Участнику похода на Большой Хинган
полковнику Соловьёву Михаилу Васильевичу
жителю Куркино (Москва), посвящается.
Забайкалье, Приамурье –
край нетронутых границ.
Здесь пока предвестье бури,
зреет наш - советский блиц.
Зреет грозное возмездье
за поруганную честь.
И с монгольским братом вместе
на врага обрушим месть.
Это будет непременно,
а пока – и день, и ночь,
бесконечные ученья –
легче воду растолочь.
И кружит, как ворон, в злобе
над бойцами суховей.
Не щадит пустыня Гоби
ни врагов, и ни друзей.
По оврагам и распадкам
нагоняет грусть ковыль.
Час пробил. Войска украдкой
вышли в ночь, сметая пыль.
Тарбаганы удивленно
смотрят топоту вослед.
За колонною колонна
вышли курсом на рассвет.
Впереди хребет Хингана,
словно вражеский оскал.
Царство вечного тумана,
неприступных черных скал.
И монгольские лошадки
тащат пушки по камням.
Жизнь и смерть играют в прятки,
тут удача – пополам.
На вершинах дремлют тучи,
нам туда, на перевал.
"Студебеккер" рухнул с кручи,
значит, всё – отвоевал.
А друзья, глотая слёзы,
по врагу прицельно бьют.
Мертвым черные берёзы
панихиду отпоют.
Здесь, на кручах перевала
у врага - за дотом дот.
Струи жаркого металла
изрыгает пулемёт.
В злой, смертельной круговерти
встал солдат на встречный бой
и шагнул в своё бессмертье,
дот успев накрыть собой.
Самурай прикован цепью,
чтоб из дота не сбежал,
должен он в игре со смертью
в свой живот всадить кинжал.
Сотни тысяч обреченных
на цепи сидят, как псы,
загодя приговоренных
жить последние часы.
Всё, у армии Квантунской
сломлен намертво хребет.
Нет знамён, куда ни сунься,
и регалий – больше нет.
Как скала, огромен Будда
у Дацан – монастыря.
Бог чужой, но он как будто
тоже молится не зря.
Всех невинно убиенных
помяни Хинганский Бог:
мирных, штатских и военных –
всех, кого не уберёг.
Отгремел салют Победы!
Не забудь япона-мать,
как опасно на соседа
меч недобрый поднимать.
|
|