«Ты дура, смерть: грозишься людям
Своей бездонной пустотой,
А мы условились, что будем
И за твоею жить чертой!
И за твоею мглой безгласной
Мы здесь, с живыми заодно...»
( А. Твардовский)
« Наши мёртвые нас
Не оставят в беде...»
( В. Высоцкий)
- 1 -
Хлопнула входная дверь.
- Мама, Серёжка с работы пришёл! - радостно закричала Алёнка, выбегая в прихожую.
- Хорошо. Мойте руки и будем ужинать - донеслось из кухни.
- А папа?
- Папа позже придёт. У него сложный случай.
Симона накрыла на стол, подождала, пока дети сядут, и разлила по тарелкам суп.
- Ешьте.
Алёнка не заставила себя упрашивать. А Серёжа не донеся хлеб до рта, замер вдруг, и взгляд у него помрачнел.
- Что ты? - встревожилась Симона.
- У мамы был... Опять кормила меня сырой картошкой... Мёрзлой... И плакала.
Алёнка перестала есть и сочувственно посмотрела на брата. Симона вздохнула.
- Ешьте! - сказала опять и отошла к окну.
В уютном дворе, окружённом трёхэтажными домами, возилась детвора. Симона никак не могла привыкнуть к их странным играм. Играли не в классы и не в войну. Играли в Землю, в Работу, в Освоение.
- И вовсе дети не рождаются! - поучала старшая девочка младшую. - Они появляются! И не обязательно младенчиками. Бывают и совсем взрослые! Вот и у меня появился взрослый сыночек и пошёл он на работу...
Симона встряхнула головой, словно отгоняя наваждение и повернулась к своим:
- Послушайте, пошли в лес! Там ёлочки высадили. Совсем маленькие.
- А папа? - Алёнка вечно тосковала за Анджеем.
- Тебе же сказали: у него сложный случай - ответил Сергей - У нас с тобой обычные и то иногда задерживаемся...
- А какой случай сложный? - чёрные узкие глаза Алёнки от любопытства стали почти круглыми.
- Когда тебе попадётся - узнаешь, - Сергей встал и начал убирать со стола.
Симона задумчиво следила за его ловкими движениями и в который раз отметила, что мальчик так и не поправился. Он слишком неулыбчив для своих двенадцати. Не может забыть двадцать девятый блок и мёрзлую картошку. Слишком часто возвращается туда, к матери. Вспомнила, каким увидела его впервые: скелет обтянутый почти прозрачной кожей, слипшиеся от грязи светлые волосы, и взгляд изподлобья:
- Мне семь лет, я совсем здоровый и могу почти не есть...- проговорил заученно - равнодушно и не поверил, когда она спросила:
- Хочешь, я буду тебе вместо мамы?
Почувствовав взгляд Симоны, Сергей обернулся:
- Собирайтесь, вы же в лес хотели. Когда дома не было Анджея, он чувствовал себя старшим, и Симона безоговорочно признавала это.
- 2 -
В общем, это был не совсем лес. Скорее перелески. Холмы, озёра в низинах, островки деревьев на склонах. Закатное солнце, непривычно маленькое, наполняло их юные кроны розоватым светом. Стелилась под ноги густая трава. А там, за горизонтом, - отступившая пустыня.
- Ой, ромашка! Настоящая! - Алёнка опустилась на колени и осторожно коснулась пальчиками белых лепестков.
- Скоро их тут будет много. Как у нас дома, в Трюхино... - Серёжа присел рядом с Алёнкой.
- И откуда они только взялись, мамочка? Ведь не было же! - удивлённо качала головой Алёнка.
- Кто его знает, девочка, - Симона смотрела в прозрачное небо, на бледные ещё звёзды, просто, наверно, кому-то совсем невмоготу без ромашек стало. Вот они и появились.
- А мы не зевали! Раз - и семена в коробочку! - серьёзно сказал Серёжа. - И всё теперь ромашками засеем.
- Вот бы мне без чего-нибудь невмоготу стало бы! Только я ничего не помню! Ну, ничегошеньки!
- Может, ещё вспомнишь. Так бывает. - Серёжа пожал плечами.
- Не вспомню. Трёхмесячные дети ничего не помнят. Хоть бы чуточку ещё пожить дали, чтоб я какой-нибудь цветочек полюбить успела...
- Хоть чуточку... - повторила зачем-то Симона. - Если бы это было возможно... Мы же ёлочки смотреть пришли! Смотрите, вот же они!
Ёлочки были совсем маленькие. Редко какая выше Алёнки. Трогательно топорщили мягкие иголочки на тоненьких ветках.
- Ой, какие! - пискнула Алёнка. - Пушистенькие, как котёнки!
- «Котята» ! - улыбнувшись, поправила Симона. Девочка даже не услышала:
- Здравствуйте, ёлки! Зачем вам иголки? - запела она странную песенку.
- Разве мы волки вокруг?
- Кто-кто? - переспросил Серёжа.
- Теперь я знаю, какие-такие ёлки. - Не обращала на них внимания Алёнка. - А волки? Непонятно. Поют-поют, а не объясняют!
- Кто поёт?
- Катерина из семнадцатой квартиры. Говорила, что в лесу обязательно волки бегают. Серые и страшные! Что ли, как собаки? А бояться их зачем?
- Да зачем... Не бойся волков, что о четырёх ногах, вздохнула Симона и поправила чёрные блестящие волосы дочки, - бойся тех, что о двух! Правильно я сказала, Серёжа?
- Правильно. Это хорошо, что у нас никаких пока нет.
- А вот станет кому-нибудь без них невмоготу... - звонко начала было Алёнка.
- Тише! Тише - поспешно прервала её Симона. - Лес тишину любит. А волков... не должно у нас быть, понимаешь?
- Понимаю! - прошептала враз притихшая Алёнка.
- 3 -
Анджей сидел в рабочем кресле четвертый час. Пытаясь чем-нибудь помочь, сновали вокруг ассистенты. События явно развивались нештатно.
Объект, штабной офицер Семюэл Блум, реагировал непредвиденным образом. Вернее сказать - никак не реагировал. Не давая себе отдохнуть, Анджей перешёл к воздействию второй степени, а когда не помогло и это...
...Резкий толчок вышиб Семюэла Блума из кресла. Раздался звон разбитого стекла, хруст перекрытий и характерное потрескивание пламени. Блум в ужасе бросился вон из виллы.
Выбравшись на улицу, оглянулся и замер от удивления: горела не его вилла-модерн в предместье Лондона, а какое-то деревянное приземистое сооружение с плоской крышей. И вообще, это была не старая добрая Англия...
По широкой деревенской улице, среди полыхающих хижин, метались полуголые, черноволосые и узкоглазые, обезумевшие от ужаса люди. Плакали дети и гудело пламя.
Бред...
Обдав его жаркой волной, рухнула прогоревшая стена дома из которого он только что выскочил. Всё это было настолько реально, что сердце оборвалось куда-то в желудок. В конце улицы показались солдаты в подозрительно знакомой пятнистой униформе. У одних в руках - автоматы, у других - огнемёты. Они шли не спеша, методично поливая огнём и свинцом всё, попадавшееся на пути: строения и людей бегущих, упавших, раненых, убитых...
Блум покрылся липким потом и бросился бежать. Он расталкивал людей, бегущих ему навстречу, пока не понял, что с другого конца улицы тоже приближалась шеренга солдат. Тогда понял, что не уйти. Кольцо гудящего огня сжималось. Оставшиеся в живых люди, худющие и все на голову ниже Блума, в оцепенении прижимая к себе детей, молча глядели на приближающееся пламя. Оно отражалось в их остекленевших от ужаса глазах.
- Нет... не-е-ет... - тоненько завывал Блум, не в силах отвести глаз от жаркого языка, потянувшегося к нему...
- 4 -
...Блум очнулся. Он всё так же сидел в своём кресле, в своей вилле, перед раскрытым окном, за которым на зелёной площадке жена и дочь играли в мяч.
Лицо горело то ли от загара, то ли от ожога, то ли просто от пережитого ужаса. Резко и больно кольнуло под лопаткой. Опять испугавшись, Блум закричал:
- Флер, Флер!!!
- Пойди, узнай, что ему нужно, - досадливо сказала дочери Флер, бросая на траву ракетку. - Он в последнее время стал просто невыносим.
- В последнее время? Он всегда был таким.
Эжени, крупная стройная блондинка, не спеша отправилась на зов отца. Войдя в кабинет, села на краешек стола напротив него, окинула скептическим взглядом и спокойно спросила:
- Что случилось?
- Что случилось! Ледышка! Отец болен, зовёт, а она спрашивает...
Обида на жену и дочь заполнила Блума. Им было наплевать на него.
- Успокойся, - смягчилась Эжени, - тебе действительно плохо.
Она встала, взяла с полки флакон, накапала в фужер лекарства, долила содовой и подала отцу. - Выпей и не сердись. Что с тобой?
- Сам не пойму... - хотелось пожаловаться, ласковый голос дочери располагал к откровенности. - Я, наверно, схожу с ума... Галлюцинации, что ли...
- И не впервые, да?
- Откуда ты знаешь?
- Не слепая. Вчера за завтраком ты озирался с таким видом, что впору было посылать за психиатром.
- Они стояли по сторонам и так глядели...
- Кто?
- Черномазые.
- И много? - усмехнулась Эжени, взъерошив свои короткие густые волосы.
- Смеёшься... Много! И никто кроме меня их не видел! А они стояли и смотрели на меня...
- А с чего это тебе негры вместо чертей являются?
Блум отвёл глаза. Не объяснять же ей, что в Штатах, где он часто бывает по делам службы, подзабытый многими Ку-Клус-Клан всё ещё не пустой звук. И он тоже приложил кое к чему руку. И не только в Штатах.
- Не знаю...
- Вообще-то, над этим стоит поразмышлять. - Эжени опять села на против и глядела в упор чуть прищуренными глазами. Короткая белая юбка открывала длинные сильные ноги. Блум подумал, что она уже совсем взрослая. И размышлять вот уже научилась...
- О чём ты? Какие размышления? Я ночами спать не могу... и вдруг неожиданно для себя сказал: - Грибы снятся...
- Атомные! Да?
- И это знаешь? - Блум взглянул на дочь с подозрением.
- Мать сказала. Ты во сне говоришь и это похоже на бред.
- Да, Атомные. Настоящих-то, как они растут, я и не видел никогда...
- Вот-вот!
- Что « вот-вот»? Эти дурацкие бомбы взрывались прямо тут, на газоне! он махнул рукой за окно. - А я не успевал в убежище!
- А мы?
- Кто?
- Я, мама, и все другие...
- Не знаю. Вас в этом бредовом сне не было.
- Хорошо, хоть так - усмехнулась Эжени.
- Что ты хочешь этим сказать?
- А что тебе сегодня привиделось? - ушла от ответа Эжени.
- Какая-то азиатская деревня...
- Её сожгли, а всех жителей - обезвредили! И называлось это « Полдень»! И придумал всё это - ты!
- Это я тоже во сне выболтал? - Блум вцепился в подлокотники, и глаза его налились кровью. - Ты не болен вовсе! - Эжени больше не улыбалась. - Совесть в тебе говорит! Хотя... я никак не могу понять, как она могла у тебя сохраниться? Ты, видно столько всего в своей жизни понатворил...
- Что-о? - разговор принимал неожиданный оборот, и в голосе Блума прозвучала угроза.
- Твои вечные командировки! Твои друзья и подчинённые - мальчики в стиле « командос»! Ну, да! Ты же у нас офицер НАТО!» Ястреб!» Что ты на меня ТАК смотришь?
- Значит, правда.
- Что, правда?
- Бегаешь на собрания пацифистов...
- Да!!! Кошмар верно? «За» и « против» - под одной крышей! И что предпримешь?
- Ничего. Играйте. А война была и будет. Как средство, предохраняющее народы от гниения. И всегда будут люди, которые войну делают.
- Послушай, но ведь это же смерть всем нам?
- А кто сегодня говорит о большой войне? Мы не самоубийцы! Но региональные войны...
- Но идут же сегодня под пресс ракеты!
- Старые! А взамен приходит другое оружие - его, меньше, но оно эффективнее!
- И русские, Они же уходят из Европы!
- Я думаю, они вернутся! Германия всех нас заставит кое о чём вспомнить!
- Ты чудовище! У тебя на всё есть ответ...
- А почему вдруг именно теперь тебя так разобрало, девочка?
- Потому что у меня будет ребёнок, и я хочу, чтобы он, в отличие от тебя, имел дело только с настоящими грибами! И его внуки тоже!
- Какой ребёнок? - опешил Блум.
- Который у меня скоро родится. - Эжени отошла к окну.
- И мать знает?
- Да - ответила Эжени вдруг и странно посмотрела на отца.
- Скажи, а в той компании негров, которую кроме тебя никто не видел, случайно не было парня со шрамом? Чарли Полинга?
Блум вздрогнул, оглядел Эжени с ног до головы и поражённый догадкой, охрипшим голосом спросил:
- От него? Эжени смотрела на него с ненавистью.
- Потаскуха...
- Зато не убийца!
Она ушла, хлопнув дверью. А у Блума снова закружилась голова, и всё поплыло перед глазами. Он зажмурился и крепко потёр их ладонями...
- 5 -
...Ярко светило солнце. Он шёл по тротуару людной улицы.
Далеко по сторонам и впереди от него звенели весёлые голоса. Лица встречных были улыбчивы до тех пор, пока они не замечали нечто странное за его спиной. И тогда в их глазах возникало любопытство, потом удивление, переходящее в ужас.
Люди шарахались в стороны, образуя молчаливый коридор. Недоуменно глядя на обтекавшую его толпу, Блум искал объяснения, вглядываясь в лица. Люди, отпрянув от него, крепко обнимали своих детей и жались друг к другу.
Тогда Блум обернулся.
Никто не шёл по той части тротуара, которой только что касались его ноги. Там нельзя было идти. Асфальт вспухал и трескался, как обожжённая шкура огромного животного. Из трещин сочилась кровь. Она медленно стекала под ноги оцепеневших людей, лужицами скапливалась в углублениях. Над всем этим жужжали большие зелёные мухи. Когда они садились, асфальт вздрагивал, как живой, словно от боли.
Блум отступил, потом ещё и ещё, а за ним оставались кровавые следы. Тяжко забилось сердце. Зашевелились волосы. Затравленно озираясь, он побежал, расталкивая толпу.
За поворотом - поле. Блум бежал по клеверу и оглядывался. За ним тянулся кровавый след, по обочинам его обугливаясь дымилась трава. Земля была живой и ему, Блуму, не было на ней места. Он терзал и жёг её. Блум упал и Земля расступилась под ним, заполняясь густой тёплой жидкостью...
- 6 -
...Анджей открыл глаза и мрачно посмотрел на друзей. Хосе легонько хлопнул его по плечу:
- Что за вид, комарадо! Это была трудная работа, но...
- Ни черта он не понял...
- Ты сделал всё, что мог.
- Это «всё» мне теперь самому сниться будет... Симона звонила?
- Да. Иди, они там тебя заждались.
Анджей встал, потянулся сильным и гибким телом, пару раз присел, разогревая затёкшие мышцы, встряхнул светлой кудрявой головой:
- Алёнку я ему ещё не припомнил! Ну, да утро вечера...
Над Городом сумерки. Широкие улицы-скверы полны людей. Проезжей части нет. Тут ходят пешком, да ещё есть подземка. Лавочки под молодыми деревьями свободны. Люди стоят группами, обсуждая что-то, прохаживаются, играют на спортплощадках. Все молоды и повсюду дети. Кажется, молодым родителям нет до них никакого дела. Только очень внимательный наблюдатель заметит редкий предостерегающий жест или взгляд старшего.
Анджей вспоминал, как бродил по Городу в первые дни. Инстинктивно жался к стенам домов. С трепетом входил в великолепные дворцы, всё ждал, что потребуют деньги. Удивлялся, отсутствию спиртного и сигарет. И всеобщей доступности любых вещей. И очень смущался, когда совсем незнакомые люди обращались к нему, как давние друзья...
Но главное - Работа. Она была главным смыслом существования Города. И, пожалуй, причиной. Вечерами о ней почти не говорили. Но думали непрестанно. Затем теперь и жили.
Дома никого. Анджей набрал индекс Симоны и первое, что увидел на экране инфора - улыбка Серёжи, гладившего еловые лапки. Далеко между ёлками мелькало платьице Алёнки.
- Всё в порядке, скоро вернёмся! - сообщила Симона. - Ужин на столе.
Не спеша принявшись за еду, как всегда вспоминал...
- 7 -
... Как же название той деревушки, возле которой они попали в засаду? Вернее, просто напоролись на фрицев, как последние растяпы.
За день до этого, измученные и изголодавшиеся, они встретили группу маки, возвращавшуюся с задания. И среди них - Симона. Тоненькая. Длинные тёмные волосы затянуты на затылке в тяжёлый узел. Усталые серые глаза, санитарная сумка через плечо. Симона была молчаливой и серьёзной.
Скупо рассказывая о себе, он не спускал с неё глаз. Полтора года в концлагере, побег, скитания в тощих европейских лесах, долгая голодовка - вымотали их до предела. Они уже не шли, а плелись. Командир маки решил завести их по пути в посёлок, где были свои, а забрать, когда эти ходячие скелеты немного окрепнут. Бойцы в отряде всегда нужны.
К деревне они подошли утром. В лесу деловито и звонко галдели птицы. Где-то журчал ручей. День обещал быть солнечным и жарким. Недалеко от кромки леса примостилось десятка полтора чистеньких домишек, утопавших в зелени. Мирно кричали петухи, и полаивали собаки. Гитлеровца, вышедшего из крайней хаты по нужде, они увидели слишком поздно. Зато он увидел их сразу, и расколол тишину истошным:
- Партизаны!
Немцев было много. Они выскакивали из домов и сразу вступали в бой. Анджея ранило в первые же мгновения.
Бежавшая за ним Симона, споткнулась об него, и упала. Вскочила, подхватила под мышки и натужно потащила. Даже после стольких дней голодовки он был слишком тяжёл для неё. Рядом отстреливались товарищи, но для Анджея весь мир вобрало в себя лицо Симоны. Она что-то говорила. С трудом подняв руку, попытался коснуться её губ. Вдруг она ахнула и как-то осторожно, словно боясь причинить раненому боль, легла сверху...
Очнулся Анджей уже в партизанском лагере. Ему рассказали, как хоронили Симону, как тащили его, как выхаживали.
Сам он погиб почти через год. Возвращаясь с задания, попали в засаду, и гнилозубый эсэсовец расстрелял его в упор из автомата. И последним предсмертным видением, ярким, как реальность, была Симона.
- 8 -
Смеркалось. Вернулась из лесу Симона с детьми. Вскарабкалась на колени к Анджею Алёнка, сдержанно оперся о его плечо Сергей. Симона коснулась щеки губами. Он обхватил всех троих, прижал к себе. Алёнка высвободилась и тоже попыталась всех обнять:
- Хорошо, что нас убили, правда? А то мы никогда бы не встретились...
На следующий день после школы, Сергей зашёл в детсад за Алёнкой.
- Как жизнь? - серьёзно осведомился он.
- Ужасно хорошая! Привезли к нам сегодня котят. Ма-а-ахоньких! Они так жалобно пищат: мя-а, мя-а... Лиля Ивановна сказала, что они скоро вырастут. Скорее бы. А то играть с ними плохо, они всё спят.
- Тебе бы только играть. Ухаживать за ними надо. И любить их.
- А я и люблю! И все любят, тоже. Правда, Лиля Ивановна сказала, что если мы их так крепко любить будем, то они и помрут! И что пока она сама за ними ухаживать будет. А мы - смотреть и учиться.
- Правильно. Этому тоже учиться надо.
- А ты в школе сегодня чему научился?
- Да так... Математика, физика... Не понимаю только, зачем. Работать и так можно. Даже ты вот уже работаешь! И получается, да?
- Да. Получается. И почему это « даже»? Мне уже пять лет! А Янеку и Изе из средней группы только по четыре, а они тоже работают. И у них тоже получается.
- Ну вот! И при чём тут математика? И без неё можно.
- Нельзя! Нужно же во всём разобраться! Ты разве домой не хочешь?
- Невозможно это... Ладно, что у тебя сегодня?
- Сон для девочки Евы. А у тебя?
- Перевоплощение. Для одного буржуйского сынка...
Дети шли на Работу.
- 9 -
Еве снился сон.
Она шла по лугу и собирала цветы. На ней было розовое кружевное платье с лентами и бантиками. То которое папа из командировки привёз и которое она больше всего любила. Ветер развевал её золотистые волосы. Было радостно, потому что цветы она рвала для папы. Он их очень любит. И её, Еву, тоже.
Она не заметила, когда и откуда появилась на лугу другая девочка. Лет пяти, худенькая, черноволосая и смуглая. У неё было личико, как у куклы, которую папа привёз из Ханоя. Босиком и в рваном платьице, она шла навстречу Еве.
Ева видела несколько раз на улицах нищих детей, но мама не позволяла подходить к ним. Но иногда мама собирала старые Евины платья и отдавала их в церковь для таких вот детей. Еве не жалко было этих платьев. А детей - жалко...
Девочка подошла к Еве и сказала:
- Какая ты красивая! И весёлая! - она склонила голову к плечу и глядела на Еву с грустным восхищением.
- Я сейчас и тебя развеселю! Хочешь нарядное платье, такое, как у меня? Мне папа много таких купил. Мне не жалко! И мама позволит отдать тебе одно. Хочешь? - она закружилась, показывая какое красивое у неё платье.
- Нет. Не хочу, - почему-то сказала девочка.
- Почему? - удивилась Ева. Девочка молчала в ответ. - Тогда пойдём есть праздничный пудинг! Знаешь, какой вкусный пудинг готовит моя мама? Я попрошу, чтобы тебя к нам пустили.
- Я никогда не ела пудинга... - вздохнула девочка. - А у вас что, праздник?
- Да! У меня день рождения, девять исполнилось. И папа из командировки вернулся. Его так долго не было, что я совсем заскучала!
- У тебя хороший папа?
- Самый лучший! Красивый, весёлый, сильный, добрый и... и... знаешь,как он меня любит? Слушай, а ты что такая грустная? Твоя мама не умеет готовить пудинг, а папа не может купить тебе красивое платье?
- У меня нет мамы. И папы тоже нет, - девочка посмотрела Еве прямо в глаза.
Ева растерялась:
- Как это - нет! Они умерли, да?
- Нет... Их убили.
- Убили!? - ахнула Ева, коснулась ладонями щёк малышки и убрала со лба волосы. - Ой, что это у тебя? - увидела большой шрам над левой бровью.
- А это меня убили...
У Евы перехватило дыхание. Она отступила от девочки и посмотрела почему-то на свои руки.
- Ты хотела сказать - ранили?
- Нет. Меня убили маленькой. Я и ходить ещё не умела.
- Кто?
- Злые люди.
- Но ты же живая! Разве так бывает!?
- Бывает, иногда. Очень редко. Если кто-то очень-очень хочет, чтобы убитые опять стали живыми. Очень-очень! Идём, я что-то покажу тебе. Давай руку.
Только что они были на лугу, а сейчас идут по городу, разрушенному бомбами. По самой середине улицы.
Девочка крепко держала Еву за руку и молчала. Потому что говорить ничего было не нужно. Ева всё видела сама: дымящиеся развалины, трупы женщин и детей на обочинах, застывшие от тоски лица редких прохожих. Тротуары засыпаны обломками стен, битым стеклом, искалеченными вещами. В одном месте у края дороги лежала кукла. Совсем новая, только очень запылённая. Ева хотела её поднять.
- Не бери! - закричала девочка и потянула Еву к себе.
- Почему? - сердце у Евы колотилось быстро-быстро.
- Нельзя! Она может взорваться, потому что это - бомба! Её специально сделали, чтобы дети взрывались.
- Зачем ты меня сюда привела? - вдруг остановилась Ева и вырвала свою руку из руки девочки.
- Чтобы ты увидела...
- Я даже по телевизору такое не смотрю! Мама не разрешает! Мне страшно! Я домой хочу! - заплакала Ева.
- Твой папа на эти дома тоже бомбы бросал. И кукол, чтобы дети взрывались, тоже...
- Неправда! Ничего мой папа не бросал! Ты всё придумала! Придумала! Потому что завидуешь! - зарыдала Ева, оглядываясь по сторонам. - Мама, мама!!!
- 10 -
...Кристина вздрогнула и проснулась.
- Эдди, - тронула мужа за плечо, - ты ничего не слышишь?
- Нет... Я сплю...
- Но ведь Ева плачет! - она встала и побежала в детскую. - Ева, проснись! Что с тобой, девочка?
- Да. Страшное...
- Успокойся. И ничего не бойся. Я рядом. И папа дома. Ложись на бочок. Вот так. И спи. Господи...
Кристина постояла ещё немного, прислушиваясь к дыханию дочери, и вернулась к мужу.
- Ну, что там? - сонно спросил он.
- Да кажется ничего. Приснилось ей что-то.
- Успокоилась?
- Да. Уже спит.
- 11 -
Они опять были на лугу - Ева и эта странная девочка.
- Ты злая! Зачем ты сказала мне? Зачем пришла?
- Прости меня! - девочка вдруг крепко обняла Еву за шею и прижала к себе. - Но ты должна знать! Все дети, у которых папы бросают бомбы, должны знать это! - она отстранилась и заглянула Еве в глаза. - Не плачь! Я же не плачу, - она вытерла Еве слёзы маленькой ладошкой. - А ведь я даже не знаю, есть я на самом деле или нет! А я хочу как ты - в самом деле. И чтобы папа и мама ... И пудинг! И чтобы дети никогда не умирали...
Она вдруг заплакала навзрыд, размазывая кулачками слёзы. У Евы сжалось сердце. Она всё простила, обняла девочку, как взрослые обнимают маленьких, и спросила горько, по-бабьи:
- Что же делать-то теперь, а?
- А ты скажи своему папе, чтобы он никогда больше этого не делал! Он ведь тебя любит, ты сама говорила. Вдруг он тебя послушается? Ты ему это много-много раз скажи. Если он не сразу послушается, так может, потом... - успокаиваясь, она глубоко вздохнула и закончила: - А если все дети скажут это своим папам, может, и войны совсем больше не будет. Или хотя бы её на вот столечко меньше станет! - и замолчала. глядя на Еву в ожидании ответа.
Ева посмотрела на её заплаканное лицо и почувствовала себя взрослой и ответственной:
- Хорошо. Я попробую. Я ему всё скажу!
- 12 -
...Отто ещё не совсем проснулся, а Барбара уже прикатила столик с завтраком. Есть совсем не хотелось. Встав с постели, Отто поплёлся в угол с игрушками. С удовольствием расставил в боевом порядке танки и пушки. Одного игрушечного солдатика положил под танк:
- А тебя раздавили, растяпа.
В детскую заглянул отец:
- Воюешь, генерал?
- Воюю! - Отто прострочил его из автомата.
Барбара, увидев это, возмутилась:
- Что вы делаете? Ешьте лучше, а то вам попадёт от матери.
- Не попадёт! Я её застрелю. И тебя тоже! - и снова застрочил из автомата. - Получила?
- Как вам не стыдно! Садитесь есть!
- Да уйди ты! И убери свою отраву! - он толкнул лёгкий столик, и еда опрокинулась на ковёр. От смеха свалился на пол. Барбара, кипя негодованием, всё убрала и вышла.
- Я всё расскажу вашей матери, несносный мальчишка! - сказала с порога.
Отто встал и опять пошёл к игрушкам...
- 13 -
- ...Убери танк и подними солдата, - услышал он вдруг тихий голос за спиной.
Обернувшись Отто увидел светловолосого паренька лет двенадцати. Серые, глубоко посаженные глаза его смотрели спокойно-изучающе. Руки в карманах узких джинсовых брюк, расстёгнутые пуговицы голубой рубахи открывали острые ключицы.
- Что-о? - возмущённо протянул Отто. - А ну иди на свою кухню, пока тебя не уволили! - он замахнулся автоматом, но парень перехватил его руку и крепко сжал.
- Я не работаю на твоей вонючей кухне! Подними солдата!
Отто взмок от попыток освободиться.
- Я сейчас позову людей! - прошипел он.
- Подними солдата, а потом зови.
Вырываясь, Отто сделал шаг в сторону, нечаянно пнул ногой злополучный танк, под которым лежал солдатик. Парень отпустил Отто:
- Так-то лучше - сказал он и опять независимо запихнул руки в карманы.
- Теперь и поговорить можно.
- Альберт! - закричал Отто, попятившись к двери. -
Иди сюда! За дверью было тихо. Отто толкнул её, но она оказалась заперта.
А гость ходил по комнате, рассматривал игрушки и что-то насвистывал. Отто понял, что с этим типом придётся разговаривать.
- Чего тебе надо? - примирительно спросил он. - Ты вор?
- Если кто-нибудь из нас вор, так скорее ты - невозмутимо ответил гость.
- Я-а? - задохнулся от возмущения Отто.
- Не вор, так сын вора.
- Это почему? - Отто очень хотелось вцепиться ему в волосы, но он помнил, что парень сильнее.
- Рабочих твой отец обворовывает, потому и миллионер.
- Ты... ты... Убъю! - затопал ногами Отто.
- Вот-вот. Только и можешь. Как твой дед. Сын вора и внук убийцы.
- Мой дед таких, как ты воспитывал! Он начальником лагеря был!
- Воспитывал... Как учитель в школе, да?
- Да!
- Посмотреть хочешь?
- На что?
- На это воспитание.
Отто помедлил с ответом. Какая-то тайна в прошлом деда бесспорно была. Очень уж все переживали, когда речь заходила о войне, переглядывались и на все вопросы Отто отвечали, неправду. Отто всегда знал, если взрослые лгали.
- Кино, что ли, покажешь?
- Нет. На самом деле.
- Врёшь, это невозможно!
- Не веришь? Я сам был в том лагере.
- Врёшь! Сорок лет прошло! Дед совсем старый!
- Я тоже поменьше был...
- Так не бывает...
- Бывает. Иногда.
Отто вдруг поверил. Невероятно, но мальчишка не лгал. Всё можно узнать про деда и про войну.
- Давай, показывай! - решил он рискнуть.
- Хорошо. Смотри и думай.
- 14 -
Барак был длинным и тёмным. Чуть привыкнув к темноте, Отто различил множество худых детей в полосатых одеждах. Дети лежали прямо на голых нарах, тесно прижавшись друг к другу. Барак наполняли вздохи, тихие стоны, шёпот.
Взгляд Отто неожиданно остановился на собственных руках. Они были худыми и грязными. И вообще, это были не его руки. На правой, чуть выше запястья - цифры. Отто попытался стереть их и не смог. Стало страшно и он вскрикнул. Рядом кто-то зашевелился и сел:
- А ну замолчи! - голос был тихим, чуть дрожащим, но в нём что-то такое от чего Отто сразу замолк. - Ты чего? - опять прозвучал голос. В нём сквозила бесконечная усталость.
Отто разглядел говорившего. Мальчик был невероятно худ. На лице одни глаза. Сколько ему лет - сказать невозможно. Отто спросил:
- Ты кто?
- Что с тобой, Серёжа? Свихнулся что ли? Очнись! - всё также тихо ответил мальчик. - И не кричи больше, а то ОНИ придут. Ложись, - он осторожно обнял Отто за шею тоненькими руками, заставил лечь, прижался к нему и замер.
Отто понял, наконец, что он в том самом лагере, вместо того странного мальчика. В дедовом лагере. Это с трудом укладывалось в сознании. Оглушённый происшедшим, он уснул.
На рассвете резко распахнулась дверь барака и детей разбудили громкие крики. Маленькие узники стали медленно подниматься. Сосед Отто зашевелился и тихонько окликнул:
- Вставай, Серёжа, надо вставать!
А он не мог. Не было сил даже на то, чтобы открыть глаза. В животе разрасталась боль.
- Ему бы поесть чего-нибудь... - сказал кто-то рядом.
- А помнишь, ему вчера мама картошку приносила?
- Мама... Хочу к маме...
- Замолчи! Не ной! Думаешь, его маме легко смотреть, как сын...
Чьи-то руки подняли Отто и потащили к выходу.
Даже неяркий свет серого утра больно ударил по глазам. Дети вышли на большую чистую площадь. Сознание Отто раздвоилось. Он смотрел вокруг в изумлении, а Сергей, его глазами, тоскливо и устало. Десятки вопросов возникали у Отто, но он не успевал их задавать, потому что сознание Сергея сразу подсовывало ответ.
Он знал уже, что это та самая «воспитательно-трудовая» колония, которой руководил дед. Он знал теперь, что серое здание слева - «клиника», в которой над детьми проводят страшные опыты.
А здание с трубой справа - крематорий, где их потом сжигают.
Он вдруг с ужасом понял, что высокий щеголеватый офицер с ледяными глазами, при появлении которого в сердцах мальчишек и девчонок возникал ужас, и есть его дед... Он знал теперь всё, что было известно Сергею.
В полубреду вспоминал дорогу, по которой они с матерью и односельчанами пытались уйти от эсэсовцев. Но не успели. Вечером появились самолёты, а потом танки. Когда всё вокруг было изрыто бомбами и усеяно трупами, появились ОНИ с автоматами. Согнали уцелевших, построили в колонну, пригнали на станцию, затолкали в вагоны и привезли сюда.
Сергей умирал. Он бредил, игрушечные танки из детской с методичной жестокостью расстреливали соседскую девчонку Катьку, настоящие автоматчики расстреливали маму, Барбару и самого Отто. Маленький оловянный солдат шёл на него и в его оловянных глазах рос немой укор: зачем давил танком?
Порой он приходил в себя, видел рядом худенького мальчика и маму. Она молча смотрела на него огромными неподвижными глазами и тихонько гладила по руке. Он пытался улыбнуться ей, но не мог.
Потом - пустота...
- 15 -
- Отто, Отто! - Барбара испуганно тормошила его.
Отто открыл глаза и бессмысленно уставился в потолок. Потом медленно поднял руку и посмотрел на запястье. Там бледнели и исчезали цифры. Прибежала испуганная мать. Отстранив её, Отто встал с пола и пошёл к игрушкам. Взял солдатика и посмотрел в его глаза. И понял, что очень хочет посмотреть в глаза деда...
- 16 -
- Я смотрела сегодня работу Алёнки... - Симона тоскливо глядела на Анджея.
- Тебя что-то смутило?
- Эта девочка, Ева, ей пришлось так трудно...
- Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но ты же не станешь отрицать, что дети, если они берутся за дело, могут сделать больше взрослых. Саманта, например, - Анджей хотел обнять Симону, но она отстранилась.
- Погибла она, погибла! Ты же знаешь. Не слишком ли дорого...
- ОНА не была заложницей. Она была сознательным борцом. Понимала на что идёт и зачем. Это совсем не то, что тревожит тебя.
- Она была ребёнком. А мы взвалили на неё такую ношу. Христос на себя кару за чужие грехи брал...
- Вот она и взяла. И другие тоже. И наш крест не легче. Ты вот совсем извелась.
- Да что я... Послушай, а наши дети. А вдруг они привыкнут учить и не жалеть?
- А что делает сейчас Алёнка?
- Да она лежит лицом к стене с открытыми глазами. Но тогда кто же пожалеет её? Что это такое по отношению к ней?
- Мы с тобой пожалеем. Ты и я. И потом, ты уверена, что она ребёнок?
- Что ты имеешь в виду?
- Там, дома, сейчас кончаются восьмидесятые, так ведь?
- Да.
- В сорок втором, у той деревушки, тебе было двадцать один.
- И что?
- Мне, в сорок третьем, - тридцать. Серёже, в сорок четвёртом - семь. А Алёнке, в семидесятом, - два месяца
- Ты думаешь...
- Я думаю, что мы с тобой тут почти десять лет... Почти с одного времени, а ТАМ ведь прошло больше сорока. Так сколько Серёжке? Двенадцать или под пятьдесят? А Алёнке? Может, всё-таки почти двадцать? А нам с тобой вообще положено бы сгорбиться и ссохнуться, как сморчкам сушёным. А ты у меня всё как девочка! И, чёрт побери, я хочу, чтобы так было бесконечно долго! - Анджей всё же подтащил Симону за руку к себе и обнял.
- Кто его знает, как умирают по настоящему?
- 17 -
- ...Ты считаешь, это серьёзно? - крупный, черноволосый, спортивного вида мужчина сел в плетёное кресло и закурил, прижмуривая близко поставленные глаза.
Нахально орущие чайки кружили над террасой, претендуя на остатки завтрака. Собеседник, лысый, толстый, в светлом костюме, швырял в море крошки и задумчиво говорил:
- Для меня серьёзно. Серьёзно всё, что отличается от нормы. А у вас тут, пожалуй, настоящий массовый психоз. Ну-ка, расскажи всё сам. Рапорт-рапортом, а живой рассказ информативнее.
- В общем, я излагал достаточно точно. Но, если тебе нужно, я готов. Всё это началось месяца три назад. Народ у нас, сам знаешь, крепкий. А тут начали приходить парни, в основном рядовые, из тех, что помоложе, с жалобами на плохой сон. Я давал снотворное, и довольно сильное, но они утверждали, что оно не помогает.
- Никакое?
- Никакое. А у нас специфика, сам понимаешь, готовы должны быть в любую минуту. А парни стали срываться. Том и Чарли отказались от выполнения обычного задания. Истерика. Пришлось их изолировать. Барк во время операции сел на землю и отказался стрелять.
- Сколько уже отказников?
- Восемь. И как раз те парни, на которых не подумал бы. Требуют расторжения контракта и не слушают никаких аргументов.
- Без объяснений?
- Без. Объяснения пришлось требовать. Достаточно настойчиво... В общем, выяснилось, что им снятся сны. Очень похожие на реальность. Помнят даже запахи из этих снов. Что важно, сны совершенно однотипные. Детали, разные, но суть одна.
- Какая же?
- Обычно они видят себя во время какой-нибудь операции. В руках автомат, вокруг стрельба, а навстречу - девушка. Естественно, красивая. Идёт прямо на автомат и смотрит прямо в глаза. Начинаются всякие жуткие ощущения: жалость, угрызения совести и прочее. То, что наяву они не испытывали, пожалуй, со времён детства. Потом парень всё-таки стреляет. Девушка, вся в крови, падает и умирает с широко открытыми глазами. А в них - укор. Мол, зачем? Зверь ты или человек? И прочая...
- А детали?
- Девушку описывают по разному. И местность разная.
- Девушка всякий раз другая?
- Именно. То на мать похожа, то на сестрёнку, и так далее. На всех знакомых и близких женщин по очереди. Сны-то многосерийные. С продолжением в следующую ночь. Вернее, повторение, но с другой девушкой.
- А местность?
- Иногда та, где день-два назад была операция. А иногда, и это самое поразительное, та местность, где операция только должна происходить!
- Вы что, сообщаете об этом заранее?
- Мы сами чаще всего не знаем, что будет завтра! - Тогда у них что, предвидение?
- Чёрт его знает... А иногда они видят себя там, где никогда не были и никогда не будут. Вьетнам, например. Или - русская деревушка времен второй мировой...
- А глубже во времени?
- Нет. Первой мировой не зафиксировано.
- А те, которым всё это снилось, но которые не отказывались, как они себя чувствуют?
- Внешне нормально. Но стали молчаливее, больше пьют и всё время будто о чём-то думают.
- Странно.
- Может, космический вирус? Это модно теперь.
- А в снах своих они ничего не пытались изменить? Прямо во время сна?
- Было. Некоторые не стали стрелять сначала во сне. А некоторые пытались вывести девушку из боя. Были и такие, что стреляли, как только она появлялась, чтобы в глаза не глядеть. Но это не помогало.
- Эта... э-э... эпидемия имеет тенденцию к распространению?
- Несомненно.
- Надо ставить базу на карантин.
- А от чего лечить будем?
- От коммунистической пропаганды.
- До такого диагноза я не додумался бы...
- Зря иронизируешь. Явно какое-то наведенное излучение. Может, русские новое оружие испытывают? Ракеты под пресс, противника под гипноз... Кстати, у них были опыты массового гипноза по телевидению! Представляешь, если все стрелять откажутся?
- Ну и что?
- Это же катастрофа! Мир ещё не готов к этому!
- Не знаю... Люди через все континенты цепью за руки стоят. Дети президентам письма пишут. Мать Тереза и к нам приезжала.
- Кто её только пустил сюда!
- А русские сокращают танки...
- Послушай, а тебе, случайно, навязчивые сны не снятся?
- Ты знаешь, и без снов мозги от мыслей пухнут...
- 18 -
Симона спала. Даже во сне лицо её было измученным.
« Господи! - подумал Анджей. - Хоть бы Работа наша людям пригодилась! Иначе зачем всё это...»
- 19 -
Бобка сидел на лавочке возле дома, задумавшись, так, что Серёже пришлось встряхнуть его за плечо.
- Что сидишь, как на похоронах? Пошли в футбол погоняем.
Бобка поднял аккуратно причесанную голову - тёмные волосы на пробор, серьёзные серые глаза под круглыми очками, бледные губы на остром подбородке, - и сказал, как будто продолжал старый разговор:
- А он уже шестнадцать миллионов насчитал!
- Сколько? - не поверил Сергей и присел рядом с другом.
- И это явно ещё не все.
- Может! Он архивариусом стал и у него самая полная картотека. Мы с ним думаем, что было миллионов двадцать-двадцать пять.
- Так это же в два раза больше, чем в лагерях фашистов! Ты в своём уме?
- В своём пока.
- Там фашисты. Это я понимаю. Чего ещё от них ждать? Но мама всегда говорила, что Сталин-отец наш!
- Да... Отец. Он милует, он и карает. Его воля. «Кто любит отца или мать более, нежели меня - не достоин меня...»
- Мать любила его... Вместо бога, выходит.
- Вместо... Он и храмы рушил, чтоб место бога в людских душах занять. И предоставить мёртвым погребать своих мертвецов...
- И сколько же это выходит мертвецов?
- В первую десять, в голодовки пять или шесть, в ГУЛАГе двадцать, во вторую пятьдесят... Это в Европе только. А по миру посчитать? В Китай только загляни. Вот и считай.
- По миллиону в год. И так всё столетие.
- Я понял, Серёжа. Чаша переполнилась. Равновесие нарушилось. И в нашем ужасном мире сдвинулось что-то.
- И чтобы не перевернулось всё верх дном - понадобился противовес, да?
- Да. Компенсация. По законам сохранения. Если в одном мире что-то отсутствует, в другом этого должно быть в избытке.
- У них избыток крови...
- А у нас - любви...
- 20 -
Вечером, когда вся семья собралась на балконе увитом зеленью, Симона тихо сказала:
- У нас будет ещё один ребёнок.
- Сестричка или братик? - спросила Алёнка.
- А ты кого хочешь? - слабо улыбнулась Симона.
- Вообще-то, лучше никого... - помрачнела Алёнка. - Вот если бы ребёночек у тебя просто родился...
- Девочка у нас будет. - Симона словно не заметила слов дочки. Её взгляд был каким-то отрешённым, и Анджей с ужасом вспомнил давешние её слова: «Хочу умереть, по-настоящему»...
- Откуда? - спросил Сергей.
- Из Хиросимы.
Через несколько дней Симона привела невысокую хрупую девочку лет восьми. Она робко переступила порог, сложила ладошки на груди лодочкой и поклонилась.
- Входи, - легонько подтолкнула её Симона. - Теперь это твой дом.
- Идём! - перехватила инициативу Алёнка и потащила девочку в детскую. - Мы с Серёжей покажем тебе игрушки. У нас есть кукла - ну, совсем, как ты, только не такая худая. Но это нечего. Мама Симона тебя откормит. У неё всё такое вкусное получается, что и не хочешь, а ешь. Там у вас, наверно, ничего вкусного делать не умеют, раз ты такая худая.
- ТАМ, это на Земле, да?
- Да.
- А ТУТ? Мне объяснили, но я не очень хорошо поняла.
- Тут не Земля, - сказал Сергей. - Тут нет лесов и две луны.
- А я видела два солнца... Ярко-ярко! А потом - ничего...
Дети переглянулись.
- Ничего! - уверенно сказала Алёнка. - На Земле никто больше не увидит два солнца. Они теперь и сами умные. Да и мы поможем. Не даром же они хотели, чтобы мы жили?
- Да, мы должны им. За любовь и за жизнь, - сказал Серёжа и добавил. - И, нашей связаны порукой, мы вместе знаем чудеса, мы слышим в вечности друг друга и различаем голоса...
- Какие красивые стихи! Это ты сам сочинил? - спросила Алёнка.
- Нет, что ты! Это - Твардовский.
- Он с нами?
- Нет, он умер ТАМ. По-настоящему.
- Это хорошо, - вздохнула Алёнка.
- Почему? - удивилась Еко.
- Ты поймёшь потом, почему, - Алёнка глядела в окно.
- У тебя сейчас такое же лицо, как у твоей мамы, - сказала Еко.
- У нашей мамы, - поправил Сергей. - А какое у неё лицо?
- Такое... будто... будто она совсем не хочет жить.
- Она выбрала себе очень трудную Работу, - тихо сказал Сергей. Наверно, не надо было, чтобы её убивали каждый раз.
- Когда убивают её, значит, не убивают кого-то, кто ещё живёт ТАМ. Она спасает других женщин, которые ещё ни разу не умирали...
- А кто спасёт её?
- Если так, надо запретить, - заволновалась Еко.
- Это невозможно, - Алёнка закрыла глаза.
-21 -
Ещё через два дня Симона не вернулась к ужину. Они сидели вокруг стола на кухне и молча глядели в пустые тарелки. Еко глядела на всех испуганными, непонимающими глазами.
- Мама заболела? - спросила она.
- У нас больше нет мамы, - ответил Анджей.
- Я хочу знать, - медленно заговорила Алёнка, - если мы здесь начнем, наконец, умирать по-настоящему, что это значит, что нам удалось отвернуть беду там, на земле, или...
- Или всё бесполезно, и они начали забывать нас, и пропасть перед ними всё шире, - закончил Сергей.
- Матерь Божья! - закрыл лицо руками Анджей. - Кому всё это нужно?…
|
|