Встречи. Студия поэзии | Уважаемые дамы и господа! Студия Поэзии Литературной мастерской «Облик» приглашает авторов и гостей портала на ВСТРЕЧУ №42 с поэзией Александра Кабанова!
В мастерской «Облик» (АССОЛИТ http://litset.ru/index/0-93) собрались авторы, желающие работать по примеру легендарной «могучей кучки»! В первую очередь, мы хотим вдохновлять друг друга своими произведениями и в процессе обсуждения делать их еще лучше! Хотим открывать новые перспективы для личного творчества в диалоге! Будем рады, если для кого-то из вас наша работа так же станет источником вдохновения!
«Что есть дорога? Дороги нет! Вперед, в неизвестное!» Гете
Состав Студии Поэзии (в скобках указана текущая очередность рецензирования):
1. Блинов Андрей (4)
2. Вдовин Николай (5)
3. Карапетян Наринэ (7)
4. Кастрель Дмитрий (1)
5. Лунева Наталия (6)
6. Немежикова Ольга (2) - ведущий
7. Сташевска Инга (3)
Подробную информацию о нашей деятельности вы можете получить в разделе "О мастерской". Пожалуйста, читайте — Андрей Блинов изложил наши принципы коротко и ясно! Но если у вас появились вопросы — мы на них ответим прямо в заседании!
Сегодня мы говорим о подборке замечательных стихотворений Александра Кабанова, сделанной для нас Наринэ Карапетян!
Чертополох обнимет ангелополоху,
вонзит в нее колючки и шипы,
вот так и я – люблю свою эпоху,
и ты, моя эпоха, не шипи.
Смотри, через плечо, на эти рельсы:
как пальмовое масло пролилось,
и Аннушку Каренину – карельцы
ведут к путям, промасленным насквозь.
Ревет состав, заваливаясь набок,
а вслед за ним ревет другой состав,
и в этом деле важен только навык,
азартный ум и воинский устав.
Когда вернусь в Карелию-Корею –
возьму планшет, прилягу на кровать,
как хорошо, что я еще умею
любить тебя и деньги рисовать.
***
В саду вишневом, как на дне костра,
где угольки цветут над головою,
лишь фениксы, воскресшие с утра,
еще поют и поминают Гойю.
Меж пальцев — пепел, так живут в раю,
как мне признался кореш по сараю:
«Вначале — Богу душу отдаю,
затем, опохмелившись, забираю…»
Причудлив мой садовый инвентарь,
как много в нем орудий незнакомых:
взмахнешь веслом — расплавится янтарь,
высвобождая древних насекомых.
…гудит и замирает время Ц,
клубится время саранчи и гнуса,
распахнута калитка, а в конце
стихотворенья — точка от укуса.
Подуешь на нее — апрель, апрель,
гори, не тлей, не призывай к распаду,
и точка превращается в туннель —
к другому, абрикосовому саду.
***
Я прибыл в ночь на поезде саврасом,
безумец круглый — в поисках угла,
кувшин, обросший человечьим мясом:
о, как моя десница тяжела.
В карьере мраморном раскинулась деревня,
чьи улицы прорезаны в толпе,
здесь каждый житель — извлечен из кремня
и вскормлен, словно памятник себе.
Поскольку под рукой материала
на всех не хватит — вскоре порешат,
что и природа — часть мемориала:
от южных гор до северных мышат.
Ржавеют птицы, заливаясь щебнем,
в молочных ведрах киснет купорос,
а я — смеюсь, вычесывая гребнем
бенгальский пепел из твоих волос.
Строительство имеет много магий,
краеугольный камень — хризолит,
и здешний воздух — воспаленный магний:
от слов — искрится, в музыке — горит.
Но ты не слышишь, обжигаясь в древнем
высоком сне, как глиняный Колосc,
покуда я вычесываю гребнем
бенгальский пепел из твоих волос.
Аккордеон
Когда в пустыне на сухой закон —
дожди плевали с высоты мечетей
и в хижины вползал аккордеон,
тогда не просыпался каждый третий.
Когда в Европе орды духовых
вошли на равных в струнные когорты,
аккордеон не оставлял в живых,
живых — в живых, а мертвых — даже в мертвых.
А нынче он — не низок, не высок,
кирпич Малевича, усеянный зрачками,
у пианино отхватил кусок
и сиганул в овраг за светлячками.
Последний в клетке этого стиха,
все остальные — роботы, подделки,
еще хрипят от ярости меха
и спесью наливаются гляделки.
А в первый раз: потрепанная мгла
над Сеной, словно парус от фелюки...
...аккордеон напал из-за угла,
но человек успел подставить руки.
***
Мой милый друг, такая ночь в Крыму,
что я — не сторож сердцу своему,
рай переполнен, небеса провисли,
ночую в перевернутой арбе,
и если перед сном приходят мысли,
то как заснуть при мысли о тебе?
Такая ночь токайского разлива
сквозь щели в потолке неторопливо
струится и густеет, августев,
так нежно пахнут звездные глубины
подмышками твоими голубыми;
уже, наполовину опустев,
к речной воде, на корточках, с откосов —
сползает сад — шершав и абрикосов,
в консервной банке — плавает звезда,
о, женщина — сожженное огниво:
так тяжело, так страшно, так счастливо,
и жить всегда — так мало, как всегда.
* * *
Янтарь гудел, гудел и смолк:
смола устала от беседы,
и сердце, как засадный полк –
замрет в предчувствии победы.
И отслоится береста –
сползая со стволов обойно,
моя коробушка пуста,
полным-полна моя обойма.
Янтарь истории гудел,
тряслись над кассою кассандры,
а у меня так много тел:
браток, пора менять скафандры.
И к бластеру, и к топору
опять зовет комбат Исайя,
да, я – предам тебя – умру,
своим предательством – спасая.
* * *
Мой глухой, мой слепой, мой немой — возвращались домой:
и откуда они возвращались — живым не понять,
и куда направлялись они — мертвецам наплевать,
день — отсвечивал передом, ночь — развернулась кормой.
А вокруг — не ля-ля тополя — заливные поля,
где пшеница, впадая в гречиху, наводит тоску,
где плывёт мандельштам, золотым плавником шевеля,
саранча джугашвили — читает стихи колоску.
От того и смотрящий в себя — от рождения слеп,
по наитию — глух, говорим, говорим, говорим:
белый свет, как блокадное масло, намазан на склеп,
я считаю до трёх, накрывая поляну двоим.
Остаётся один — мой немой и не твой, и ничей:
для кого он мычит, рукавом утирая слюну,
выключай диктофоны, спускай с поводков толмачей —
я придумал утюг, чтоб загладить чужую вину.
Возвращались домой: полнолуния круглый фестал,
Поджелудочный симонов — русским дождём морося,
это низменный смысл — на запах и слух — прирастал
или образный строй на глазах увеличивался?
* * *
Хмели-сунели-шумели, хмели-сунели-уснули,
и тишина заплеталась, будто язык забулдыги,
к нам прилетали погреться старые-добрые-пули,
и на закате пылали старые-добрые-книги.
Крылья твои подустали, гроздья твои недозрели,
йодом и перламутром пахнут окно и створка,
хмели мои печали, хмели мои б сумели,
если бы не улитка — эта скороговорка.
Наринэ Карапетян: нравится мне у Александра Кабанова классическая форма с откровенно отвязанным содержанием. Метафоры просто под дых, и, что называется, взяты из подручных материалов. Вообще загадка, почему очень часто стихи о высоком не трогают, а вот такие, без всякого позерства, строки сильно изуверившегося человека цепляют за живое.
Я понадергала из его журнальных публикаций за последние год-два те, что мне приглянулись.
Ольга Немежикова: Наринэ предложила мне сделать отборку из предложенных стихотворений, но лично мне все они показались интересны. Давайте поговорим каждый о том, что его особенно зацепило, потому что стихи очень запоминающиеся. В чём же их тайна?
Приглашаем всех авторов портала с гостевыми рецензиями, в том числе во время самой встречи!
Всегда рады вашему вниманию! |
| О!.. Э-э... Ну,.. Такие стихи, по-моему, приятно даже просто выставлять на обозрение, а не токмо с восхищением читать (и писать!). Наринэ, так?
Здесь поэзия занимается своим прямым делом: роднит всё со всем, причём изящно, влёгкую. Собственно, поэтический дар - это и есть ощущение цельности мира. Через простое соседство слов. Без модных метафорических ребусов.
Вот элементарная строка: "Такая ночь токайского разлива..." - насколько же она полна и плотна, и свободна, как выдох. И таких - почти все!
Наверное, вернусь ещё что-нибудь сказать. Ошарашен (в хорошем смысле). |
| Дмитрий, как здорово Вам удалось выразить: "Здесь поэзия занимается своим прямым делом: роднит всё со всем, причём изящно, влёгкую." Впадина неба и подмышки любимой, которая, говоря словами Джойса, "маленькие мои небеса". Ваш пост даже дополнять ничем не хочется - настолько он законченно передает основное впечатление от стихов Кабанова... |
| Знаете, я всегда нацеливал себя на точную информацию в стихе. Ну, такой мой для себя выбор. При том, что поэзия, по преимуществу, давала информацию расширяющую. Примеры были впечатляющими. Хотя бы "Большая элегия..." Бродского. Тут я несколько смутился прямолинейностью этого расширения, но принял безоговорочно сам принцип. В дальнейшем Бродский вообще не плошал.
Потом пошли "расширители" вообще неизвестно куда, типа: "я вздрогнул - и альфа Центавра сробела".
У Кабанова всё с расширением в порядке. Всё близко, понятно и (извините) красиво. |
| Дмитрий! Разве я говорю, что - некрасиво?! Красиво! Но, такое впечатление, что можно одну рюшечку оборвать - другую пришить, вот я о чём! Не везде, понятно!
Ну, бог с ним! |
|
| 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
К темам проекта
Ответить
