Встречи. Студия поэзии | Уважаемые дамы и господа! Студия Поэзии Литературной мастерской «Облик» приглашает авторов и гостей портала на ВСТРЕЧУ №42 с поэзией Александра Кабанова! В мастерской «Облик» (АССОЛИТ http://litset.ru/index/0-93) собрались авторы, желающие работать по примеру легендарной «могучей кучки»! В первую очередь, мы хотим вдохновлять друг друга своими произведениями и в процессе обсуждения делать их еще лучше! Хотим открывать новые перспективы для личного творчества в диалоге! Будем рады, если для кого-то из вас наша работа так же станет источником вдохновения! «Что есть дорога? Дороги нет! Вперед, в неизвестное!» Гете Состав Студии Поэзии (в скобках указана текущая очередность рецензирования): 1. Блинов Андрей (4) 2. Вдовин Николай (5) 3. Карапетян Наринэ (7) 4. Кастрель Дмитрий (1) 5. Лунева Наталия (6) 6. Немежикова Ольга (2) - ведущий 7. Сташевска Инга (3) Подробную информацию о нашей деятельности вы можете получить в разделе "О мастерской". Пожалуйста, читайте — Андрей Блинов изложил наши принципы коротко и ясно! Но если у вас появились вопросы — мы на них ответим прямо в заседании! Сегодня мы говорим о подборке замечательных стихотворений Александра Кабанова, сделанной для нас Наринэ Карапетян! Чертополох обнимет ангелополоху, вонзит в нее колючки и шипы, вот так и я – люблю свою эпоху, и ты, моя эпоха, не шипи. Смотри, через плечо, на эти рельсы: как пальмовое масло пролилось, и Аннушку Каренину – карельцы ведут к путям, промасленным насквозь. Ревет состав, заваливаясь набок, а вслед за ним ревет другой состав, и в этом деле важен только навык, азартный ум и воинский устав. Когда вернусь в Карелию-Корею – возьму планшет, прилягу на кровать, как хорошо, что я еще умею любить тебя и деньги рисовать. *** В саду вишневом, как на дне костра, где угольки цветут над головою, лишь фениксы, воскресшие с утра, еще поют и поминают Гойю. Меж пальцев — пепел, так живут в раю, как мне признался кореш по сараю: «Вначале — Богу душу отдаю, затем, опохмелившись, забираю…» Причудлив мой садовый инвентарь, как много в нем орудий незнакомых: взмахнешь веслом — расплавится янтарь, высвобождая древних насекомых. …гудит и замирает время Ц, клубится время саранчи и гнуса, распахнута калитка, а в конце стихотворенья — точка от укуса. Подуешь на нее — апрель, апрель, гори, не тлей, не призывай к распаду, и точка превращается в туннель — к другому, абрикосовому саду. *** Я прибыл в ночь на поезде саврасом, безумец круглый — в поисках угла, кувшин, обросший человечьим мясом: о, как моя десница тяжела. В карьере мраморном раскинулась деревня, чьи улицы прорезаны в толпе, здесь каждый житель — извлечен из кремня и вскормлен, словно памятник себе. Поскольку под рукой материала на всех не хватит — вскоре порешат, что и природа — часть мемориала: от южных гор до северных мышат. Ржавеют птицы, заливаясь щебнем, в молочных ведрах киснет купорос, а я — смеюсь, вычесывая гребнем бенгальский пепел из твоих волос. Строительство имеет много магий, краеугольный камень — хризолит, и здешний воздух — воспаленный магний: от слов — искрится, в музыке — горит. Но ты не слышишь, обжигаясь в древнем высоком сне, как глиняный Колосc, покуда я вычесываю гребнем бенгальский пепел из твоих волос. Аккордеон Когда в пустыне на сухой закон — дожди плевали с высоты мечетей и в хижины вползал аккордеон, тогда не просыпался каждый третий. Когда в Европе орды духовых вошли на равных в струнные когорты, аккордеон не оставлял в живых, живых — в живых, а мертвых — даже в мертвых. А нынче он — не низок, не высок, кирпич Малевича, усеянный зрачками, у пианино отхватил кусок и сиганул в овраг за светлячками. Последний в клетке этого стиха, все остальные — роботы, подделки, еще хрипят от ярости меха и спесью наливаются гляделки. А в первый раз: потрепанная мгла над Сеной, словно парус от фелюки... ...аккордеон напал из-за угла, но человек успел подставить руки. *** Мой милый друг, такая ночь в Крыму, что я — не сторож сердцу своему, рай переполнен, небеса провисли, ночую в перевернутой арбе, и если перед сном приходят мысли, то как заснуть при мысли о тебе? Такая ночь токайского разлива сквозь щели в потолке неторопливо струится и густеет, августев, так нежно пахнут звездные глубины подмышками твоими голубыми; уже, наполовину опустев, к речной воде, на корточках, с откосов — сползает сад — шершав и абрикосов, в консервной банке — плавает звезда, о, женщина — сожженное огниво: так тяжело, так страшно, так счастливо, и жить всегда — так мало, как всегда. * * * Янтарь гудел, гудел и смолк: смола устала от беседы, и сердце, как засадный полк – замрет в предчувствии победы. И отслоится береста – сползая со стволов обойно, моя коробушка пуста, полным-полна моя обойма. Янтарь истории гудел, тряслись над кассою кассандры, а у меня так много тел: браток, пора менять скафандры. И к бластеру, и к топору опять зовет комбат Исайя, да, я – предам тебя – умру, своим предательством – спасая. * * * Мой глухой, мой слепой, мой немой — возвращались домой: и откуда они возвращались — живым не понять, и куда направлялись они — мертвецам наплевать, день — отсвечивал передом, ночь — развернулась кормой. А вокруг — не ля-ля тополя — заливные поля, где пшеница, впадая в гречиху, наводит тоску, где плывёт мандельштам, золотым плавником шевеля, саранча джугашвили — читает стихи колоску. От того и смотрящий в себя — от рождения слеп, по наитию — глух, говорим, говорим, говорим: белый свет, как блокадное масло, намазан на склеп, я считаю до трёх, накрывая поляну двоим. Остаётся один — мой немой и не твой, и ничей: для кого он мычит, рукавом утирая слюну, выключай диктофоны, спускай с поводков толмачей — я придумал утюг, чтоб загладить чужую вину. Возвращались домой: полнолуния круглый фестал, Поджелудочный симонов — русским дождём морося, это низменный смысл — на запах и слух — прирастал или образный строй на глазах увеличивался? * * * Хмели-сунели-шумели, хмели-сунели-уснули, и тишина заплеталась, будто язык забулдыги, к нам прилетали погреться старые-добрые-пули, и на закате пылали старые-добрые-книги. Крылья твои подустали, гроздья твои недозрели, йодом и перламутром пахнут окно и створка, хмели мои печали, хмели мои б сумели, если бы не улитка — эта скороговорка. Наринэ Карапетян: нравится мне у Александра Кабанова классическая форма с откровенно отвязанным содержанием. Метафоры просто под дых, и, что называется, взяты из подручных материалов. Вообще загадка, почему очень часто стихи о высоком не трогают, а вот такие, без всякого позерства, строки сильно изуверившегося человека цепляют за живое. Я понадергала из его журнальных публикаций за последние год-два те, что мне приглянулись. Ольга Немежикова: Наринэ предложила мне сделать отборку из предложенных стихотворений, но лично мне все они показались интересны. Давайте поговорим каждый о том, что его особенно зацепило, потому что стихи очень запоминающиеся. В чём же их тайна? Приглашаем всех авторов портала с гостевыми рецензиями, в том числе во время самой встречи! Всегда рады вашему вниманию! |
| О!.. Э-э... Ну,.. Такие стихи, по-моему, приятно даже просто выставлять на обозрение, а не токмо с восхищением читать (и писать!). Наринэ, так? Здесь поэзия занимается своим прямым делом: роднит всё со всем, причём изящно, влёгкую. Собственно, поэтический дар - это и есть ощущение цельности мира. Через простое соседство слов. Без модных метафорических ребусов. Вот элементарная строка: "Такая ночь токайского разлива..." - насколько же она полна и плотна, и свободна, как выдох. И таких - почти все! Наверное, вернусь ещё что-нибудь сказать. Ошарашен (в хорошем смысле). |
| Дмитрий, как здорово Вам удалось выразить: "Здесь поэзия занимается своим прямым делом: роднит всё со всем, причём изящно, влёгкую." Впадина неба и подмышки любимой, которая, говоря словами Джойса, "маленькие мои небеса". Ваш пост даже дополнять ничем не хочется - настолько он законченно передает основное впечатление от стихов Кабанова... |
| Знаете, я всегда нацеливал себя на точную информацию в стихе. Ну, такой мой для себя выбор. При том, что поэзия, по преимуществу, давала информацию расширяющую. Примеры были впечатляющими. Хотя бы "Большая элегия..." Бродского. Тут я несколько смутился прямолинейностью этого расширения, но принял безоговорочно сам принцип. В дальнейшем Бродский вообще не плошал. Потом пошли "расширители" вообще неизвестно куда, типа: "я вздрогнул - и альфа Центавра сробела". У Кабанова всё с расширением в порядке. Всё близко, понятно и (извините) красиво. |
| Дмитрий! Разве я говорю, что - некрасиво?! Красиво! Но, такое впечатление, что можно одну рюшечку оборвать - другую пришить, вот я о чём! Не везде, понятно! Ну, бог с ним! |
|
|