядеть в глаза маме, отцу, соседям? Как смогу смотреть на Герика—слепого и немощного?..
   Глаза брата—это было больное место в нашей семье. Когда года в три он путал в сумерках лежащий на земле валун с кошкой или собакой, мама ужасно нервничала, а в первом классе, когда школьный врач подтвердила близорукость, они с бабушкой впали в панику. Кто-то там в роду по отцовской линии страдал плохим зрением, ослепнув к тридцати годам, и Герику теперь якобы грозило разделить его участь. Таковы были родительские опасения. Мне же судьба уготовала невольно воплотить это жизнь...
   К реальности меня вернуло возвращение мамы. У Герика опалена роговая оболочка. Никакие глазные структуры не нарушены, однако прогнозов о состоянии зрения врачи пока дать не могут. Ему сделали успокаивающий укол, и теперь он спит...
   -Инга, Руслана нужно отправить к знакомым на некоторое время, -прервал нависшую паузу некрепкий голос бабушки. –Иначе Сергей его прибьёт, когда вернётся с работы... Да и как он теперь дома один? Ты же с Гериком в больнице будешь. А я со своей тахикардией всё-равно не хозяйка...
   Так она говорила всегда. Негромко, чуть ли не со старческим дребезжанием, хотя и не была так уж стара на самом деле, но—всегда в точку. В ту самую, которая не могла оставить маму равнодушной. А заставляла её действовать без промедления, принимать решения и сворачиваь горы, даже не задумываясь о том, насколько близки слова бабушки к здравому смыслу.
   Меня отвезли к тёте Маше. В старый район неподалёку от вокзала, в уютную маленькую квартирку на втором этаже под сенью томных акаций и тополей. Под сердобольной опёкой пожилой женщины я провёл три долгих дня. Провёл в неведении, поскольку ни у нас, ни у тёти Маши не было телефона. Провёл в молчаливом окружении классических форм тёмной полированной мебели и богатого собрания всемирной литературы.
   Хотя—молчаливым это окружение казалось лишь внешне. Выбор мой с самого начала пал на восьмитомник Джека Лондона, которого дома у нас не имелось. После всего случившегося мне не особенно хотелось играть во дворе, и книжные страницы с утра до вечера пронизывали душную августовскую тишину комнаты трескучими морозами Клондайка или же буйными раскатами грома над волнами южных морей. В эти минуты я был одним из них—бесстрашных золотоискателей и моряков, бросивших вызов однообразной городской действительности, ринувшихся на поиски приключений и самого себя в этой жизни. Они все простят меня, конечно, когда узнают, что я там—далеко. Они—Герик, мама, бабушка—все, даже отец...
   Эх, папа... отец!.. Неужели ты вправду избил бы меня за это? Словно я получил до сих пор недостаточно. И получу ещё впредь—если Герик не дай Бог вправду ослепнет по моей вине...
   «Эх, почему он у меня ТАКОЙ?! –я отрывался от книги. –Неужели у других тоже такие отцы? Поднимающие руку на своих сыновей, даже если это совершенно не нужно?.. До сих пор, правда, такое случилось лишь раз, когда я однажды неистово раскапризничался за столом. Я ужасно перепугался. И не столько от отцовского наказания, сколько от истерического крика бабушки... А что я, собственно, знаю о нём вообще? Кроме того, что он сильный, тяжело работает физически, без конца мотается по командировкам и может прибить под горячую руку?.. Что я знаю о нём сам, не исходя из бабушкиных слов?..»
   Мама забрала меня в субботу. В обед, по окончании своих уроков. Герик был уже дома. На глазах тонким налётом желтела какая-то мазь, но он уже мог открывать их и видел не хуже прежнего. Самое страшное осталось позади.
   Вечером вернулся отец. Он кивнул нам всем с порога, потом долго мылся и ел с огромным ломтем лаваша разогретый мамой борщ. После всего невзначай подошёл ко мне и улыбнулся:
   -Что ж ты, сын, убежал, за женскую юбку от ответа спрятался? –спросил он с прищуром. –Или тёща мной опять застращала?..
   Я покраснел, словно рак, так ничего и не ответив. «Всё-таки трамбовать свой пОджиг лучше всего самому!» -сделал я для себя один главный вывод. А заодно—и ещё парочку других, сформулировать которые сразу было не так-то просто словами...

Дата публикации:02.11.2006 23:56