Солнце к закату. Кончился долгий июльский день.

Одна забота осталась, борща наварить на завтра. Тут и хватилась Таня, соль вышла вся. Вскинулась: зараз напротив к тётке Ульяне сбегаю!

Не успела мама слова молвить. Вороная коса наотлёт, пятки мелькнули, унеслась вихрем босоногая. Спозаранку в хлопотах, а ничуть не притомилась, что значит восемнадцать лет. Любовно глянула Груня вслед дочери: справной удалась казачка. Статная, чернобровая, омутом бездонным очи, молодцам погибель. Щёки зарёй полыхают, груди — пара крепких кавунчиков, платье рвут. Никакого дела не боится, за себя постоять умеет, перец-дивчина. Не знать бы от женихов отбоя, да вот свалилась, враз увела всех ребят война, будь неладна. Ну как Танюшке материна доля выпадет, вековухой горевать?

Назад от соседки стремглав летела Таня с горстью соли, в платочек завёрнутой. И откуда ни возьмись полицай. Свой, хуторской, в школе вместе учились — Мыколка-шибздик. Росточком Тане по плечо. В Красную армию не взяли, а пришли немцы, им, вишь, сгодился, сума перемётная. Давай он ерунду болботать: запрещено выходить после восьми, задерживаю тебя, пошли в комендатуру…

Таня фыркнула: ещё чего! А этот чудила за кобуру. Винтовку на такого клопа не навесить, по земле будет тащиться. Дали ему фрицы старый наган. Вытащил неумело, мушкой цепляясь. Наставил:

— Пойдёшь, говорю!

На девку с оружием, герой?.. Горяча кровь юной дончанки. Но сдержалась Таня. Ни слова. Только таким презрением ожёг её взгляд — будто в землю вдавил иуду-коротышку. Скукожился, прячет глаза.

Даже вдруг жаль его стало. Что творит, баранья башка? Вернутся наши, солоно придётся прихвостню фашистскому.

Некогда вздорить с дурнем. Мама ждёт. Борщ кипит. Словно от пустого места отвернулась Таня, побежала к своей калитке.

Сразу забыла глупую свару. Как чудесно тихим летним вечером!

Чуть, верхушками, шепчут тополя. Медовым ветерком тянет от околицы. Нежит босую, кошкой ластится к ногам уличная пыль, по щиколотку, тёплая, мягкая.

Через бровку, прямиком по бурьяну — стегнул по коленям татарник. Ойкнула: кусача молодая крапивка! Приласкала остреканную ступню влажная прохладная земля на тропке меж капустных боровков. Час назад полила. Плечи гудят: тринадцать раз сбегала вниз к Дону и обратно в горку с полными вёдрами на коромысле.

Приветно-ворчливо — пришла, гулёна? — скрипнула ступенька крыльца. Дома Таня.

Последний взгляд на небо: какой закат ясный! Славный завтра обещает денёк.

Вставать рано. Косить на зорьке по росе.

За лугом в дубраве земляничная полян…

Сухо щёлкнул выстрел.

Тонкий, как детский, вскрик.

Малорослому, из-за плетня ладно было целить Николаю. Опёр руку с наганом на верхнюю жердь, притаил дыхание. Бил не дрожа, наверняка. Увидел, как попала пуля девушке в спину под левую лопатку.

Вот теперь затрясло. Жадно хватал ртом воздух.

Но уже кончено. Лежит навзничь у родного порога головой в цветник, примяв алые мальвы.

Не о таком мечтал. Затем пошёл в полицию, чести отцовской и дедовской не щадя — чтобы заметила наконец неприступная чаровница. Взгляни она ласково, попроси: «Коля, не надо!» — конечно, простил бы её. Проводил до калитки. И… Много приятного грезилось.

Танька, Танька… Бесстрашная. Безжалостная.

Заголилась. Будто дразнит, кокетничает нестерпимо красивыми ногами.

Любил смотреть — прячась за занавеску, задыхаясь, сладко млея — как шла по воду бобылкина дочка.

Доложить. Нарушение комендантского часа. Неповиновение сотруднику полиции. Попытка к бегству. Глядишь, награда выйдет. А девок найдётся сколько угодно. Посмей только какая теперь фордыбачить!

Повеселел: всё правильно сделал. Ещё полюбовался расстрелянной одноклассницей. Расправив плечи, приосанясь, зашагал прочь.

Звериный женский вой. И умолк. Над убитой на коленях мать. Уже божевольна, потеряла разум. Ласково тормошит: лентяйкой ты стала? Вставай, донюшка!

Липко промокло платье Тани. Ниже левой груди рваная рана навылет.

Неловко откинута рука. Выронила платочек. А из него…

Тихим безумным смехом залилась Груня:

— Ах ты негодница, байстрючонка! Соль рассыпала? Плохая примета. Поссоримся…