Что хочет автор. Литературные конкурсы

Автор:	Произведения Новогоднего литературного конкурса "Самый яркий праздник года - 2024" Номинация Проза для взрослых, проза для детей
Тема:	33. Эротический сон в новогоднюю ночь	Ответить

   С вечера стоял морозный туман, и все деревья за ночь густо оделись в белый наряд. В первые утренние часы он держался крепко. Разве что стайка снегирей – красногрудых на белых ветках – стряхнёт немного инея, и крупные, но очень лёгкие, невесомые почти кристаллы кружились в воздухе, играя бликами. Но позже, когда светило поднялось выше и стало немножечко пригревать, он начал сам по себе осыпаться, и вскоре весь чистый, прозрачный, позолоченный лучами воздух наполнился мерцающей, неподвластной законам земной гравитации, снежной пылью.
   Не правда ли, грешно сидеть дома в такое утро. Радостями, которые преподносит жизнь, следует дорожить, решил я и, потеплее одевшись, вышел на улицу. Воздух звенел не только воробьиным гомоном - в соседском огороде вопили мальчишки, играя в войну. Юрок Куровский догнал Вовку Грицай, свалил в сугроб, оседлал.
   - Ага, попался! Жизнь или смерть?
   - Ой, жизнь! – тяжело дыша то ли от бега, то ли от смеха, взмолился Вовка. – Ой, больше не буду.
   - Хватит вам дурачиться! – крикнул я им сквозь щель в заборе. – Посмотрите, какие снегири прилетели.
   Куровский перестал тузить Вовку. Тот поднялся из сугроба, выглянул из-за Юркиного плеча, увидел меня и быстро пошёл – мягко сказано – побежал ко мне. И такой радостью засветился – просто родного брата встретил, с которым десяток лет не виделся. Перед забором погасил свою улыбку - должно быть, застеснялся.
   - Давно бегаете? – спросил я. – Небось, ухи отморозили. Гляди - отвалятся.
   - Эти отвалятся, новые вырастут, - беззаботно махнул рукой Юрка, подходя.
   - Жди-и, - на полном серьёзе усомнился Вовка. – Вырастут…
   - А у нас сегодня ёлка будет, - похвастал он.
   - Какая ёлка? – я потёр застывающий нос варежкой. – Игрушечная?
   - Ну, вот ещё! – Грицай попытался быть серьёзным, что, однако, ему плохо удавалось – Ёлка самая настоящая, из леса, а на ней игрушки.
   - А-а, настоящая? – я шмыгнул носом. Мне хотелось посмотреть на ёлку.
   Вовка это сразу понял.
   - Пойдем, глянешь. Замёрз совсем.
   - Я не замёрз - я только вышел.
   Хозяйка дома подозрительно оглядела нас от большой печи.
   - Что, уже набегались? Быстро…
   Вовка оправдывался, пытаясь расстегнуть закоченевшими пальцами пуговицы пальтишка:
   - На улице – Мороз Красный Нос. Вон и мальчишки подтвердят.
   Мать слушала и смотрела на его торчащий вихор, оттопыренные уши сначала как будто бы с угрозой, но постепенно сердце её оттаяло, и по лицу заструилась улыбка.
   - Мам, есть что поесть? – Вовка опростал ноги от валенок, подошёл к матери и приложился холодным ухом к её полной руке выше локтя.
   - Промялся? – Стюра Грицай провела рукой по вихру, но он тут же встопорщился.
   За её спиной весело потрескивало в очаге - по комнатам разливалось тепло.
   - Давай-ка сюда свои лопушки, - сказала тётя Стюра, прижимая к себе голову сына и оттирая его озябшие красные уши.
   Вовка посматривал на нас смородиновыми глазами из-под материнской руки и счастливо сопел.
   - Нате-ка гостинца, - хозяйка разломила кусок пирога на три части и подала нам.
   И мы уплели его с таким наслаждением, будто это был не обыкновенный капустник, а невесть какое лакомство.
   - А ты, Толька, всё хилой какой-то. Или мать тебя плохо кормит, или гуляешь мало? Много, говоришь? Так что ж такой худющий – кожа да кости? Или молока у вас сейчас нет? Вот погоди, весна придёт, корова растелится – будет и молочко…
   - Скорей бы уж, - посетовал Юрка. – Зима как надоела…
   Поев, мы забрались на печку. В тепле нас разморило, а вот пальцы ломило.
   Подошёл хозяин дома, погладил мои волосы большой мозолистой ладонью кузнеца:
   - Согрелись? Тогда слезайте, ёлку будем ставить.
   Глаза у него хитроватые, с постоянной лукавой усмешкой в глубине.
   Самый маленький Грицай – Серёжка скакал, скакал на одной ноге, упал, нос расквасил. Его старшая сестра Людмила присела перед ним на корточки, намазала нос зелёнкой.
   - Не ори, так надо. А то будет заражение крови, и тебе весь нос отрежут.
   Увидев нас, она встала и начала собирать в пучок рассыпавшиеся волосы. Они были тёмными, и потому, наверное, кожа на лбу и на висках казалась особенно нежной, матово-белой. Кофточка-безрукавка с широким вырезом на груди оставляла открытыми руки и шею.
   Хозяин принёс с веранды пушистую ёлочку с крестовиной у комля, поставил возле окна, в комнате сразу стало темнее. Он широко раздул ноздри, ловя острый аромат хвои, потом поперхнулся, сердито махнул рукой и трудно закашлялся. Лицо его стало тёмным, под стать ёлочным иголкам, в груди что-то хрипело и клокотало.
   Прокашлявшись, сказал:
   - Кому что, мать чесная! Наполеону для настроения Россия была нужна, Гитлеру – весь свет, а кому и так вот, у ёлочки посидеть – красота, милое дело. Как думаете, пацаны, будет из вас толк в жизни? Даст Бог - посчастливит. Жизнь, она ведь что коловерть: кого на дно затянет, в самую тину, а кого на быстрину вынесет – плыви по раздолью.
   - Ясный ты на слова, и лампу зажигать не надо, - сказала ему жена от дверного косяка, тоже любуясь ёлкой.
   - Видишь, какая экономия выходит, забогатеть можно. Что ни говори, а здорово сотворён мир, с отделкой исключительной. Только вот человек в недоделке остался - словно кто помешал в процессе создания…
   Жена отмахнулась, сказала, уходя на кухню:
   - Ёлка в дом – праздник в нём.
   Нина Грицай развешивала на качающихся ветвях стеклянные бусы, а её старшая сестра держала в руках коробку с ёлочными игрушками и декламировала:
   - Под голубыми небесами
    Великолепными коврами,
    Блестя на солнце, снег лежит,
    Прозрачный лес один чернеет,
    И ель сквозь иней зеленеет,
    И речка подо льдом блестит…
   Ёлка совсем отошла от мороза. Над хвоёй заклубился дымкой пар. На иголках засверкали капли росы. Тянуло от коры смоляной свежестью.
   А мне вдруг погрезились сказочные берега далёких стран, крики птиц и шум прибоя, грохот барабана, зовущего на бой – короткая, но кровавая схватка, смуглые плечи и курчавые головы пленников, что склонились на жертвенный алтарь…
   - Тотошка!
   Я вздрогнул и оглянулся - на пороге в шубейке с платком в руке стояла моя старшая сестра Люся.
   - Идём обедать.
   - Отстань, я ёлочку наряжаю.
   Высоченный кузнец Михаил Грицай на самый кончик ёлки водрузил рубиновую звезду.
   - Без этой вершинки – раскосматится.
   И засипел широкой грудью.
   - Я жду, - напомнила о себе моя старшая сестра. – За вихры тебя тащить? Могу.
   - Ты сама-то зайди, - пригласил её хозяин. – Да на ёлку полюбуйся. У вас такая?
   - Не-а. Мы вообще не ставили.
   - Вы вечером вместе с Толиком приходите, - пригласила Люда Грицай.
   - Ладно. Пошли, - теребила меня сестра.
   Михаил Давыдович покачал головой, усмехнувшись:
   - Думаю, всё думаю, старость пришла, уж и в землю пора, да что-то не хочется. Вот я и говорю иной раз, куда люди спешат – торопятся, будто бегом бегя дольше прожить можно.
   С сестрой спорить бесполезно - я оделся и побежал домой.
   Дома было чисто, тепло и уютно, словом, как перед праздником.
   Я поел и забрался на широкую родительскую кровать. Вскоре подкрался сон.
   … У меня были крылья – огромные, сильные. Я парил высоко над землёй. Подо мной растелилась незнакомая равнина, виднелись вдали горы. Зорко оглядывая безмерные пространства, я увидел берег чудесной реки. Захотелось искупаться. Приземлившись, почувствовал неясную угрозу. Дёрнул с бедра меч и, очертя голову, бросился навстречу неведомой опасности. Подо мной уже резвый скакун, белый плащ вьётся за моими плечами. А со всех сторон, из-за каждого куста, пригорка или валуна в меня направлены стрелы бьющих без промаха луков. Неведомые стрелки. Кто они? Сколько их?…
   Проснулся от яркого света в комнате - Люся читала книгу, притулившись к столу.
   Было невыразимо приятно нежиться под тёплым одеялом.
   Сестра не заметила моего пробуждения и продолжала неторопливо шелестеть страницами. Должно быть, интересная книга. Но куда ей до моего сна!
   - Диковинный сон мне приснился.
   - Силён ты дрыхнуть. Что ночью будешь делать?
   - В гости пойду.
   - Ага, иди. Давно уже пора, да как бы не поздно было – на дворе-то уж темно.
   Я бросился к окну, и сердце моё защемила обида.
   - Проводи, - наспех, кое-как одевшись, захныкал я.
   - Отвянь, - дёрнула плечом сестра.
   - Я боюсь – там темно.
   - Боишься – не ходи.
   - Ага, с тобой сидеть останусь.
   - Ну, иди… Я посмотрю, как ты вернёшься, если ещё дойдёшь.
   И я пошёл, хотя очень боялся ходить по тёмной улице. Ледяной червячок страха осязаемо шевелился где-то на дне моего сознания. Но улица не была такой страшной, какой казалась из окна. В разрывах облаков мерцали звёзды. Луна где-то блудила, и её матовый свет мягко стелился по окрестности. Снег весело и звонко хрустел под валенками. Мороза не чувствовалось, хотя, конечно, он был – не лето же.
   Чёрный пёс вынырнул откуда-то на дорогу, покосился на меня, сел и завыл, уткнувшись мордой в небо.
   С отчаянным воплем я бросился вперёд - собака с визгом от меня. Мелькнул забор, и я с разбегу ткнулся в калитку грицаевских ворот. Никто меня не преследовал, никто не гнался за мной. Калитка подалась вовнутрь двора, когда я потянул за верёвочку щеколды. Все окна были черны, лишь гирляндою светилась ёлка. Поднялся на крыльцо, прошёл веранду, толкнул дверь. Ни души, ни звука.
   - Есть, кто дома? – прозвучало мольбой.
   - Кто там? – Люда откуда-то из глубины комнат.
   - Это я, - сказал я.
   - А, Толя, - с улыбкой на губах показалась Люда. – С Наступающим!
   - Говорили, ёлка будет.
   - Проснулся! Так была уже. Ребятишки были - попели, поплясали, получили подарки и разошлись. Ты где был?
   Слёзы сами собой побежали по моим щекам.
   Люда покачала головой и вытерла мне нос полотенцем.
   - Подожди, я тебя сейчас угощу. Там должно что-то остаться.
   Через минуту…
   - Садись, - позвала она меня за стол, – да разденься ты.
   Через минуту я уже уплетал какие-то сладости, запивая их компотом, а Люда сидела на диване, погрузив локоть в подушку, подперев щёку рукой, и ладонью поглаживала голое колено.
   - Очень жаль, что тебя не было - детвора так уморительно веселилась.
   Ей захотелось меня утешить, но как это сделать она не знала. Ей было шестнадцать лет, и она испытывала ко мне материнские чувства. Наверняка.
   - А где все?
   - К Батеневым пошли.
   Не компот, а настоящий нектар! Я потягивал его с наслаждением. И торт, и печенье с выпечкой - я ещё не всё испробовал. А конфет, какая куча! Мне хотелось остаться, но обида и неловкость не проходили. Заявил, что ухожу, опорожнив от компота кружку.
   Людмиле было скучно одной сидеть дома.
   - Подожди. Идём, чего-то покажу.
   Жуя на ходу, протопал следом за ней в тёмноту спальни. Люда быстро освободилась от платья, а шёлковую сорочку обеими руками лихо вздёрнула на самую голову. Это было непостижимо, таинственно и захватывающе интересно. Сейчас мы будем целоваться и ляжем в кровать – подумал я.
   - Видел?
   - Ага.
   - Что видел?
   - Ну, тебя.
   - Да нет, смотри.
   Манипуляции с сорочкой повторились.
   - Видел? Искры видел? И всё тело наэлектризовано – светится.
   Я поперхнулся непрожеванным куском. Люда надела платье, включила свет и подозрительно уставилась на меня.
   - А ты что подумал? А ну, марш домой! Бесстыдник….
   Кто бесстыдник? Я? Ну, люди! Вот, народ! Это в душе, а внешне я был вызывающе спокоен и безмятежно доволен собой. Сколь бы старше и умней не была она меня, всё же оставалась женщиной – куда ей до мужика, пусть даже такого маленького, как я.
   Ночью приснился сон.
   Целый хоровод девиц в ночных сорочках и босиком кружился возле моей кровати. Их почти не видно в темноте - только шарканье ног и скрип половиц, да тени какие-то. Потом ночные сорочки птицами взмыли вверх, и обнажённые тела угрожающе засветились из темноты. А трусов-то на них не было!
   Это был первый в жизни моей эротический сон…