...Завернув за угол, Лев Иванович остановился, и устало опершись рукой о железную ограду, с избытком отработал только что оставленные в милиции десять рублей. Наконец, он полной грудью вздохнул сырой ноябрьский воздух, застегнул ширинку и мрачно поплелся в сторону уличных фонарей, жмурясь от встречного порывистого ветра.
«Машинка, машинка, пожалуйте, машинка», - старательно выводил стоящий на углу долговязый водитель на мотив какой-то народной песни, при этом рядом с ним не было ни единой живой души.
- На Вернадского поедем? – спросил водителя зашедший в это время из-за его спины Лев Иванович.
- На Вернадского, дорогой? Без проблем, без всяких проблем, - задушевно, не меняя мотив, продолжал выводить таксист, раскачиваясь над ученым и рассматривая того, как опытная проститутка. – А сколько денежек платим, сколько денежек? За машинку денежки нужно платить. Сколько денежек?
- Трешку! – вставил, наконец, слово обалдевший от этой скороговорки Лев Иванович. – Три рубля и поехали!
Обычно отсюда можно было добраться и за два, но учитывая поздний час и все пережитое, завлаб решил не жлобиться.
- Три рубля? Отличненько! Три рубля – это просто отличненько! – казалось, таксист вне себя от счастья.
- Ну и ладненько, - в тон ему облегченно вздохнул Шнайдрук и потянулся рукой к дверке машины, не заметив вспыхнувший вдруг недобрый огонек в глазах мужчины. Внезапно долговязый ударил ученого по рукам, оттолкнул от авто и зло загнусавил:
- За три рубля, дорогой? За три рубля не поедем на машинке. За три рубля ты можешь только пешочком пойти, и то на…
Лев Иванович не хотел никуда идти. Ни туда, куда предложил ему наглый таксист, ни в какое-либо другое место. Он устал просто неимоверно, он хотел ехать, ехать домой, ехать за любые деньги, которых у него, впрочем, не было. Поэтому ученый снял с руки часы, свою гордость, великолепный «Луч» с позолоченным корпусом, и помахал ими перед физиономией притихшего водителя:
- Довезешь – твои!
Таксист принял из рук Шнайдрука часы, долго рассматривал их, подносил к уху и даже пытался понюхать.
- «Луч», значит? – задумчиво родил он, наконец, и вдруг решился: - Залазьте в машинку!
Ехали молча. Уткнувшись подбородком в теплый воротник, измученный ученый закрыл глаза и попытался подумать о чем-то привычном, понятном и родном, что среди всей этой кутерьмы даст ему хоть какую-то поддержку. Достаточно долго в голове завлаба, как и во всем окружающем его мире, царил мрак и хаос. Перед закрытыми веками бешено танцевали, извиваясь, разноцветные щупальца. Они переливались, вырастали, заполняли собой все и бесшумно лопались, уступая место следующим. Вдруг из глубины воспаленного мозга на смену дикой свистопляске начал возникать и оформляться образ, показавшийся до боли знакомым. Вот размытое изображение стало резким и Шнайдрук с легким удивлением узнал в явившемся привидении свою жену. Наталья стояла перед озадаченным ученым в распахнутом синем халате, с перекошенным от ярости лицом и мокрым полотенцем в руке.
- Где ты был, сволочь?! – кричала чертова ведьма. – На собрании?! Вот я тебе сейчас дам! Сам себя не соберешь!
В процессе Наташкиной истерики мокрая тряпка, извиваясь как змея и яростно атакуя, хлестала Льва Ивановича по лицу, вызывая, как ни странно, облегчение.
- Наташка, послушай меня, ты только послушай! – кричал бедный ученый, пытаясь увернуться от расшалившегося полотенца и рыдал навзрыд. – Меня скоро расстреляют, но ты не волнуйся!
- А я и не волнуюсь. – Наташка действительно очень быстро успокоилась и деловито спросила: - А за что?
- Я узнал очень важную государственную тайну, - размазывая слезы по щекам, всхлипывал Шнайдрук, - но меня отпустили, не знаю – почему, но отпустили. А еще там были военные с автоматами и много света, очень много света. А потом все взорвалось, представляешь, взрыв – всех поубивало и никого, ни одного трупа, и только я один в страшной комнате, а потом меня забрали в милицию, но тоже отпустили, только деньги порвали, но ведь деньги не главное, правда? Главное, что я жив остался, ведь так? – выдав всю эту ересь, Лев Иванович с робкой надеждой взглянул на жену, но по лицу той нельзя было сказать, что ее очень радует обстоятельство, что он остался жив.
- Значит, трупы? - очень тихо спросила Наталья и вдруг с кулаками набросилась на бедного Шнайдрука: - Один труп сейчас будет, понимаешь?! Только один, но твой! Допился, гад! Все вы допились! Комуняки, сволочи, страну пропили! Когда вы уже все передохните!!! Жена кричала без остановки, закатывая глаза и плюясь во все стороны ядовитой слюной. Вдруг смертельно бледный ученый с ужасом заметил, как у нее изо рта вырвался огонек, раз, другой, стал крепчать, разрастаясь, и вот уже огромное бушующее пламя накрыло собой ведьму. Льву Ивановичу стало очень жарко, он тоненько заскулил и проснулся...
Огонь зажигалки, слабо колышась и мигая, обжег бровь Шнайдруку и осветил страшное в неверном свете лицо наклонившегося к нему таксиста. Лев Иванович вздрогнул, отшатнулся и оторопело уставился в старательно изучающие его холодные глаза.
- Какая тайна, какие трупы? – медленно, с расстановкой спросил таксист, не переставая изучать бледного ученого.
- Трупы? – с трудом выходил из забытья Лев Иванович и нервно ерзал.
- Как вас зовут? – проговорил вдруг избавившийся от манеры разговаривать гнусавой скороговоркой таксист, и заглушил двигатель.
- Какая вам разница? Что вам от меня надо? – задохнулся испуганный завлаб и попытался открыть дверцу машины.
- Шнайдрук Лев Иванович? – голос таксиста прозвучал очень тихо, но ученый его услышал и остановился.
- Да, это я. А мы знакомы?
- Вы работали когда-то в Институте у профессора Вайсмана и были заведующим лабораторией, так?
- Почему – был? – неуверенно пробормотал Лев Иванович. – Я и сейчас заведую там лабораторией.
- Вы работали на шестом этаже, а вашими соседями была лаборатория покойного Заплатина, так? - не слыша ученого, продолжал допрос странный водитель.
- Какого Заплатина? – не поверил своим ушам Шнайдрук. - Покойного?!! А когда он умер?!!
- Лет семь уже, – сухо сказал таксист и опять внимательно посмотрел на ученого.
- Лет семь?!! Но я же только вчера его видел! – обалдевший Лев Иванович со страхом вгляделся в сверлящие его глаза и вдруг понял, что они совершенно безумные. – Ну конечно, умер! – продолжил он как можно ласковей и стал на ощупь искать ручку двери. – Я просто ошибся вчера, думал – он живой, а он, подлец, оказывается, помер. И надо же, как выглядел хорошо. И на похороны меня не позвал. Но это на него очень похоже.
Ручка не поддавалась ни под каким предлогом.
- Я заблокировал двери, - с интересом глядя на манипуляции Шнайдрука, проговорил таксист.
- Зачем?!
- Вы принимаете меня за сумасшедшего, я так понимаю?- Правильно понимаете! – завлаб начинал сердиться. – Выпустите меня отсюда немедленно!
- А я вас, представьте себе, последние двадцать лет принимал за покойника. Кстати меня зовут Миша, Михаил Павлович, помните меня?
- Очень приятно, не помню, - автоматически слюбезничал Шнайдрук и раздраженно продолжил: - А на каком, собственно, основании вы принимали меня за покойника?
- А на том простом основании, что я лично нес ваш гроб! Кстати, он был весьма тяжелым, так что с вас причитается.
- Ничего с меня не причитается! – запальчиво выкрикнул ученый, но тут до него дошел смысл сказанного и он взопрел.
– Куда несли?!
- На кладбище. А куда вы думали?
- На кладбище?! Зачем?!!
- А мы вас там закопали.
С каждой фразой диалог становился все более идиотским.
- Закопали?!!
- Представьте себе!
- Не представляю!
- Неудивительно.
- И когда же я, по-вашему, откопался?
- А это у вас надо спросить!
- Да?
- Да!
Разгоряченному Льву Ивановичу, несмотря на глубокую осень, стало душновато.
- Слушайте, уважаемый, как вас там…
- Михаил Павлович, для вас просто Миша.- Миша? Очень хорошо! Так вот, Миша. Надеюсь, вы не очень огорчитесь, если я скажу, что пока еще я жив, здоров и умирать не собираюсь, и даже готов набить вам морду, если мы сейчас же не поедем туда, куда договаривались и за что я вам отдал свои часы! Лев Иванович был в ярости и метал молнии, но нельзя сказать, чтобы таксист очень испугался.
- Вы уже однажды хотели набить мне морду, помните? – спокойно сказал он. - Тогда вы очень благоразумно решили этого не делать.
- Это когда же? – в силу дряблых мышц и пацифистских убеждений, Льву Ивановичу очень редко хотелось набить кому-нибудь морду, поэтому он должен был запомнить этот случай.
- Давно, очень давно, - продолжал таинственный Миша. – Как раз в тот вечер, когда вы погибли.
- Слушайте, вы! Я уже сказал, кажется…
- Ну, не погибли, ладно. Исчезли.
- Опять не слава Богу! То погиб, то исчез, то закопали! С ума можно сойти! Слушайте, кто вы, вообще, такой? Таксист?! Тогда везите меня домой! Или отдавайте сюда часы, я найду себе какое-нибудь другое такси!
- Возьмите ваши часы! – тут водитель действительно протянул Льву Ивановичу его «Луч». – И домой я вас могу довезти. Если он еще, конечно, стоит, ваш дом.
- Что, дом тоже исчез? Дела у вас творятся, однако, не находите?
- Да, дела, - не замечая иронии, пробормотал Миша и вдруг с вызовом добавил: - И никакой я не таксист! То есть не совсем таксист. Я ученый, кандидат наук, между прочим, как и вы!
- А откуда вы знаете, что я кандидат наук? – уже более уважительно поинтересовался Лев Иванович.
- А потому что я когда-то был вашим аспирантом! Миша Соколов, припоминайте, ну же! Тот ноябрьский вечер, праздник, мы пили водку у вас в лаборатории, а вы ухлестывали за Любкой Марьиной, припоминайте!
- Что вы себе позволяете – «ухлестывал»! - Шнайдрук начал сатанеть. - В какой лаборатории?! Кто вы, черт подери, в конце концов, такой?!! – завлаб грозно придвинулся к собеседнику. И вдруг, в эту самую секунду, несчастному Льву Ивановичу показалось, что он действительно знаком с человеком, сидящим напротив, что он совсем недавно уже где-то видел это лицо. Или не совсем это, но очень похожее. Шнайдрук напряг свою память из последних сил, впился глазами в ночного собеседника и вдруг холодная волна догадки окатила его, пронзила как ток, и выступила на лбу капельками липкого пота.
На него, криво усмехаясь и не отводя холодных серых глаз, спокойно смотрел тот самый вихрастый аспирант, с которым они действительно пили вчера водку, которого звали Миша, которого он давеча приревновал к Любке, и которому, черт его подери совсем, он, набравшись, в самом деле хотел набить морду. Но только тому, чтоб он сдох, вчерашнему, «ухлестывающему», по его собственным словам, за Любкой, было от силы лет двадцать пять. А этому, сидящему сейчас холодной осенней ночью в машине напротив, не меньше сорока, лицо покрылось морщинами, да и вихры сменились коротким седоватым ежиком. Только холодные серые глаза были те же, что и вчера...
«Родственник его какой-то? Может, отец? – лихорадочно соображал Шнайдрук. – Но откуда же он тогда знает про Любку, про Вайсмана, про лабораторию и про все остальное? И что он знает еще?»
- Послушайте, не надо гадать, кто я и что я, - читая мысли Шнайдрука, вкрадчиво проговорил таксист. – Вспоминайте! В тот вечер вы выпили, здорово выпили. Долго крутились вокруг меня с Любкой. Потом плюнули на все и шатаясь ушли домой, или куда там вы еще собирались. А где-то через час в здании Института раздался взрыв, повыносило к чертовой матери все стекла. А еще через два дня я нес гроб с вашим телом на кладбище. Но об этом я уже, кажется, вам рассказывал. Кстати, - продолжал таксист довольно фамильярно, - нам было сказано, что погибли вы по собственной неосторожности, открыли спьяну какой-то щиток высокого напряжения, замкнули там что-то или зацепили, я мало разбираюсь в этих вещах. Всю эту возню на восьмом этаже после вашей трагической гибели быстро свернули, а остатки потихоньку вывезли. Вместо вас заведующим лабораторией временно назначили Судзинского, правда и он к Новому году помер, но это уже другая история. Ваша смерть не вызвала, как это боялось начальство, больших кривотолков и очень скоро о вас забыли. Через три месяца я женился на Любке, и в первую брачную ночь она мне рассказала, как вы ее домогались. Вам тогда очень повезло, что вы померли, иначе бы я вас убил. С тех пор прошло уже, как я сказал, лет двадцать. В связи со всем вышесказанным, можно полюбопытствовать, почему вам не лежалось на кладбище, как всякому порядочному покойнику, и где вы все это время шатались?Таксист исподволь взглянул на бледного как смерть ученого и отвернулся. В машине повисла мертвая тишина, только капли дождя хлестали по машине с низким монотонным гулом...
|
|