В станице на день Маковея намечалась большая праздничная ярмарка. С начала той, первой ярмарки, проведённой по указу императора прошло немного – немало полсотни лет. Станичное правление долго заседало по поводу праздника: что отремонтировать надо? чем украсить? кого пригласить? Жарко спорили о том, строить ли новый шинок вместо старого, с камышовыми стенами, который сгнил ещё лет десять назад.

Выносить столь незначительный вопрос на станичный сход было смешно. Казаки ждали слова атамана.

А между тем, на базарной площади не прекращались работы: сбивали прилавки, ладили навесы, копали новый нужник, чистили колодец. Все свободные от службы казаки участвовали в общественных работах. Да и многие казачки изъявили желание потрудится «на обчество», но поставили условие: никаких шинков. И так мужья по праздникам не просыхают, а тут ещё в центре станицы разводить пьянство.

Громче всех возмущалась Палашка Дьяченко. Хотя её меньше всех это касалось. Палашкин казак, Анисим Дьяченко, прошлой зимой, отправившись на рыбалку, утонул в проруби. Говорят, что был он изрядно выпивши. Работа двигалась споро, и к концу июля казаки вплотную подошли к вопросу о шинке: строить или не строить? Решение задачи взяли на себя женщины. Они, возглавляемые Палашкой, минуя правление, гурьбой подались к хате атамана.

Атаман, румянощёкий сивоусый Степан Мыцык, только что отобедал. Губы его лоснились от жира, а сытый взгляд лениво перебирал депутацию баб.

– Шо вам, бабы?

Вперёд выступила Палашка:

– Степан Панасович, скажите, будут чи ни ставить шинок на базаре?

Остальные казачки, не дав атаману ответить, перебивая друг друга, загалдели:

– Нема такого закону, чтоб спаивать казаков!

– Перепьются и жинок начнут за косы тягать.

– Та й сами передерутся.

– Тихо! – прикрикнул на баб Степан, - вы думаете, что если не построим шинок, то казаки и пить не будут? Добре! Поставим вместо кабака на площади бочки с ковшами и определим к ним непьющих казаков. Расходитесь, бабы, по своим хатам та и не горюйте.

В этот момент из-за угла хаты вылетел казак Микола Дорошенко. Его словно невидимая сила швыряла от одного плетня к другому. И всё же, несмотря на то, что улицы казаку было мало, он не падал. Увидев толпу женщин, Микола растопырил руки и с криком «Бабоньки!» бросился на них. Женщины с визгом разбежались в стороны, и казак, споткнувшись о камень, упал к ногам атамана. Подняв голову, Микола увидел, перед кем он стоит, и сразу же нашёлся:

– А вот, батько, я к тебе с вопросом….

Он запнулся на минуту, соображая, о чём бы спросить. И тут его осенило:

– А почему Галушиха на мою грядку до ветру ходит.

Атаман, сдерживая улыбку в уголках усов, постарался строго ответить Дорошенке:

– А ну, иди, проспись, а то плётки получишь!

Микола, как собака, приподнявшись на четвереньки, некоторое время стоял, качая хмельной головой. И вдруг, будто его подбросил порыв ветра, и он короткими перебежками понёсся по улице.

– Но вот, видите? – усмехнулся атаман, показывая развеселившимся женщинам на казака, – свинья всегда болото найдёт!

Ярмарка удалась на славу. Съехались гости не только из ближайших станиц, но прибыли начальники из самого Екатеринодара, много было продавцов и покупателей с Хопра и Дона, встречали делегации с Волги и Терека.

Ах, каких коней привезли купцы! На Кущёвской базарной площади показывали свою стать терские аргамаки и степные дончаки. Жались под навесами, прячась от августовского солнца, лохматые бараны и стройные козы, мычали тёлочки, бычки и коровы. И даже откуда-то взялся верблюд. Его водил по ярмарке низкорослый магометанин в грязной чалме, за ним, дивясь на незнакомую скотину, пристроилась гурьба чумазых казачат.

Вдоль плетней стояли мешки и чувалы с зерном. А на прилавках разложено было всё, чем богат и славен благодатный Юг. Выделанные кожи, обувь, шубы. Земледельческие орудия, телеги, прялки. Холст домашнего изготовления, посуда, различные виды сыров ….

На ярмарке каждый из станичников получил свою долю удовольствий: дети – пряники и орехи, казачки – расписные шали, а казаки – вдоволь горилки из стоведёрных бочек. Не обошлось и без курьёза. Всё тот же казак Микола Дорошенко поругался со свиньёй писарчука Ивана Губы. Посмотреть на это чудо сбежалась вся ярмарка. По-видимому, казак спутал свинью со своей женой, так как кричал:

– Ты что, бесстыжая, крутишь здесь голым задом, а ну, геть до дому, не позорь меня.

Долго ещё кущёвцы вспоминали этот шумный, красивый праздник, даже летоисчисление долгое время у них шло «до и после ярмарки».

Между тем, казаки продолжали пьянствовать, хотя ближайший шинок находился аж в станице Кисляковской. А это двадцать верст, не меньше. Пока вернёшься оттуда, наверняка, протрезвеешь.

Женщинам это дело надоело, и они сговорились проследить за пьющими казаками. Что не составило труда. Достаточно было с утра пронаблюдать за Миколой Дорошенко.

И когда они увидели источник зла, то своим глазам не поверили! Казаки выходили на край станицы, обходили вокруг вишнёвого сада казначея Тимофея Мищенко и с огорода пробирались к хате … Палашки Дьяченко! Вот она – шинкарка-то! А больше всех выступала против строительства шинка. «Свою цель имела, – догадались бабы. – Был бы шинок, никто б у неё горилку и не покупал». И сговорились они наказать Палашку.

Вечером, когда казачки вышли за околицу встречать стадо, группа особенно злых на Палашку баб набросилась на неё. Женщины сорвали с головы вдовы платок и вцепились ей в волосы.

– Ах ты, ведьма! Какая притворщица! И ведь больше всех кричала, чтоб шинок не ставили. А сама наших казаков спаиваешь!

Палашка, отбиваясь от нападавших на неё женщин, сквозь слёзы выкрикивала:

– А чем мне детей кормить! У меня три дочки! Земли у меня нет. Земли!

Самая заинтересованная в совершении правосудия, старая Дорошенчиха, прошипела вдове прямо в ухо:

– Сегодня нас никто не видит. Но смотри, узнаем, что спаиваешь наших казаков, заявим в станичное правление, и тебя высекут тогда при всём честном народе, – и громче жалостливо добавила: - Бросьте её, бабы. От нужды это.

Палашка не стала дожидаться худой славы и наказания. Забрав детей, вскоре она перебралась на дальний хутор. Но и после её отъезда казаки пить не перестали.