Часть 1

1

С момента моего поступления в гимназию прошло уже целых два года, а

катастрофы до сих пор не случилось. Это можно было считать большой

удачей, но в то время я не придавал значения этому факту.

Проблемы ходили за мной по пятам и потихоньку отъедались. К 2007-му

они уже представляли собой сытых тварей, поглядывавших на мой

подростковый затылок по-хозяйски. Почему на затылок? Да потому, что я

старательно отворачивался, вовсю отрицая само их существование. Виной

всему могли быть мелкие, не связанные между собой неудачи… ведь так?

Ну да – так. Так мне казалось в мои двенадцать.

Но обо всем по порядку.

С детства, в любом коллективе сверстников, я привык чувствовать себя

первым. В детском саду у нас уже были какие-никакие занятия по

арифметике и русскому языку, и задачки, другим детям дававшиеся со

скрипом, я решал раньше, чем нам успевали дочитать условие. Более того,

иногда я разбирался в этих задачах лучше воспитателей, благодаря чему

некоторые из них стали меня недолюбливать.

С логопедом у меня тоже сложились особые отношения. На первом же

занятии я легко прочитал и проговорил всё, начиная с простых слов и

заканчивая скороговорками, и перешёл к заумной беседе о том, как

именно следует развивать речевые навыки у детей. Сверстников я не

считал ровней нам – взрослым и умным людям.

Начальная школа, в которую меня отдали родители, считалась в районе

самой продвинутой. В том числе благодаря нашей первой учительнице,

пользовавшейся авторитетом едва ли не гениального педагога. Именно в

её голове экспериментальная программа Эльконина-Давыдова

мутировала, превратившись в скользкого гада. Мы с одноклассниками не

просто учились бок о бок: мы конкурировали. И универсальной турнирной

таблицей стали для нас построения вдоль доски.

В конце каждой четверти Любовь Валерьевна выстраивала нас «в порядке

убывания ума». Прохаживаясь вдоль этого ряда, она декламировала речь:

– Рыбников, ты в этой четверти скатился на две позиции. Даже Колодкина

тебя обошла! И не стыдно тебе?

Колодкина сама постоянно оказывалась в конце ряда, и я качал головой:

дальше падать Рыбникову было уже некуда. Интересно, о чём он думал?..

Впрочем, наверно, о каникулах… Ведь каких ещё мыслей можно ожидать

от тех, кто не способен продвинуться хотя бы до середины ряда!

Сам я неизменно оказывался в самом начале, на первом или втором месте.

Здесь моим конкурентом традиционно был Чехович. Его способности к

математике меня впечатляли и заставляли относиться как к равному себе.

Остальные одноклассники такой чести не удостоились.

Во втором классе у нас появилось несколько старост, и я, конечно же, стал

самым главным старостой. К этому времени собственная уникальность уже

не вызывала у меня сомнений, а родители и учителя лишь укрепляли

подобные взгляды. Мелькала мысль, что другие дети, а особенно, те, кто

по умственным способностям плёлся в конце класса, должны гордиться

общением и дружбой со мной – старостой и несравненно более умным

человеком.

После третьего класса мы переходили сразу в пятый – особенность

сокращённой программы. Я пришёл в московскую гимназию, ослеплённый

собственным великолепием. Помимо отличных способностей, гордость

вызывала и моя внешность. Я был высоким и худым, но главное, что лицо

смотрелось мужественно: волевой подбородок, прямые скулы, нос с

горбинкой. Тёмно-русые волосы я ерошил рукой, чтобы причёска

выглядела одновременно небрежно и стильно.

В классе нашлись двое ребят, заслуживших если не моё уважение, то, по

крайней мере, дружелюбие. Никита, красавец и спортсмен, получал одни

пятёрки и мастерски забрасывал трёхочковые. Он беспрестанно отпускал

шутки и быстро стал любимцем девочек и учителей. Дима, по моей оценке,

был «немного поглупее», но обладал своеобразным чувством юмора –

добрым и слегка безумным. Я решил, что такая компания заслуживает

главного украшения – меня самого, и стал держаться рядом. Дима с

Никитой не возражали.

В остальном отношения с окружающими складывались не столь гладко.

Мысленно я по привычке выстраивал класс у доски «по уму», и в самом

начале оказывались мы с Никитой, а потом уже все остальные

одноклассники, большая часть которых пришла из общеобразовательных

начальных школ. Но несмотря на разрыв в знаниях, они почему-то не

торопились падать ниц и признавать моё превосходство. И здешние

учителя, в отличие от Любови Валерьевны, их к этому не склоняли. Видя

моё высокомерие, одноклассники один за другим начинали меня

игнорировать. Мне оставалось лишь посетовать на их отсталость и уйти,

задрав подбородок.

У Никиты с Димой таких проблем не возникало, и отношения с классом у

них установились ровные. Хоть это и служило очередным (уже

избыточным) доказательством моей уникальности, а всё ж таки злило.

Через пару месяцев все притёрлись друг к другу, и те, кто раньше меня

избегал, начали проявлять неприязнь открыто. В мою сторону полетели

насмешки и оскорбления. Поведение школьников из «задней части доски»

приводило меня в ярость. Я отвечал, находя слабые места и уязвляя

острым словцом. Для пятиклассника это получалось у меня виртуозно.

За первый год в гимназии я успел рассориться и с учителями, безжалостно

высмеивая любые их просчёты. Любыми способами я старался выставить

их в глупом виде перед всем классом, и зачастую мне это удавалось. Когда

такое происходило, я неизменно гордо оглядывался по сторонам:

очевидно, победа над учителем должна была повышать авторитет в глазах

одноклассников. Правда, особого авторитета я почему-то не добился, если

не считать, что по фразе «тот самый хам» вся школа теперь безошибочно

определяла, о ком идёт речь. За пятый и шестой класс я незаметно для

себя превратился из всеобщего любимца, коим привык быть в детстве, в

изгоя.

В отношениях с родителями также появились серьёзные трудности. Моя

дерзость проявлялась и раньше, но всё же я был ребёнком, и они могли

меня контролировать. Теперь же я стал совершенно неуправляемым. Я

дерзил и грубил, но всё же побаивался – особенно, отца. Он умел здорово

прикрикнуть, и это действовало – как минимум, заставляло меня

замолчать.

Трудности в семье, как и все остальные, я объяснял просто:

несовершенством мира и окружающих.

* * *

В седьмом классе у нас появился новенький по имени Глеб Кадыков.

Громадный: на полголовы выше меня и раза в полтора тяжелее. Его

рыхлое лицо покрывала отвратительная сыпь из прыщей, а чёрные

волосы, мытьём которых он себя редко утруждал, свисали патлами,

оставляя сальные пятна на плечах пиджака. Но под дряблой кожей

бугрились мышцы, и на уроках физкультуры Глеб вскоре стал одним из

лучших. На этом его успехи в учёбе заканчивались, и по остальным

предметам он получал двойки – главным образом из-за непроходимой

лени. Но тупым он не был, о нет! С ужимками и подхалимажем охаживал

он учителей, убеждая, что берётся за учёбу – с завтрашнего же дня. Слова

подкреплялись неприкрытой лестью. Со стороны она смотрелась топорно,

но, как ни странно, работала… на женщинах. С мужиками было посложнее,

но сколько их в школе… ОБЖ да информатика – это Глеб мог пережить.

Мало-помалу Глеб начал устанавливать в классе свои порядки. Первым

под удар угодил Серёжа. Терпеливый, задумчивый, да и в целом – весьма

странноватый, он один из немногих до сих пор относился ко мне неплохо.

Мы с Никитой и Димой иногда посмеивались над ним, но по-доброму, а вот

Глеб подошёл к делу иначе. Он начал задевать Серёжу, и шутки его

становились всё злее. Вначале – обзывательства, потом – затрещины и

пинки. Глеб не скрывался, шпыняя Серёжу на глазах у одноклассников и

учителей. Очевидно, кто-то вот-вот должен был вмешаться и прекратить

это безобразие. Но месяц тянулся за месяцем, а шоу унижений Серёжи

продолжалось и даже начало восприниматься как нечто естественное.

Я так никогда и не пришёл к этому. Не принял унижения другого как

норму. Из книг я усвоил: никому не дозволено обижать слабых, а друзья

должны поддерживать друг друга. Только вот вопрос: как реализовать это

полезное правило? Что именно сделать? И почему я? Ведь все молчат! А

ведь Серёжа мне не больший друг, чем тому же Никите или Диме.

Я решил выждать и выбрал пассивную форму протеста: время от времени

отпускал едкие шутки в адрес Глеба. Тот посмеивался, но не отвечал.

День, когда ситуация переменилась, я прекрасно запомнил на всю жизнь.

Физичка вышла из класса, и Глеб с широкой улыбкой развернулся на

стуле к Серёже.

– Эй, чмо! – лениво протянул он.

Серёжа разговаривал с Пашей, своим трусоватым соседом по парте. Он не

ответил Глебу и хотел продолжить беседу, но Паша испуганно умолк и

сжался – разговор прекратился.

– Слышь, я к тебе обращаюсь! Что это ты сегодня без пиджака?

Вчера Глеб вылил на Серёжин пиджак канцелярскую замазку –

неудивительно, что сегодня этот пиджак остался дома. Глеб встал и

вразвалочку подошёл к парте ребят. Потом резко замахнулся, и Серёжа

неловко вскинул руки к голове, пытаясь прикрыться. Вместо удара Глеб

схватил с парты Серёжин пенал и подкинул его в руке:

– Кто в волейбол?

– Принимаю! – Костя, вечный подпевала Глеба, выбежал к доске и встал в

стойку, будто собираясь принимать подачу. Серёжа потерянно убрал руки

от головы и снова повернулся к соседу, решив, видимо, не обращать

внимания на происходящее.

– Серый, а ты с нами будешь? – Глеб со всей силы ударил Серёжу пеналом

по макушке. Карандаши и ручки громко клацнули об голову.

Серёжа мучительно дёрнулся, затем машинально приложил руки к месту

ушиба. Пара человек усмехнулись – начиналось привычное шоу. Словно

во сне, Серёжа встал и вышел из класса. Глеб загоготал, изобразил

волейбольный замах и отправил пенал к доске.

На происходящее я смотрел со странной смесью раздражения и смущения.

Как Серёжа мог позволять так с собой обращаться? Развернуться и уйти,

когда тебя унизили – жалкое зрелище. Родители часто говорили мне, что

ничего не бывает просто так, и, если над человеком издеваются, значит,

он сам дал для этого повод. Хотя бы неумением постоять за себя.

– Что, Глеб, физика – слишком сложно для тебя? Решил опять физкультуру

устроить? – я подмигнул Глебу, и класс захохотал.

Да, шутка вышла отличной. Я наслаждался, ловя на себе взгляды. Глеб

тоже рассмеялся, а потом крикнул «Лови!» и внезапно запустил пенал мне

в голову. Я не ожидал ничего подобного и не успел ни увернуться, ни

прикрыться. Пенал угодил прямо в ухо, тяжело клацнув ручками. Я чуть

не задохнулся от боли и ярости, а все вокруг загоготали ещё сильнее. Кое-

как выдавив кривую улыбку, я поднял пенал с пола.

– Ты лови! – я кинул пенал в голову Глебу, но бросок вышел косым. Глеб

вытянул руку и ловко поймал пенал в полёте, а затем перебросил его

Косте.

Одноклассники с интересом наблюдали за игрой. Я повернулся к Никите, и

мы продолжили прерванный разговор. Но уже через минуту пенал

внезапно с силой влетел мне в затылок. От неожиданности и обиды на

глазах выступили слёзы; я резко развернулся. Глеб уже был рядом и

поднимал пенал с пола. Вид у него был слегка виноватый.

– Ой, тебе больно было? – спросил он.

– Неприятно, – ответил я, постаравшись придать голосу недовольное

достоинство.

– Всё, больше не буду. Извини, – Глеб протянул руку.

Я протянул свою. Взявшись за неё, Глеб резко рванул меня к себе,

сдёрнув со стула, и ударил пеналом по голове. После этого он сразу

отскочил подальше, хохоча. Весь класс покатывался со смеху вместе с

ним. Мучительную секунду меня сжигали унижение и злость, но я всё же

нашёл в себе силы засмеяться.

«Показать, что ничего серьёзного не произошло. И теперь уже не спускать

с него глаз!»

И тут, наконец, вернулась физичка. Впервые я был рад её видеть.

– По местам!

Мне было неспокойно. Глеб ещё никогда не позволял себе такого

поведения по отношению ко мне. Однако, скорее всего, это было лишь

единичным эпизодом, случайностью. Я поглядывал на друзей – они никак

не комментировали произошедшее. Наверно, это действительно выглядело

как пустяк.

До конца дня Глеб больше не приставал ко мне, переключившись на

вернувшегося Серёжу, и я потихоньку успокоился, но больше не пытался

подкалывать Глеба.

На следующий день, на уроке истории, мне в голову сзади прилетела

свёрнутая бумажка. Обернувшись, я увидел ехидные лица Глеба и Кости и

показал им средний палец. После звонка, когда все собирали вещи, Глеб

подошёл ко мне, вертя в руках ручку. Я уже застёгивал портфель.

– Мих, ты зачем мне свои пальцы показываешь? – задумчиво спросил он.

– А зачем ты бумажками кидаешься? – в тон ему ответил я.

– Ты видел, что это я?

– А что, не ты?

– Может и я. Но ты этого не видел, – он сделал паузу, и я пожал плечами.

– Так что проси прощения.

– Что за бред. Пропусти, урок закончился, – я попытался обойти Глеба, но

он закрыл проход своей массивной тушей в засаленном пиджаке.

Одноклассники с интересом наблюдали за нами.

– Ты не уйдёшь, пока не попросишь прощения, – сказал Глеб, глядя прямо

на меня.

Внезапно я осознал, что мне нечего противопоставить ему. Всегда

казалось, что меня, столь блистательно умного и красивого, не могут

коснуться подобные проблемы. Ведь было бы глупо даже сравнивать меня

с примитивными и недалёкими созданиями вроде Глеба. Тем более, я

дружил с двумя самыми популярными парнями в школе. Сейчас эти двое

стояли в коридоре у дверей класса и прекрасно всё видели, но не

торопились прийти на помощь. Я поднял руки и засмеялся.

– Окей, как скажешь! Я не видел, что ты бросил бумажку, так что прошу

прощения за свой жест.

– Молодец, теперь можешь идти.

Глеб отступил в сторону. Я успел сделать пару шагов, когда неожиданно

получил сильнейший пинок сзади. Я развернулся и заорал:

– Ты чего?! Я же извинился! – прозвучало это жалко.

– Извинился – молодец. А это на будущее.

– Глеб, ты совсем охренел! Ты что себе позволяешь?! – я всё ещё старался

не терять лица.

– Следи за языком, Мих, а то снова извиняться придётся.

Я двинулся к выходу, но Глеб снова пнул меня со всей силы. Из глаз

брызнули слёзы, губы скривились от подступающих рыданий. Я снова

развернулся, сжимая кулаки.

– Оу, какие мы злые! – издевательски просюсюкал он. – Ну и что ты

сделаешь?

Страх парализовал меня и приковал к месту. Такая ситуация случилась со

мной впервые, и у меня не было ни малейшего представления, как себя

вести. Глеб был совсем близко – огромный и уверенный в себе. Я вдруг

понял, что не смогу причинить ему ни малейшего вреда. Он был

непобедим, и любая моя попытка бороться могла лишь разозлить его.

– Не кипятись ты так, я же в шутку, – издевательски дружелюбно сказал

Глеб и прошёл к выходу, оттеснив меня плечом. В коридоре его встретили

смешками и похлопываниями по спине.

Секунд через десять я вышел следом, сгорая от стыда. Одноклассники

смотрели с ехидными улыбочками, но ничего не говорили. Пройдя в

рекреацию посреди коридора, я встал в углу и невидящим взглядом

уставился в окно. Хотелось очутиться как можно дальше от школы и

никогда не возвращаться сюда. Я ждал, что друзья подойдут и поддержат,

но они остались со всем классом. Было слышно, как Никита травит шутки с

Глебом.

Когда я видел унижения Серёжи, то был уверен, что такое уж точно

стерпеть нельзя. Теперь всё было не так однозначно. Глеб был в

несколько раз тяжелее, и я вряд ли смог бы хоть как-то навредить ему в

честной драке. А нечестная пугала меня ещё больше: вдруг он разозлится

и вовсе убьёт меня. Вернуть милость Глеба, перестать быть объектом его

насмешек – вот чего мне хотелось больше всего на свете.

* * *

С того дня пребывание в школе превратилось в сплошной кошмар. Уроки

даровали относительную безопасность, и Глеб мог только кидаться всякой

дрянью и декламировать матерные стишки в мою честь. На переменах же

он буквально открывал на меня охоту, и тут уже в ход шла вся его

изобретательность. Он бил, пинал вещи, давал подзатыльники и пинки.

Один раз он запихал мой рюкзак в мусорное ведро, и мне пришлось

извлекать его оттуда, раздвигая руками оплёванные рваные листы бумаги

и огрызки яблок.

Никита и Дима общались со мной по-прежнему. Но они общались и с

Глебом – держали нейтралитет. Так же, как раньше весь класс держал

нейтралитет по отношению к травле Серёжи.

До сих пор я не обращался за советом к родителям, стыдясь признаться в

своей беспомощности, но теперь у меня не осталось других идей.

Мы засели на кухне. Рассказ дался мне нелегко: описывая перенесённые

унижения вслух, я заново переживал их, а главное, окончательно и

бесповоротно подтверждал их реальность. Под конец я совершенно

измучился, но всё же изложил факты без утайки. Мама моя работала

психологом, и я возлагал большие надежды на её профессиональные

познания.

– В общем, не знаю, что делать, – я развёл руками и замолчал.

– Женя, что ты скажешь? – озабоченно спросила мама у отца.

– Я так понимаю, этот товарищ вообще любит шпынять людей?

– Да.

– Видимо, ждёт от тебя реакции. Ты обращаешь внимание на провокации,

и ему интересно продолжать.

Я чуть не задохнулся от возмущения:

– Как я могу не обращать внимания, когда мне дают подзатыльник?! Это

довольно заметно! А когда крадут мой портфель?

– Так, ты голос не повышай! – резко сказал отец. – Портфель вообще надо

с собой носить, тогда его никто не отберёт. А по поводу остального…

Наверно, изначально ты сам как-то спровоцировал этого Глеба? Иначе,

почему он стал к тебе лезть?

– Не провоцировал.

– Ты же сам знаешь, что просто так ничего не бывает. Видимо, твоё

поведение дало причину.

– А мне кажется, нам надо что-то сделать, – вновь заговорила мама. – Кто

позволил одному ребёнку издеваться над другими? Давай я схожу в школу

и поговорю с Ларисой Валерьевной.

Это была наша классная руководительница, по совместительству –

учитель математики.

– Мам, ты что, думаешь, она этого не видит? Глеб не очень-то скрывается.

И уроки Ларисы – не исключение.

– Если всё это делается перед учителями, а они не реагируют, может быть,

ты преувеличиваешь серьёзность проблемы? – спросил отец.

– Вряд ли, – глухо ответил я.

– Надо искать разумные пути, – мягко сказала мама. – И самый разумный

путь – это диалог. Мы можем собраться вместе с Ларисой Валерьевной,

тобой и Глебом – и поговорить. Понять, откуда взялась неприязнь.

Здесь, на кухне, всё было привычным, настолько родным, что даже

скучным. А главное – безопасным. Я знал: в этом доме меня никто не

тронет. Сколько бы я ни ссорился с родителями, я был под их защитой.

Сейчас, сидя дома на кухне, я чувствовал себя в безопасности. Родители

были рассудительны и спокойны, от них веяло уверенностью. В окружении

привычных и скучных обоев, потёртой скатерти и стерильных манер, где

самое серьёзное наказание – «мы с тобой не разговариваем», – было

крайне трудно поверить, что в школе один человек избивает других. Идея

не обращать внимания или устроить круглый стол с Ларисой – здесь

исполнялась смысла. Я рассказал родителям всё – и теперь ход за ними.

Не могут же они ошибаться в вопросе моей безопасности?

Факты говорили иное. Сейчас я и так старался быть невидимкой, не

привлекать внимания, но это не останавливало поток издевательств.

Подключение мамы скорее всего разозлило бы Глеба ещё сильнее, к тому

же я выставил бы себя стукачом перед всем классом. Как ни заманчивы

были эти пути, ступать на них было нельзя.

Раньше я всегда знал: каким бы скверным ни было моё положение,

родители поругают, но помогут. Сегодня же мне впервые пришло в голову,

что какие-то задачи могут оказаться им не под силу. Осознать, что помощи

ждать неоткуда, было неожиданно тяжело.

– Не надо ничего говорить Ларисе. Будет только хуже. Я постараюсь сам

как-то решить этот вопрос.

– Ты же говорил, что не знаешь, что делать, – сказала мама.

– Значит, подумаю ещё! Стучать – это точно плохая идея.

– Я предлагаю не стучать, а спокойно поговорить всем вместе.

– Хорошо, мам, я ещё подумаю над этим сам.

Ну, вот и всё. Возможности были исчерпаны. Оставалась лишь надежда:

Глеб оставит меня в покое, и всё рассосётся само собой. За пределами

этой надежды не было ничего, кроме обречённости.

Следующий день прошёл в обычном стиле: Глеб приставал, но обошлось

без явных унижений. Перед уроком английского я вышел на минуту в

туалет, а когда вернулся и открыл свой пенал, чтобы достать ручку, то

обнаружил, что весь пенал внутри залит замазкой. Я невозмутимо закрыл

его и выкинул в ведро.

Последним уроком шла история. На ней всегда творился полнейший

бедлам, все орали и кидались чем попало. В меня несколько раз попадали

бумажки и ластики, но я не обращал внимания, думая только о том, что

учебный день совсем скоро закончится. За пять минут до конца урока в

класс заглянула Лариса.

– А ну успокоились! Кадыков, сядь нормально! Сергей Павлович, они

всегда у вас так себя ведут? Быстро достали ручки и начали писать!

Класс присмирел.

– После урока Кадыков и Савицкий – ко мне в кабинет.

Она вышла и закрыла за собой дверь.

Все снова начали орать, а я гадал, что же произошло. В том, что Лариса

вызывала к себе Глеба, ничего странного не было – с его-то оценками. Ну

а я тут при чём? Неужели она решила-таки провести беседу о нашем

конфликте? Тогда я получу хоть какую-то поддержку, не став стукачом.

Это было бы спасением.

Сориентироваться в ситуации нужно было раньше Глеба. Я собрал вещи

заранее и сразу после звонка побежал на этаж ниже. Постучал в дверь

кабинета Ларисы, вошёл. За двумя соседними партами сидели и

разговаривали через проход Лариса и… моя мама.

– Мама?! Что ты здесь делаешь? – вскричал я. Ответ уже был мне

известен.

– Спокойно, Миша! Присядь. Я пришла обсудить с Ларисой Валерьевной и

вами вашу проблему.

– Но я же просил тебя не приходить!

– Знаю. Видишь, как получается: я пришла сама, ты меня не просил, так

что никто не обвинит тебя в этом.

Я был совершенно оглушён. В класс вошёл Глеб. Он, как всегда,

улыбался, но выглядел немного трусовато.

– А ты, должно быть, Глеб? – с улыбкой спросила мама.

– Да.

– Я мама Миши. Он рассказывал нам с мужем о том, что у вас возник

конфликт, и я решила прийти, чтобы мы могли все вместе это обсудить.

Садитесь.

Мы сели. Глеб смотрел невинным взглядом, я сохранял непроницаемое

выражение лица.

– Давайте выслушаем всех по очереди, – сказала мама. – Расскажите, в

чём у вас непонимание. Глеб?

– Да в общем-то нет никакого непонимания.

– Кадыков, отвечай нормально. Мы тут сидим не просто так, – вмешалась

Лариса.

– Я не знаю, почему мы тут сидим.

– Ну хорошо. Миша? – спросила мама.

Я быстро пожал плечами.

– Миша, расскажи Ларисе Валерьевне то, что рассказывал нам с папой.

– Я не буду ничего рассказывать. Я просил тебя не вмешиваться в мои

дела! – мой голос прозвучал неожиданно громко и плаксиво.

– Тише! Ты мой сын, и я не могу просто бросить тебя одного и не

вмешиваться. Раз ты не хочешь, то я сама расскажу. Глеб, Миша говорит,

что ты задеваешь его, толкаешь, воруешь вещи. Это правда?

– Может, такое было пару раз в шутку. Я не думал, что его это так

обижает.

– В школе есть дисциплина, Кадыков, и она едина для всех. Ты не имеешь

права приставать к другим ученикам, иначе этот разговор мы будем вести

уже с директором, – заявила Лариса.

– Уверена, это не понадобится, – улыбнулась мама. – Глеб, теперь ты

знаешь, что Мише твои шутки неприятны, и будешь более внимательно

следить за собой. Верно?

Он кивнул.

– Вот и отлично! Хорошо, что мы друг друга услышали. Пожмите друг

другу руки.

Я исподлобья глянул на Глеба. Тот с улыбкой протянул руку, и я пожал её.

– Можете идти, – сказала Лариса. Мы вышли из класса, а женщины

остались разговаривать.

– Я не просил её приходить, – сказал я.

– Конечно, – с ехидной улыбочкой Глеб отправился вниз, в гардероб.

Придя домой, я закрылся у себя в комнате и не разговаривал с

родителями. Мама поступила ужасно, и всё же меня не оставляла

надежда: а вдруг она права? В конце концов, у меня ведь не было других

вариантов. Глеб сказал, что просто не понимал, насколько мне неприятны

его издёвки. Он сам протянул руку. Наконец, Лариса пригрозила

директором, а Глебу с его успеваемостью проблемы не нужны. Он должен

понять, что меня лучше оставить в покое и доставать кого-нибудь другого.

Ложился спать я с надеждой на лучшее.

Когда на следующий день я зашёл в класс за минуту до звонка на первый

урок, Костя зааплодировал, а девчонки прыснули в ладошки. Глеб сидел с

извечной улыбочкой. Дима с Никитой уже сидели вместе. Пожав плечами,

я невозмутимо уселся один за заднюю парту. Урок прошёл без особых

происшествий, если не считать того, что Кадыков снова получил двойку.

На перемене мне удалось выяснить у Димы причину бурного приветствия:

Глеб потрудился прийти пораньше и рассказать всему классу о том, как

Миша призвал на помощь свою мамочку. «Надеюсь, хоть ты не слушаешь

эти бредни» – сухо буркнул я, внутри сгорая от стыда.

Если до разговора с Ларисой моя жизнь в школе была ужасной, то теперь

она превратилась в ад. Глеб обозлился на меня, и удары сыпались градом.

На физкультуре он до прихода учителя гонял меня пинками по залу. Из

моего шкафчика пропала зимняя обувь – я ничего не сказал и пошёл

домой в школьных ботинках. Зимние нашлись в луже у выхода из школы.

При любой возможности Глеб декламировал матерные стишки в мой адрес,

Костя подпевал ему, а остальные хохотали. Я делал вид, что ничего не

замечаю.

Меня сковало отчаяние. Не видно было ни малейшего просвета, ни

единого способа выбраться из этой трясины. Друзья – если их можно было

так назвать – не могли меня защитить, а может, не хотели этого делать.

Родители же только усугубили ситуацию. Снова обращаться к Ларисе было

бесполезно: я лишь окончательно заклеймил бы себя стукачом. Даже если

бы она подключила директора, это, по сути, тоже вряд ли помогло бы.

Особняком стоял путь – обратиться в милицию, но и он не внушал надежд.

Как таковых, у меня не было травм, которые можно было бы однозначно

зафиксировать, а уж про матерные стишки вообще никто бы слушать не

стал. Да, последуют вызовы родителей в школу, новые беседы… Глебу

грозило внушение, как максимум – постановка на учёт, да и то – вряд ли.

А вот мне гарантировался вечный позор.

Унижения продолжались месяц за месяцем. Нервы мои натягивались всё

сильнее. Несмотря на это, я старался сохранять внешнюю невозмутимость.

Когда мне казалось, что срыв уже близок – приходили каникулы. В это

время я не общался с одноклассниками и старался верить, что Глеб про

меня забудет. Но учёба возобновлялась, а вместе с ней – и мои унижения.

Из-за постоянного ожидания удара я стал по-настоящему дёрганым.

Напряжение и страх преследовали меня везде и достигали пика при

приближении к школе. Даже уснуть мне теперь было непросто, особенно

если в помещении находился кто-то ещё.

Всю последнюю четверть мои мысли занимало одно: лето. Глеба угрожали

выгнать из школы за плохую успеваемость, но это было бы слишком

хорошо, и на такое надеяться не приходилось. Тем не менее, три месяца

без него – это же целая вечность. Мечты об этом помогали мне продолжать

терпеть. И я дотерпел: седьмой класс закончился.

* * *

Лето, помимо свободы от Глеба, принесло и свои трудности. Родители

отправили меня в подростковый лагерь в Турцию, где я продолжал вести

себя в привычном стиле и немедленно обзавёлся новыми врагами. Меня

начали шпынять, но почему-то здесь администрация всё же вмешалась, и

из жертвы я превратился в обыкновенного изгоя. Появился новый срок,

ради которого стоило терпеть: окончание смены. По сравнению с учебным

годом это было сущим пустяком. После возвращения я заявил родителям,

что в лагеря больше не поеду.

Восьмой класс начался так, будто летних каникул и не было: Глеб

привычно продолжал охоту. Запас душевных сил, накопленный за время

отдыха, оказался исчерпан уже за сентябрь. Страх и беспомощность

поработили меня, полностью вернув к образу мыслей жертвы.

Год назад, в первой половине седьмого класса, я надеялся, что Глеб рано

или поздно оставит меня в покое. Затем меня поддерживали мысли о лете,

которое могло принести спасение. Теперь надежды не осталось.

Утро третьего октября началось непримечательно. Звучали какие-то

отголоски матерной песенки в мою честь, но это был сущий пустяк. К тому

же пел её не Глеб, а Костя. После второго урока мы с Никитой и Димой

вместе спустились в столовую. Взяв бутерброды и сок, уселись втроём за

один столик. Я потягивал сок через трубочку, когда на мой затылок

обрушился удар. Голова дёрнулась вперед, от неожиданности я сжал

пакет, и сок брызнул мне в нос. Тут же мой стул резко выдернули назад, и

я повалился на спину. Остатки сока залили рубашку. Откашливаясь и

скользя ладонями по мокрому кафельному полу, я перевернулся на живот

и встал. Кадыков.

– Ой, Мишутка, прости. Я тебя не заметил! Надеюсь, не будешь мамочку

звать?

Послышались смешки. За сценой наблюдала вся столовая. Друзья

продолжали невозмутимо есть, будто не замечая происходящего. Я

медленно помотал головой.

– Какой молодец! – сказал Глеб. – А теперь садись, ешь.

И он плюнул мне в лицо. Плевок пришёлся выше и попал в волосы. Я

застыл.

– Ой, парни, вас не задел? – спросил Глеб у Никиты и Димы.

– Глеб, иди уже за свой стол, надоел, – ответил Никита.

Глеб, отходя, подмигнул и хлопнул меня по плечу. Ни на кого не глядя, я

поднял свой портфель и отправился в туалет – отмываться.

На четвёртом этаже уроков у нас сегодня не было, и шанс встретить

знакомых был невелик. Я тёр холодной водой волосы и рубашку, снова

мочил руки и снова тёр, пока не начали неметь пальцы.

Из заляпанного зеркала глядел взъерошенный парень в мокрой белой

рубашке. Макс Пейн в юности, не иначе. Мужественный герой, спасший

девушку из бурной реки или, быть может, бившийся с врагами под

дождем. На самом же деле – жалкий козёл отпущения, униженный

двоечником. До начала этого кошмара я часто красовался перед

девочками в классе, пошло и небрежно шутя. Теперь на их глазах меня

растоптали подобно половой тряпке.

Прозвенел звонок.

* * *

Вернувшись домой после школы, я закрылся на защёлку и улёгся спиной

на пол. Стены покрывали узоры – серебристые изгибы стеблей и листьев.

Мой взгляд заскользил по ним, и некоторое время спустя мысли потекли

столь же размеренно. Я ощутил спокойствие. Похоже, черта была

достигнута, и вместе с этим пришло осознание, что за чертой есть что-то

ещё. Теперь, когда цепляться было уже не за что, мне открывались новые

возможности, ранее невидимые.

Итак, если отбросить эмоции… Можно ли утверждать, что быть избитым –

хуже, чем быть униженным? Разве не этого – защиты своей чести – я

ожидал от Серёжи, смотря на его мучения?

«Глеб убьёт тебя», – говорил страх.

«Да неужели?», – отвечал я. Кажется, Глеб не такой идиот, чтобы идти

под суд по такому поводу. А ведь даже обычная драка может привлечь

внимание, которое ему совсем не нужно.

«Ты ничего не сделаешь, – заявил страх. – Ты терпел бесчисленное

множество издевательств и стерпишь ещё столько же. Точка».

* * *

На следующий день Кадыков явился только к середине второго урока.

Когда прозвенел звонок и класс высыпал в коридор, я почувствовал

щелчок пальцем по уху. Руки начали мелко дрожать, но показывать этого

было нельзя. Я развернулся.

– Ну что, Мих, рубашку постирал? Мамочка не придёт разбираться? –

спросил Глеб с издевательской заботой в голосе.

Дрожь во всём теле усиливалась. Стараясь не выдать её, я помотал

головой.

Глеб был расслаблен: всё без сюрпризов. Опустив глаза, я постарался

обойти его сбоку. А потом сжал кулак, повернулся и резко заехал Глебу по

голове.

Удар пришёлся в ухо. Вышло не очень красиво, зато неожиданно и

полновесно. Голова Глеба мотнулась в сторону, и он в ярости развернулся.

Я ударил второй рукой, целясь в нос, но Глеб перехватил кулак и схватил

меня за горло. Я вцепился в его кисть, пытаясь разжать пальцы, а он

левой со всей силы ударил меня в лицо.

Бам! Его кулак был подобен молоту. Очертания Глеба смазались. Рука

разжалась, коридор крутанулся вокруг меня, и я рухнул спиной на

кафель.

– Ну ты и псих, – пробормотал Глеб. Сзади кто-то сдавленно усмехнулся.

Лёжа на спине, я рассеянно потрогал трясущимися пальцами нижнюю

губу. Та потеряла чувствительность и, похоже, раздувалась. Я молча

поднялся на ноги, стараясь не шататься, и отправился в туалет. Умывшись,

я вернулся в коридор и прислонился к стене – неподалёку от всех. Никита

скользнул по мне взглядом и отвернулся. Глеб травил байки.

В этот день он больше ко мне не лез. На одной из перемен Аня спросила:

– Миш, ты видел свою губу? Она распухла.

– Видел, есть такое. Пройдёт.

Родители тоже не оставили моё лицо без внимания.

– Что, опять этот Глеб? – недовольно спросил отец. – Может, пора ему

напомнить, что в нашей стране есть милиция?

– Не надо, всё в порядке.

– Отдохни денёк, – сказала мама. – Приди в себя. Я позвоню Ларисе

Валерьевне и скажу, что ты заболел.

– Нет, мне нужно идти. Нельзя показывать слабость сейчас.

– Не думаю, что твоих одноклассников настолько волнует твоя жизнь.

Если хочешь, не буду говорить, что ты заболел. Скажу, что мы забираем

тебя по семейным делам.

– Не надо, пожалуйста. Я пойду завтра в школу.

– А по-моему, тебе всё же лучше завтра отдохнуть, пусть губа пройдёт, –

сказал отец.

– Она не пройдёт за один день. И не надо никому звонить, пожалуйста. А

сейчас я хочу побыть один.

На следующее утро перед зеркалом я научился закатывать губу внутрь и

слегка прикусывать её. Так со стороны почти не было видно, как сильно

она опухла. Правда, маскировка спадала, стоило мне открыть рот, но

сегодня мне вряд ли предстояло много разговоров.

На второй перемене Глеб, будто бы для пробы, отпустил одну из любимых

матерных шуток про меня. Я медленно повернулся. Меня снова начало

потрясывать. Глеб стоял в проходе между партами и смотрел со своей

обычной ухмылкой. Но кое-что изменилось: теперь он был собран.

Врасплох его было больше не застать. Я неторопливо двинулся вперёд.

– Опять хочешь получить, что ли? – удивлённо спросил он.

Я ударил правой. В этот раз всё получилось менее удачно. Руки у Глеба

были длиннее, он уклонился и снова схватил меня за горло. Руками мне

было его не достать, и поэтому я с силой пнул его ногой в живот. Это было

всё равно что пинать стену – Глеб почти не покачнулся. Он шагнул

вперед, сгибая руку, и толкнул меня со всей силы. Я полетел спиной в

проход. Мне достало ума прижать голову к груди, и затылок остался цел.

Падение на спину выбило из лёгких весь воздух.

– Мих, ты совсем страх потерял? Каждый день теперь будешь кидаться?

– Всегда… когда будешь ко мне лезть, – я слегка задыхался.

– Ну-ну, удачи, – он усмехнулся.

Глеб перестал приставать ко мне. Поначалу я думал, что он лишь

выжидает и готовит нечто особенно гадкое. Я был настороже, но шли дни,

недели, а потом и месяцы, и всё было спокойно. Мы даже начали

перебрасываться шутками, будто ничего и не было. В классе, казалось,

тоже позабыли про мои унижения. Отношения с Никитой и Димой

охладели, но всё же сохранились на уровне взаимной вежливости. Я

наконец-то мог спокойно учиться, не ожидая каждую минуту удара в

спину.

Драться с Глебом меня вынудило отчаяние, а отнюдь не расчет на успех. И

хоть я и мог питать робкие надежды, результат всё же поразил меня до

глубины души. С детства мне внушали, что драки не решают проблемы, а

лишь создают их. Теперь я знал: всё устроено иначе.

Конечно, мне не удалось напугать Глеба или уже тем более «победить»

его. Но он, видимо, понял, что продолжать издёвки в таких условиях будет

сложно, и решил, что игра не стоит свеч: гораздо проще продолжать

шпынять Серёжу.

Что касается Серёжи, то с ним мы стали общаться немного чаще. Я

рассказал, как пришёл к решению драться с Глебом. Чувствуя себя

подстрекателем, я даже предлагал Серёже попробовать нечто подобное.

Он ответил:

– Да вроде бы Кадыков в последнее время и так не особо меня достаёт.

Мне такие изменения были незаметны, но я кивнул и больше не поднимал

эту тему.

* * *

Больше мне не приходило в голову высмеивать и презирать людей,

терпеливо сносящих унижения. Страх достаточно наглядно

продемонстрировал мне свою силу. Но ведь не все пасуют перед агрессией

– факт! И в рядах смельчаков числятся не только спортсмены и

спецназовцы, но и простые люди. Они отбиваются от нескольких

хулиганов, а то и сами лезут в драку, чтобы защитить слабых. И не всем

нужно перед этим терпеть год унижений, доходя до отчаяния!

Над этой загадкой я размышлял несколько лет, отыскивая подсказки

всюду: в людях, книгах, статьях и фильмах. Лет в шестнадцать я придумал

свою собственную классификацию, условно разделив людей на

рассудительных и безрассудных.

Рассудительный человек, встречаясь с опасностью, вначале оценивает её

всесторонне, взвешивает шансы, перспективы и последствия. В этот

момент инстинкт самосохранения часто удерживает от движения навстречу

опасности, а разум легко находит миллион подходящих оправданий.

Безрассудный – не думает о перспективах. Агрессия вызывает у него

злость и моментальную ответную реакцию. Он не успевает убедить себя,

что бросаться на сильнейшего противника – неразумно и опасно.

Безрассудным людям, по моим наблюдениям, принадлежало по жизни

гораздо больше побед, чем рассудительным. Да, они могли получить

травму или даже погибнуть, не оценив опасности, но такое случалось

реже, чем успехи. Если человек не боялся и не задумывался, а просто

действовал со страстью и без оглядки, он значительно повышал шансы на

успех. Предварительная оценка опасности, наоборот, могла уберечь в

малом проценте случаев, в остальных же – только порождала страх и

приводила к капитуляции без боя.

Я не мог изменить свою личность и из рассудительного человека

превратиться в безрассудного. Но это было и ни к чему. Пусть лёгкая и

яркая жизнь безрассудных порой вызывала зависть, но, как говорится,

чего не имел, о том не горюешь. У рассудительности были свои плюсы,

включая более детальную оценку рисков. Оставалось одно: справляться со

страхом не за счёт отсутствия рефлексии, а за счёт силы воли.

Я записался в секцию бокса. Занятия давались мне тяжело, особых

успехов я не достиг, но всё же обрёл некоторую уверенность в себе. За

боксом последовал сноубординг. Я постоянно наращивал сложность

спусков, учился ездить по целине и прыгать на трамплинах.

Страх не исчез и не замолчал. Перед каждым прыжком на сноуборде я

неизменно трясся, сжимал кулаки и усилием успокаивал дыхание. Но

прыжки сущим пустяком по сравнению со спаррингом… Если партнёр был

более опытным и техничным, но контролировал себя, то всё было в

порядке. А вот если он был агрессивен, во мне просыпался тот самый

испуганный мальчик, парализованный страхом. Разумеется, я не убегал и

не просил остановиться, но действия мои становились скованными: было

страшно бить, чтобы не разозлить противника ещё сильнее. Мне не

удавалось окончательно избавиться от этого наваждения, но я давил его,

снова и снова выходя на ринг.

Трус внутри меня оперировал эмоциями, подсознанием. Я сделал эту

сущность своим главным врагом, противопоставив ей безжалостного

наблюдателя. Его инструментом было право вето на любые мысли и

чувства, которые могли быть порождены страхом.

– Посмотри на этого кабана, он же неадекватен! – говорил голос в моей

голове. – Бьётся как будто насмерть, да ещё и тяжелее тебя килограмм на

пятнадцать.

– Стоп, вето, – заявлял наблюдатель. – В ринг.

– Склон после вылета уходит резко вниз… Ты даже не знаешь, сколько

пролетишь.

– Разговор окончен, вперёд.

Вскоре в любом аргументе против того, чтобы бросаться навстречу

очередной преграде, мне стало видеться одно: попытка оправдать

трусость. Так как теперь мне было известно заранее, что любой вызов я

обязан принять, то и аргументы «против» даже не было смысла

обдумывать. Теперь я попросту отбрасывал их – зачем лишний раз себя

смущать. Тогда я и представить не мог, куда в итоге заведёт меня эта

привычка.

* * *

Со временем я всё спокойнее размышлял над историей конфликта с

Глебом, который обнажил мою слабость и уязвимость. Это привело меня к

новому неожиданному открытию: проблемы в общении связаны в первую

очередь с моим собственным характером, а вовсе не с примитивностью

окружающих.

Разумеется, я и раньше много раз слышал подобные заявления от разных

людей, но каждый раз находил причину пропустить их мимо ушей. Как

можно слушать того, кто сам несовершенен: разговаривает неграмотно,

ведёт себя нелогично? Теперь же до меня вдруг дошло: люди могут

ошибаться и не обладать выдающимся интеллектом и всё же быть добрее,

щедрее и смелее меня. И эти качества ценятся окружающими гораздо

больше, чем острый язык и аналитические способности. Осознание

пришло столь внезапно и с такой очевидностью, будто я знал это всегда.

Я решил бороться со своим высокомерием подобно тому, как давил страх.

Выслушивая от родственников и знакомых житейские мудрости,

изобилующие взаимоисключающими параграфами и внезапными

декларациями всемирных законов от фонаря, я больше не лез в спор,

доказывая невежество собеседников, а кивал или помалкивал. Точно так

же я сдерживался и при виде глупостей, творимых одноклассниками. Так

что отношения с окружающими заметно потеплели, а новые знакомые и

вовсе считали меня довольно милым парнем. Порой застарелое

высокомерие давало о себе знать, прорываясь наружу злым сарказмом,

что сильно удивляло людей, знавших меня недавно. Благодаря

постоянным усилиям, таких рецидивов становилось всё меньше.

2

В старших классах интересом номер один для меня стали девушки. Жизнь

не стояла на месте, открывая новые грани. Среди моих сверстников вдруг

стали появляться люди, вкусившие тот самый запретный, но вожделенный

плод. Хотелось спросить: «ну, как оно?», но каждый сдерживался, чтобы

не показать, что сам ещё не касался этой тайны. Если же кто-то всё же

спрашивал, то ответами было «круто», «нормально» – в общем,

представления всё равно толком сложить не удавалось. Вывод

напрашивался один: пора пробовать самому.

Знакомства с девушками стали для меня новым серьёзным вызовом. «Что

она подумает, когда я подойду? Вдруг засмеёт? А если после пары фраз

настанет неловкое молчание, и мы оба будем сгорать от стыда?»

Естественно, уступать страху было нельзя. Я приступил к попыткам, не

давая себе передышки. В любом общественном месте, в каждой новой

компании я постоянно оценивал окружающих девушек и выбирал

симпатичных, а затем пытался тем или иным способом завязать

знакомство, которое будет иметь развитие. Абсолютным критерием успеха

– воспетым, превознесенным и доселе невиданным – для меня был секс. В

качестве промежуточного успеха также засчитывался поцелуй, остальное

считалось поражением.

Чаще всего выбранная цель не вызывала у меня каких-либо чувств.

Соответственно, желания разворачивать активную деятельность по

соблазнению тоже не наблюдалось. Но подобное нежелание могло быть

вызвано страхом неудачи, так что безжалостный наблюдатель немедленно

отправлял его в топку, а я нацеплял на себя улыбку и приступал к делу.

Действия мои из-за неопытности были весьма неловкими, но я понемногу

учился. Результаты в большей степени представляли собой поражения,

однако и поцелуи перепадали мне довольно часто. До следующего этапа я

пока не доходил, но верил, что дорогу осилит идущий.

* * *

В начале десятого класса, возвращаясь с тренировки, я оказался на

Поклонной горе. Только что прошёл короткий и мощный ливень, который я

мужественно впитал – частично, конечно – футболкой и шортами. Вслед за

ним как на заказ начало жарить солнце. Вода начала испаряться, и под

ногами заклубился еле видимый парок, быстро раздуваемый ветром.

Я взбежал по ступеням. Плитка, по которой шлёпали мои мокрые кеды,

засверкала, слепя глаза. Красные и жёлтые тюльпаны в длинных клумбах,

напившись, открывались свету. Справа в небо били фонтаны, и мне

показалось, что между ними мелькнула радуга. Весь мир вдруг стал

зыбким, ускользающим. Я сморгнул, а когда открыл глаза, из солнечного

марева передо мной уже вынырнула юркая рыжая девочка с косичками.

Она двигалась неестественно быстро, да к тому же зигзагами. Через

мгновение я понял, что она на роликах, и рассмеялся. Так я впервые

встретил Таню Коваленко.

К моей персоне Таня отнеслась вполне благодушно. Я угостил её

мороженым, которое она облизывала, ловко нарезая вокруг меня круги.

Острые скулы, тонкие губы… она могла показаться непримечательно-

милой, если бы не глаза: тёмные и глубокие. Правда, обнаружилась

проблема: Тане было всего четырнадцать, и вблизи она выглядела, как

натуральный ребёнок. Дополнялось это таким же детским голосом.

Обменявшись именами в «контакте» , мы распрощались. Вскоре я думать

забыл об этой встрече.

* * *

А через три месяца – на Новый год – мне впервые открылось столь

вожделенное таинство секса. Получилось это странно и скомкано. Я

напился; девушка была не слишком красива, зато гораздо более опытна и,

по сути, всё сделала сама. На следующий день мне уже не удавалось

толком вспомнить свои ощущения.

В одиннадцатом классе я вник в тему постельных отношений более

подробно, начав встречаться с Настей Давыдовой – девочкой из

параллельного класса. Мы постепенно знакомились с нашими телами,

познавали их желания и удовольствия. Когда родителей не было дома –

бежали туда, в иных случаях на помощь приходили парки. За тот период я

узнал и испытал много нового. И одним из открытий стало то, что наличие

постоянной партнёрши, как и официальный статус наших отношений, по

сути, ничего не изменили в моём подходе к девушкам. Отношения с Настей

были для меня обособленной величиной, не влияющей на отношения с

другими. Я мог спокойно флиртовать с кем-то ещё, а потребность

сражаться и преодолевать себя толкала на новые знакомства.

Я замечал, что такой подход обществом в целом не приветствуется, но

никак не мог взять в толк, почему. Для большинства людей сексуальная

верность партнёру была одной из привитых с детства непреложных

заповедей, над смыслом которой они не очень-то и задумывались. У меня

такой проблемы не было: родители никогда не обсуждали со мной секс и

не внушали никаких сопутствующих моральных норм. Зато они привили

мне привычку сомневаться и думать своей головой, которая лишь

усилилась с годами в силу моего характера.

Итак, тот факт, что отношения с девушкой накладывают свои

обязательства, сомнений не вызывал, но эти обязательства относятся к

конкретной девушке и только лишь к ней. Иначе говоря, если в

отношениях я делаю всё, что должен, то почему бы мне не распорядиться

свободным временем так, как я считаю нужным? С Настей я гулял,

разговаривал, спал, делал ей подарки, а уж чем заниматься тогда, когда

мы не вместе – скучать по ней или пойти погулять с другой девушкой, –

мог решить самостоятельно.

Впрочем, сама Настя вскоре мне наскучила, а впереди ждали новые

испытания. Своё равнодушие я не очень-то и скрывал, и это выглядело

вполне честным: я не обманывал Настю, признаваясь в несуществующей

любви или намеренно преувеличивая свои чувства. Наши отношения

охладели, но она так и не попыталась обсудить их, что можно было

считать стопроцентным свидетельством моей невиновности: ведь если бы

ей что-то не нравилось, логично было бы об этом заявить. Спустя пять

месяцев после начала отношений – по тем временам огромный срок для

меня – мы расстались. К тому времени это уже было простой

формальностью.

Я упомянул честность. Эта тема требует чуть более подробного

рассмотрения.

Дело в том, что эта самая честность или, говоря по-другому, умение

держать слово и отвечать за поступки, всегда была для меня главнейшей

ценностью. Собственные обещания, даже пустячные, я тщательно заносил

в календарь и относился к срокам крайне ответственно. Ведь кто знает,

насколько обещание на самом деле важно для человека, которому я его

дал?!

Если выполнить всё в срок не получалось, то я старался обсудить

трудности с теми, кто от меня зависел, не пытаясь сбежать.

При этом к самой сути договорённостей я подходил с определённой долей

формализма: если человек ожидал от меня чего-то, чего я не обещал

напрямую, то взятки гладки, и лезть ко мне с претензиями было

бесполезно.

С теми же требованиями я подходил и к окружающим, и вот тут

начинались проблемы. Дело в том, что если оценивать мир такой меркой,

то оказывается, что люди обманывают на каждом шагу. Цены на

этикетках, сроки доставки, дата упаковки… «Деньги верну в среду»,

«курсовую скину завтра», «оставьте заявку, мы вам перезвоним»,

«пишите по почте», «сроки ответа на заявление 30 дней»…

И если большинство людей воспринимают подобную «нечестность», будь

то целенаправленная ложь или разгильдяйство, достаточно спокойно, то у

меня она всегда вызывала лютое раздражение. Я готов был прощать, если

человек поймёт свою ошибку и извинится. Думаю, не надо объяснять, что

это уже из области фантастики – максимум, на что можно было

рассчитывать, – это пожимание плечами или усмешка.

Хорош ли такой подход? Или плох? Думаю, однозначного ответа нет: всё

зависит от культуры и традиций того или иного народа. Но факт в том, что

я для своего народа оказался не вполне типичным элементом. И этому ещё

предстояло сыграть свою роль.

* * *

Тем временем знакомства превратились в настоящую гонку. Из историй о

сексуальных похождениях своих одноклассников я выбирал самые яркие –

ведь равняться нужно было на сильнейших – и на их основе определял

«требуемый уровень» своих успехов. Вероятно, эти истории сами по себе

содержали некоторые преувеличения, но я в буквальном смысле возводил

чужие успехи в абсолют и изо всех сил старался не отставать. Казалось,

всем вокруг всё давалось легко, а мои успехи на требуемом уровне

поддерживало лишь огромное число попыток. Мысли об этом мучили меня

и заставляли ещё активнее бегать за девушками.

Для этой цели я выбрал ряд перспективных мест. Например, ночные

клубы. И да, они не просто мне не нравились, а прямо-таки вызывали

отвращение. Местная публика была чертовски далека от меня по

интересам. Разговаривать тут было невозможно из-за музыки, пить –

дорого, танцевать – боязно. Но именно последнее сыграло решающую

роль: безжалостный наблюдатель решил, что страх показаться смешным

на танцполе определяет мою нелюбовь к клубам, и все аргументы

«против» были разом отброшены.

Вторым направлением были посиделки в антикафе . Вскоре я понял, что

здешний контингент привлекает меня не больше. Основу его составляли

фрики, которые громко кричали какие-то свои особые приветствия, играли

в карточные игры по мотивам вымышленных вселенных, до хрипоты

спорили о тайных знаках в аниме и неизвестных мне сериалах. Я же,

стараясь сдерживать поток саркастических замечаний, приходивших мне в

голову, чувствовал себя пришельцем из другого мира – возможно, чуть

более серого и адекватного.

* * *

В одиннадцатом классе мне снова удалось довести дело до секса – со

знакомой из соседнего района. Теперь я уже подходил к делу с

богатейшим опытом, полученным с Настей Давыдовой, так что движения

наши выглядели более-менее осмысленно. Это добавило «плюс один» в

мою копилку, но не дало стимула для продолжения отношений. Девочка та

была мне совершенно не интересна.

Поражений по-прежнему было куда больше. Я принимал их близко к

сердцу и мог подолгу воспроизводить в памяти, раздумывая, что можно

было сказать или сделать иначе. Помимо прочего, зачастую мне казалось,

что такие случаи подрывают уважение окружающих ко мне. Ведь мы с

одноклассниками обсуждали успехи друг друга. Я за чужими жизнями

следил пристально, а значит, и моя находилась под наблюдением!

Со временем это переросло в странный эффект. Мне уже не нужно было

никому рассказывать о своих неудачах, чтобы испытывать неловкость: я

создал в собственной голове общество судей, придирчиво

рассматривающих каждое моё действие. К примеру, мне удавалось ловко

познакомиться с очередной девушкой. За этим следовало свидание, но оно

не заканчивалось ничем хорошим – неважно, по какой причине.

Безжалостному наблюдателю цепляться тут было особо не к чему: я

действовал, не уступая страху. Но судьи рассматривали конечный

результат и подводили итоги: время потрачено, а никакой награды не

получено. И что же это значит? А то, что я неудачник: пытался, но остался

ни с чем.

Подобное самоуничижение здорово допекало: мне и без него в жизни

хватало нервов, а многократное пережёвывание каждой неудачи отнимало

силы и время. Как сильный человек стал бы справляться с этим? Решение

пришло почти сразу: каждую неудачу нужно обращать в победу.

Допустим, я иду на свидание. Конечно, есть шанс, что успешного

окончания не будет. Значит, само свидание должно пройти в приятном

месте, чтобы после него я мог сказать, что отлично погулял или вкусно

поел.

Данной тактики я стал придерживаться и в общении с друзьями.

Распространялась она не только на знакомства, но и на всё подряд. Любые

негативные эффекты, которые невозможно было скрыть, преуменьшались

нарочито равнодушным к ним отношением. Я разыгрывал ленивую досаду

вместо расстройства и высмеивал то, что вызывало у меня большую обиду.

Значение положительных факторов, наоборот, преувеличивалось. Получил

двойку: «Зато я ничего не учил, не тратил время». Выходит, что не

обидно. Отказала девушка: «Ну, скажем честно, она не очень. Я пошёл

больше от скуки, но в целом хотя бы погулял неплохо, развеялся».

Признать собственную слабость, подтвердить, что какое-то событие меня

сильно задело, казалось опасным, ведь такое признание сняло бы защиту

и открыло окружающим мои болевые точки. У меня неплохо получалось

играть в эти игры, но я всё время опасался разоблачения и внимательно

вглядывался в глаза друзей, отыскивая следы недоверия или насмешки.

Так или иначе, с поражениями я худо-бедно разобрался. Но было кое-что

гораздо хуже.

Вот я в автобусе, покачиваюсь на задней площадке, вцепившись в липкий

жёлтый поручень. У средних дверей стоит Она (шучу, конечно, просто

«она»). Зелёный рюкзак с приколотым жёлтым значком, русые волосы,

белые наушники, маленький носик. Сосредоточенный взгляд опущен в

тетрадку: очевидно, у кого-то скоро контроль в универе. Надо подходить!

Но мы же в душном автобусе, моя футболка промокла от пота, лицо и

волосы тоже, надо думать, выглядят далеко не лучшим образом… К тому

же, может ли серьёзный мужчина ездить в автобусе? Минутку, но она же

ездит, значит, для неё это нормально… Но что сказать?!

Нас окружает множество людей, и меня бросает в жар: мой возможный

позор увидят все. В этот момент она поворачивает голову и ловит мой

взгляд. Не успевая решить, что же делать, машинально опускаю глаза. Тут

же чувствую досаду: теперь она видела, что я смотрю и сомневаюсь, а

значит, не уверен в себе – уже точно нельзя подходить! Но совесть не

даёт мне покоя: ничто не потеряно, я всё ещё могу познакомиться. Тем не

менее, я не чувствую задора, наоборот – кажусь себе жалким.

Знакомиться надо с улыбкой, а на моём лице застывает страдальческая

гримаса. Я морщусь от ненависти к себе и не могу дождаться, когда,

наконец, девушка выйдет.

«Остановка – метро Курская». Люди начинают подталкивать друг друга к

дверям, дабы убедиться, что никто не забыл, где выход. Девушка уже не

смотрит на меня, её занимают более важные дела: как покинуть автобус,

сохранив при себе вещи, здоровье и честь. Вот она, прижав к груди

тетрадку, спрыгивает на тротуар и бодро удаляется. В первую секунду

приходит облегчение, но потом… о, какое презрение к себе я ощущаю

потом! Только что я упустил лучшую возможность в жизни –

исключительно из-за собственной трусости! Поправить уже ничего нельзя,

можно лишь пообещать: такого больше никогда не повторится! Пусть

лучше она – другая она – растопчет меня отказом, чем я сдамся без боя.

* * *

После школы я успешно поступил в Бауманку на IT-специальность.

Родители были так добры, что подарили мне однокомнатную квартиру, и я

стал счастливым обладателем собственной жилплощади в Москве. В

Бауманке я продолжил заниматься боксом и впервые прыгнул с

парашютом. Уже никто из знакомых не мог бы назвать меня трусом, зато

некоторые называли смельчаком, экстремалом. Такие характеристики я

старался пропускать мимо ушей, дабы не возникало соблазна ослабить

хватку.

Во время учёбы на первом курсе, в марте, я познакомился в «контакте» с

Надей Фадеевой. Она как раз заканчивала ту же школу, где раньше

учился и я. В первом же разговоре Надя преподнесла мне сюрприз.

Оказалось, что она знала обо мне многое, и даже чересчур. Самые

громкие конфликты с моим участием были ей известны, а некоторые она

даже видела своими глазами. Многое я успел забыть и припоминал только

теперь – с её слов. Но, как бы я ни напрягал память, мне не удавалось

вспомнить одного – саму Надю.

Больше всего мне было интересно, знала ли она, как меня унижал Глеб, и

чем всё закончилось. История была в меру громкая, но не настолько,

чтобы о ней узнала вся школа. Я так и не отважился спросить об этом.

Несмотря на обширные познания о моей персоне, Надя не дала мне от

ворот поворот сразу, и мы стали переписываться на многие темы. Её

взгляды часто оказывались совершенно неожиданными, и мне,

привыкшему всё знать лучше других, приходилось прикусывать язык. Мы

могли болтать часами, обсуждая учёбу, политику, религию и, конечно же,

путешествия. Надя обожала их, и это весьма подкупало – я давно мечтал о

дальних странах.

Спустя несколько недель мы начали гулять вместе. Ноги у Нади были

длинными и стройными, грудь – маленькой. Прямой изящный нос, пальцы

– длинные, как у художников и пианистов: такими девушками

восхищаются, им посвящают стихи. Но когда она смотрела на меня

открытыми серыми глазами, а округлые щёчки розовели от прогулки и от

улыбки, я чувствовал не восхищение, а нежность.

Светлые волосы Надя собирала в хвостик или носила распущенными.

Когда при встрече я целовал её в щеку, то всегда удивлялся, какая мягкая

и гладкая у неё кожа. Надя часто бывала серьёзна – непривычно серьёзна

для симпатичной девушки, – но если уж смеялась, то долго и заливисто,

сверкая ровными белыми зубами.

Меня сбивала с толку скрытность Нади. Она отказывалась говорить о

семье и прошлых отношениях – как ни крути, а вещи важные. Мне

оставалось довольствоваться редкими ростками информации, по которым

складывалось впечатление, что в семье не всё гладко, а недостатка в

поклонниках нет. Но есть ли среди поклонников кто-то особенный?! Надя

лишь смеялась в ответ.

Помимо учёбы Надя занималась рисованием. Она показала мне несколько

своих работ. Деревья здесь принимали очертания древних существ, улица

закруглялась в бублик, города разбегались по всей планете песочными

лабиринтами, люди повисали в воздухе в переплетении ветвей и

созвездий, а луна уменьшалась до размеров яблока на столе или,

наоборот, растекалась фиолетовым киселём.

Я был впечатлён. Вопреки обыкновению, мне не хотелось шутить.

Мне не удавалось выяснить, какую роль рисование играет в жизни Нади.

Да что уж там, она не говорила даже, куда хочет поступать! Она

оставалась закрытой книгой, в которую я заглядывал ночью, тайком – то

на одной странице, то на другой, – а моё воображение достраивало всё

остальное.

Надя была необычна – да! Но у меня не было заготовлено никакой особой

тактики на этот случай. Приходилось действовать по привычке – к

примеру, вворачивать провокационные шутки среднего качества.

– Как относишься к сексу между двумя девушками?

– Положительно.

Мда-а… и что говорить дальше?

«Ну я и идиот, серьёзно» – нечасто такие мысли приходили мне в голову

при общении с другими девочками, а вот с Надей – постоянно. Говорила

ли она серьёзно? Или смеялась? Были ей мои шутки неприятны,

безразличны, интересны? Был ли ей хоть немного интересен я сам?

Расставить все точки над «i» мог бы переход к активным действиям. С

любой другой девушкой я осуществил бы это давным-давно, но с Надей

всё было не так просто. До сих пор все девушки, которых я пытался

соблазнить, были лишь целями, отобранными по ряду критериев. И если

один трофей мне не доставался, их всё равно оставалось целое море.

Надя же сама была морем. Я легонько коснулся самой поверхности, и у

меня уже захватывало дух. Можно было лишь догадываться, какие

невероятные тайны скрывает глубина. Мне было, как никогда раньше,

страшно потерять девушку, так ничего о ней и не узнав. Это заставляло

колебаться и осторожничать.

Но по мере общения осторожность постепенно уступала место нетерпению.

За полтора месяца Надя даже не ответила на вопрос «есть ли у тебя

парень?». Может быть, пока я посвящал ей свои мысли, она себя

посвящала отношениям с другим? Такое предположение вызывало

отвращение. Но даже если у неё и не было парня, существовала

вероятность, что рано или поздно он появится. Что если Надя ждала от

меня первого шага, а моё промедление открывало дорогу ухаживаниям

другого? Эта версия поставила точку в сомнениях: я решил, что лучше

рискнуть, чем впустую потерять лучшую возможность в своей жизни.

– Давай съездим, – написал я.

– Куда?

– В кругосветное путешествие, конечно. Но для начала – в Питер на

выходные.

Само собой, она откажется.

– Давай!

Ну вот… стоп, что?

Ладно, ликовать рано! Может, Надя решила, что поездка чисто дружеская?

Да и вообще… мало ли что может почти не так.

Билетов на первые майские оставалось мало, но мне повезло, и я

выхватил достаточно удобные. Что ж… этой поездке предстояло

окончательно разрешить все сомнения, поэтому настроение у меня

установилось мрачное и торжественное.

В пятницу вечером, протиснувшись между кустами и угрюмым мужиком в

кепке и под аккомпанемент гудков перебежав через дорогу – тогда там

ещё не было сотни заборчиков – я оказался на площади перед

Ленинградским вокзалом. Весь день солнце знатно припекало, но теперь

начало сдавать, позволяя глотнуть прохлады. Люди мельтешили со своими

баулами, чемоданами и пакетиками, а от парапета подземного перехода,

лениво ловящего солнце тёмными гранями, мне махала рукой Надя. На ней

была ярко-зелёная футболка и жёлтые шорты, открывавшие взгляду

стройные ноги в бежевых босоножках. Солнечные лучи путались в

непослушных прядках светлых волос. Моя торжественность сменилась

неловкостью и чем-то ещё, незнакомым.

В поезде мы уселись на боковушки друг напротив друга. Я нервничал и

даже не мог толком придумать, что бы такое ляпнуть.

– Для меня это серьёзный риск, – мрачно заявил я, наставляя на Надю

палец. Её глаза округлились. – Из-за твоей скрытности я практически

ничего о тебе не знаю, но при этом остаюсь в одном вагоне – можно

сказать, наедине.

Она покатилась со смеху:

– Смотри, вон стоп-кран! Если что, беги и дёргай.

– «Беги и дёргай» – неплохой слоган. Я уже думал об этом, но есть

проблема – штраф. Если не ошибаюсь, несколько тысяч. У меня таких

денег никогда не было, и, скорее всего, уже не будет.

– Тогда придётся тебе не спать: мало ли что ночью может случиться.

– Да я и не собирался.

Когда поезд тронулся, солнце уже село. Мы поболтали часа полтора, и

можно было укладываться. Я помог Наде разложить нижнюю полку и

забрался на свою. Хотя обычно поезда были для меня лучшим местом для

сна, сегодня мне и впрямь долго не удавалось уснуть, и не из-за

возможной опасности. Организм мобилизовался перед предстоящим

испытанием. По привычке я мысленно готовил утешение на случай

неудачи: если Надя пошлёт мои ухаживания куда подальше, то хотя бы

полюбуюсь красотой северной столицы.

* * *

До сих пор я был в Питере всего однажды – в детстве – и мало что помнил.

С того момента мне много раз приходилось слышать легенды о местной

ужасной погоде. Возможно, они и были основаны на реальных событиях,

но нам с Надей досталось небо без единого облачка и ласковое весеннее

солнце. Около полудня, сделав кружок по центру, мы оказались в

скверике у Казанского собора. Все скамейки были заняты, и я смело

растянулся на траве.

Надя извлекла альбом в твёрдой обложке и по-турецки уселась на мой

рюкзак. Она начала делать набросок, и маркеры смешно заскрипели по

бумаге. Я с интересом наблюдал, как рыжая стена собора проступает

сквозь изумрудную листву, повинуясь движениям изящных пальцев. Надя

взяла коричневый маркер и уверенно провела несколько линий над

крышей собора. Я поперхнулся:

– Думал, это небо!

– Ну да, – рассеянно ответила она.

Она продолжала менять цвета: жёлтый, оранжевый, фиолетовый. К моему

удивлению, небо действительно получалось невероятно живым. Как ни

странно, оно казалось более реальным, чем если бы Надя изобразила его

голубым.

Она рисовала больше часа. Мне хотелось продолжить прогулку, но я не

смел прерывать Надю, настолько она была поглощена процессом. Поэтому

я просто любовался её руками и длинным носом. Когда она отстранялась,

чтобы посмотреть на результат своего труда, то кончик носа слегка

двигался, выражая то ли сомнение, то ли одобрение.

Когда скетч был готов, она просто захлопнула альбом и повернулась ко

мне:

– Пойдём гулять?

Я не мог не улыбнуться в ответ.

Мы прошли мимо Спаса на Крови, через Михайловский сад, а затем – по

арочной галерее в Летнем саду. Листва ветвей, оплетавших галерею,

мягко шелестела на ветру. Мы вышли к Неве и через пару минут ступили

на Троицкий мост.

Солнце грело не по-весеннему жарко. Шпиль над Петропавловкой пылал

так, что на него невозможно было смотреть. Машины гудели,

отплёвываясь выхлопными газами, и я тянул голову влево – ближе к реке.

Каждый шаг по раскалённому асфальту отдавался внутри до странного

гулко. Пространство как будто расширялось, втягивая в панораму новые и

новые объекты. От покачивания корабликов на периферии зрения у меня

закружилась голова.

Моя синяя футболка-поло оказалась слишком плотной для такой погоды и

промокла от пота. Она облепила тело, и я внезапно осознал – однозначно

и бесповоротно – что выгляжу в ней слишком худым. А уж как глупо с

моей стороны было надеть кеды, а не сандалии! Наверняка Надя заметила

это и смеялась про себя.

То, что она безупречна, а я – нелеп, больше не вызывало сомнений, и моё

желание завязать романтические отношения теперь показалось попросту

абсурдным. Из-за этого, однако, мне захотелось побыстрее пройти

критическую точку – отмучиться. Пока у меня была серьёзная надежда на

успех, решиться было трудно, а вот осознание неминуемого провала

сделало предстоящий шаг проще.

«Посреди моста поцелую её, – решил я. – Сомнения теперь неуместны и

попросту глупы. Если же вдруг – вопреки всему – она ответит на поцелуй,

то я больше ничего не попрошу от жизни и буду абсолютно счастлив».

Дойдя до середины моста, я замедлил шаг и остановился у чугунной

ограды. Вид воды, серебрящейся далеко под нами, завораживал. Возникло

странное чувство: всё вокруг было чересчур реально, из-за чего казалось,

что это обман, наваждение.

Пальцами правой руки я осторожно нащупал Надину тёплую ладонь. Она

не отдёрнула руки, и я повернулся к ней лицом. Надя робко замерла,

похоже, уже предчувствуя, что случится дальше. Чуть наклонившись, я

неловко приник к её губам. Глаза её удивлённо распахнулись. Долгая

секунда… и веки опустились, а губы раскрылись мне навстречу.

Я так долго ждал этого, что теперь потерял голову. От вкуса Надиных губ

меня начало укачивать, будто мы были не на мосту, а на палубе того

самого кораблика. В кровь впрыснули концентрированную дозу эйфории,

и теперь она разбегалась по всему телу – до кончиков пальцев, ушей и

волос.

Когда всё закончилось и я взглянул в Надины серые глаза, то увидел в

них такое радостное удивление, что моё собственное счастье вдруг обрело

плоть. Мечта исполнилась. В порыве я заключил Надю в объятия.

* * *

Ближе к вечеру мы встретились с моим приятелем Петей и его подругой.

Все вместе мы гуляли, а около полуночи отправились к Пете на квартиру.

Его родители были на даче, и до утра мы просто болтали, пили вино, а

Петя играл на гитаре.

В пять мы с Надей решили ложиться. В выделенной нам комнате оказалось

довольно зябко, и я забрался под простыню в одежде. Надя легла рядом,

смотря в потолок, и, хотя мы не касались друг друга, её тепло ощущалось

совсем близко. Я гадал, чего она от меня ждёт, и мучительно боялся

ошибиться. Мы ведь остались вдвоём в одной постели: наверно, теперь

нам нужно переспать? Или для этого слишком рано – мы ведь только

сегодня впервые поцеловались… Хотелось казаться опытным и уверенным

в себе мужчиной, а не неловким подростком, коим я являлся на самом

деле. Внезапно Надя заговорила:

– Видишь лицо?

Я удивлённо поднял бровь. Надя всё так же смотрела в потолок, и мне, за

неимением лучших вариантов, пришлось уставиться в ту же точку.

Потолки здесь были из спрессованных щепок – шершавая поверхность

серо-зелёного раствора с множеством перекрещивающихся тёмных линий.

В некоторых местах попадались особенно длинные щепки, прорезавшие

море мелких, будто кораблики на Неве.

– Вон два человека бегут по дороге, – Надя говорила довольно буднично.

– Хотя нет, их трое. У последнего особенно весёлое лицо, даже хищное!

Он гонится за ними. Похоже, они играют. А сзади – стена деревьев, и

среди листвы мелькает небо. Нереально синее!

– Хм... Ты видишь всё это на потолке?

Я почувствовал себя идиотом. Не то чтобы впервые.

– Да, конечно. А ты нет? Вон птица. Серая с жёлтым хвостом и длинным

клювом, – Надя по-прежнему не сопровождала слова какими-либо

разъясняющими жестами, и мне оставалось только следить за

направлением её взгляда. – А... Ты видишь рыжую собаку? Она сидит и

смотрит так преданно... Наверняка – на хозяина. Его нам не видно, но тут

важен не он, а её чувство.

Мне нечего было сказать. А ещё – я понял, что Надя не думала о сексе.

Привстав на локте, я поцеловал её в щёку. Она улыбнулась, но чуть

смущённо, не отводя взгляда от потолка, как будто ей не хотелось

отвлекаться. Во мне шевельнулось уязвлённое самолюбие, но оно тут же

показалось совершенно мелочным. Откинув голову на подушку, я закрыл

глаза.

Когда около полудня мы проснулись, я спросил Надю, видит ли она всё так

же эти рисунки.

– Да, конечно, – ответила она.

Весь следующий день я не сводил с неё глаз. А она – вот сюрприз! – снова

позволяла целовать себя. Поездка в Питер оказалась столь переполнена

счастьем, что про себя я твёрдо решил: как минимум ради этого уже

стоило жить.

* * *

Мы с Надей начали встречаться. Подолгу гуляли вместе, мокли под

дождями, согревались в кафешках. Понемногу мне стали открываться

новые черты её личности.

В Наде жила безграничная любовь ко всему живому. До знакомства с ней я

думал, что люблю животных: ну так, более-менее. Теперь же я понял, что

раньше их просто не замечал. Когда мы гуляли в парке, собаки, до этого

чинно прогуливавшиеся со своими хозяевами, бросались к Наде, чтобы

попрыгать вокруг и поставить не неё свои лапы. Надя разговаривала с

ними, чесала их головы, и они трясли мохнатыми ушами, тыкаясь в её

руки. Если Надя видела где-то лошадь, или пони, или кошку, она сразу

останавливалась, забывала про всё и начинала любоваться. Если

животное можно было погладить, то Надя без колебаний – и зачастую безо

всяких предварительных комментариев – направлялась к нему и начинала

общение. Иногда это случалось посреди нашего с ней разговора, из-за

чего я оказывался огорошен, но обижаться при виде её счастливого лица

было невозможно – оставалось только самому расплыться в улыбке.

Я не особенно любил зоопарк, как и большинство взрослых людей. Но

поход туда с Надей был большим событием.

Условия содержания животных в Московском зоопарке достаточно сильно

разнились. По-настоящему больших и просторных вольеров всегда было

слишком мало, но именно они интересовали нас в первую очередь. Наде

хотелось смотреть на счастливых и здоровых животных, и она легко могла

провести час, разглядывая белых медведей или китов. Я уставал, но не

подавал вида: нигде больше Надя не выглядела такой счастливой. Её

восхищению не было предела. В такие моменты я был счастлив просто от

того, что счастлива она.

Подобно тому, как она искренне радовалась счастливым и здоровым

животным, страдания их вызывали у неё неподдельную муку. Она с болью

отворачивалась от вольера с лисой, считая, что он для неё слишком

маленький, и переживала за горных козлов, которым негде было

попрыгать. Я старался смягчить ситуацию, указывая на положительные

моменты и мягко не соглашаясь с тем, что животным в тех вольерах

жилось так уж плохо. Я поступал так независимо от того, что думал на

самом деле: мне было важно облегчить переживания Нади, а не выяснить

истину. Успехи мои в этом деле были переменными.

Не только зоопарк был источником радости и горя. Надя могла на целый

день замкнуться в себе, прочитав новость о жестоком обращении или

гибели животных, об экологической катастрофе или браконьерах. Если

она видела страдания животного лично – к примеру, на улице – это

вызывало ещё бо́льшую боль. Она хотела успокоить и приласкать каждую

побитую собаку, но не всегда это было возможно – часто животные

оказывались испуганными и измученными и старались держаться как

можно дальше от людей. Я всеми силами старался оградить Надю от

подобных картин. Подмечая нечто подобное, я немедленно занимал её

разговором, указывая куда-нибудь в другую сторону, чтобы не дать

увидеть того, что видел я.

* * *

За первым нашим путешествием вскоре последовало второе – в

Украинские Карпаты – невероятной красоты горы, до которых, однако,

довольно трудно добраться. Мы вместе переносили тяготы пути, вброд

переходили ледяные ручьи, взбирались по тропам средь величественных

елей и молча вглядывались в запредельную даль, достигнув первой в

нашей жизни вершины.

Надя никогда не жаловалась на трудности. Если ей было тяжело, она

просто замыкалась в себе и терпела. Чтобы поддержать её – и в

путешествии, и в обычной жизни – я постоянно дарил какие-то мелочи:

бутылку свежевыжатого сока, корзинку клубники, шоколадку. Когда я

дарил Наде цветы, она буквально обнимала их и потом проводила много

минут, просто сидя с ними рядом и любуясь, бережно ухаживала,

подрезала кончики и меняла воду.

Нам хотелось разнообразить прогулки по Москве, и я, недолго думая,

подарил Наде велосипед. Получилось весьма удачно: теперь мы катались

по живописным местам в округе и устраивали пикники.

До меня у Нади был всего один молодой человек, которого она сильно и

долго любила. Подробностями она делилась неохотно. Как я понял, для

неё начать с кем-то отношения было крайне серьёзным шагом. Я

рассказал, как в первые месяцы после знакомства думал, что она просто

водит меня за нос, а на самом деле встречается с другим. Она же в ответ

призналась, что подозревала, что я лишь играю с ней и не настроен на

длительные отношения. Мы долго смеялись над опасениями друг друга.

Несомненно, это были первые отношения, в которые я вкладывал всю

душу. Да что уж там – раньше я вовсе не думал о счастье девушек,

которые были рядом, лишь о своём. Теперь же я чувствовал, что по-

настоящему нужен Наде, и хотел быть рядом и делать её счастливой.

До сих пор ни одной девушке я не мог показать не то что слабости, а даже

простой искренности. С Надей же я делился своими страхами и печалями –

открывался, становясь уязвимым. Надя мягко успокаивала меня и

укутывала своей заботой. В ответ мне хотелось оберегать её от всех

напастей внешнего мира.

И всё же, хотя начинались наши отношения сказочно, вскоре мне стали

открываться и другие черты Надиной личности – тёмные, порой –

гнетущие и весьма для меня загадочные. Но обо всём по порядку.

* * *

Первое заочное знакомство с семьёй Нади состоялось в июле 2011-го, в

день её рождения, и совершенно вывело меня из себя.

Начался праздничный день с вейкбординга в Строгино с Надей и её

школьными друзьями. Для меня это был первый опыт катания на

вейкборде, и подобное испытание вызывало настоящий азарт. Стартовали

мы с пирса, держась за лебёдку катера. Первый рывок троса заставил

меня пролететь пару метров по воздуху и плашмя шлёпнуться в воду. Во

второй раз я уже знал, чего ожидать, и стартовал успешно.

Удовольствие от катания оказалось непередаваемым: ветер, скорость и

упругая вода под доской! После меня была очередь Нади. Она

переживала, получится ли у неё, и я посмеивался, демонстрируя

уверенность в её силах, на деле же – волнуясь ещё больше. К счастью,

всё прошло успешно, и я испытал настоящее наслаждение, наблюдая за её

чуть неловкими, но порывисто-радостными движениями. Когда Надя

откаталась и забралась в лодку, я сразу начал растирать полотенцем её

прохладное и влажное тело, а затем укутал, превратив в кокон: здесь,

посреди реки, было ветрено, и после катания можно было быстро

замёрзнуть.

После катания мы устроили пикник на берегу реки. Наде очень хотелось,

чтобы её день рождения прошёл хорошо и всем понравился. Я был готов

убедить её в этом, даже если бы на деле всё прошло ужасно, но хитрить

не потребовалось: мероприятие и впрямь получалось удачным.

Завершение тоже планировалось приятное – поход в кино. Мы выбрали

сеанс на одиннадцать вечера и уже собирались выезжать. Я заметил, что

Надя начала серьёзно нервничать. Как оказалось, причина была в том, что

ей предстояло предупредить маму. Я, было, посмеялся над этим, но только

до тех пор, пока не состоялся сам разговор.

Надя отошла метров на десять в сторону, и я отправился к ней, чтобы

поддержать. Время от времени поднимался ветер, и Надя выкрутила

громкость телефона на максимум, благодаря чему я тоже неплохо слышал

её маму.

– Мам, привет.

– Ну привет.

Я с интересом поднял бровь.

– Мамуль, у нас всё хорошо, сидим в парке.

– Очень рада, что тебе весело.

Сказано это было с такой желчью, что я засомневался: не померещилось

ли мне? Уже позже я узнал, что накануне дня рождения состоялся

скандал: мама хотела, чтобы Надя посвятила весь день сбору вещей –

завтра они на неделю уезжали к родственникам в Симферополь.

На Надино лицо легла печать страха перед следующим шагом.

– Мы собираемся вечером в кино.

– Ага, ещё и кино. Ты совсем обнаглела?

Она не повышала голос, а наоборот, говорила вкрадчиво, со

сдерживаемой злобой. Это составляло такой контраст с Надей – невинной

и ещё недавно такой счастливой – что поверить в реальность

происходящего было трудно. Некоторое время Надя молчала, а потом

мучительно выговорила:

– Мама, я ведь уже почти всё собрала… И Миша меня проводит…

– Надеюсь, ты закончила с этим представлением.

Из глаз Нади тихо покатились слёзы, а я почувствовал, как закипает

внутри злость.

– Мама…

Из трубки послышались гудки. Надя потерянно смотрела на экран

телефона. Я же пребывал в полнейшем недоумении и ждал, когда она хоть

как-то разъяснит происходящее. Довольно долго Надя не двигалась, и

вдруг её плечи затряслись. Я подскочил ближе и заключил Надю в

объятия, мягко опустив её руку с телефоном. Некоторое время я просто

гладил её по голове, шепча:

– Ну тихо, тихо… Всё хорошо…

Спустя пять минут она смогла разъяснить мне суть конфликта – кое-как,

запинаясь и часто делая паузы. Мне осознать проблему было сложно:

родители давно уже не отдавали мне приказов.

– Милая, если я ничего не забыл, ты уже совершеннолетняя. Тебе не

кажется, что это хороший повод самостоятельно решить, как провести

время?

– Я не могу.

– Почему?

– Я не могу так поступить с мамой, она волнуется.

– Интересно она это проявляет.

– Давай не будем об этом.

– Ну хорошо, и что дальше? Мы не пойдём в кино из-за того, что тебе

нужно собирать вещи для недельной поездки?

– Я уже собрала их.

– Отлично, тогда пошли.

– Мишенька, мы ещё сходим в кино. Спасибо тебе большое за этот день.

Надя уткнулась мне в плечо, и из её глаз снова полились слёзы. Если

поведение её матери вызвало у меня ярость, то поведение самой Нади –

огромную досаду, смешанную с раздражением. У неё была отличная

возможность отказаться исполнять ультимативные приказы – на мой

взгляд, она ничем не рисковала. Но что-то сдерживало её.

– А у отца нельзя отпроситься?

– Нет. Прости, я не хочу об этом говорить.

Мне пришлось умолкнуть: завершение дня рождения и без того

получалось неважным, и нужно было по возможности сгладить Надину

грусть, а не усиливать её. Я принялся убеждать её, что кино – ерунда, не

очень-то и хотелось. Вскоре мы распрощались с друзьями и вдвоём

отправились к Надиному дому на такси. Она хотела успеть до десяти,

чтобы не расстраивать маму, поэтому поминутно поглядывала на часы и

невероятно нервничала. Мне пришлось сделать несколько глубоких вдохов

и выдохов, чтобы совладать с раздражением.

– Милая, расслабься.

Я провёл по её руке, но она лишь напряжённо проговорила:

– Десять минут осталось.

Я уткнулся в окно.

Без семи минут мы были на месте. Открыть для Нади дверь такси я не

успел – она выскочила сама. Мы вместе подошли к подъезду. Я мечтал

хотя бы несколько минут постоять в обнимку: нам предстояла недельная

разлука.

– Спасибо тебе ещё раз! – она быстро поцеловала меня в губы и

попыталась высвободить руку.

– Надя, в чём дело? – второй рукой я обнял её за талию. – Куда ты так

бежишь? Мы же успели.

– Прости меня, пожалуйста, но уже почти десять. Я тоже очень хотела бы

провести с тобой больше времени!

– Так почему нет?

– Я обещала маме.

– Не припомню.

– Прости меня, Мишенька, – она ещё раз поцеловала меня, подбежала к

двери и нервно набрала код. Я еле успел открыть перед ней тяжёлую

дверь. Мне хотелось сказать ещё что-то, но я не знал, что именно.

– Пока! – напряжение в её голосе уже было столь сильно, что даже

несколько пугало. Я кивнул, и Надя скрылась внутри.

* * *

Чем дольше я общался с Надей, тем больше узнавал о её матери – как от

самой Нади, так и становясь свидетелем их общения. Галина Фадеева

работала финансовым директором в крупной строительной фирме и, по

словам Нади, приносила в семью бо́льшую часть денег. По мнению

Галины, с Надей всё было не так: школьные оценки недостаточно хороши,

фигура нескладна, мысли и мечты – примитивны. Стиль одежды Нади она

характеризовала не иначе, как «колхозный». Успехи её Галина

принижала, а неудачи – преувеличивала. Единственным спасением для

пропащей дочери она считала постоянную тяжёлую работу над собой,

направления которой задавала сама Галина.

Надя пыталась соответствовать данному посылу. Не давая себе поблажек,

она трудилась, чтобы стать отличницей в школе – и ей это удалось. Она

работала по дому: убирала, стирала, гладила, готовила. Все старания

Нади были направлены на одно: заслужить, наконец, признание матери,

что она – хорошая девочка. Но Галина почти не замечала этих усилий, а

любой результат вызывал лишь град упрёков.

Со временем Надя стала стараться меньше попадаться матери на глаза,

чтобы давать меньше поводов для претензий. Она научилась

воспринимать упреки отстранённо и не показывать обиды. Галина

заявляла, что от Нади всё отскакивает, как от стенки горох, что ей

наплевать на заботу. На самом же деле претензии глубоко уязвляли Надю,

и она переживала в одиночестве или рядом со мной. Сколько бы я или

другие люди ни хвалили её, отмечая многочисленные достоинства, в ней

оставались неуверенность и тревога, порождённые заявлениями матери:

«С тобой всё не так, у тебя ничего не получается».

Летом 2011-го Надя начала оставаться на ночь у меня дома. Наши

совместные вечера были спокойными и счастливыми: Надя нарезала

фрукты и ягоды в большую зелёную миску, и мы ели их вместе, смотря

очередной фильм. Задумчиво поводя носом, Надя придумывала, какой

вкусный напиток можно сделать, используя ингредиенты из моего

холодильника. Чего-то не хватало, и я бегал в магазин за мятой,

мороженым и ликёрами, а Надя смешивала ледяные и сладкие коктейли.

Она купила масло для кожи, и я делал ей массаж – без профессиональных

навыков, зато старательно. Проводя пальцами по её нежным рукам,

вытянутым вдоль тела, я чувствовал её полное доверие и целовал её шею

пониже затылка.

Ночи с Надей были прекрасны. Впервые секс стал для меня продолжением

чувства. Встречаясь с Надей после разлуки, пусть даже короткой, я

совершенно терял голову от её запаха.

На очередной нашей встрече Надя была необычайно тиха и расстроена. С

трудом я добился от неё объяснения, что же произошло.

– Ты же понимаешь, что ты дешёвка. Смирилась? – спросила Галина, когда

Надя вернулась домой после ночёвки у меня. Пока Надя молчала, стараясь

справиться с оскорблением, буквально оглушившим её, Галина

продолжала:

– Когда твой Миша наиграется и выбросит – ко мне плакаться прибежишь?

Обвинение звучало абсурдно, и Надя постаралась взять себя в руки и

призвать на помощь логику.

– Мам, зачем ты так говоришь? Ты его не знаешь.

– Я знаю мужчин – в отличие от тебя, я уже пожила на свете. Но,

разумеется, ты у нас считаешь себя самой умной.

– Не считаю.

– Тогда послушай меня. Пока ты такая доступная – мягко говоря, как

понимаешь, – мужчины и относиться к тебе будут соответствующе.

Я обнимал и гладил по спине Надю, уткнувшуюся мне в грудь, и ярость

вскипала внутри меня, грозя прорваться наружу.

– Малыш… – мой голос прозвучал до того хрипло, что мне пришлось

сделать паузу, выдохнуть и продолжить уже спокойно. – Малыш, почему

бы тебе не переехать ко мне?

Надо заметить, предложение это было для меня весьма серьёзным.

Однушка – не бог весть какая жилплощадь, и в одиночестве мне было

очень комфортно, а мы с Надей были ещё очень молоды и встречались

недолго. Однако оставить её наедине с подобным обращением было бы

гораздо хуже.

– Спасибо тебе, – она прижалась крепче. – Но после такого мама вообще

решит, что мне наплевать на неё, и не простит.

– А сейчас, что ли, всё в порядке?! Наденька, на мой взгляд, то, что ты

описываешь, – настоящее оскорбление. Я не считаю, что с этим стоит

мириться.

– Она любит меня и хочет защитить.

Мои принципы требовали одного: не вступая в переговоры, ударить по

врагу всеми имеющимися средствами. Наде нужно было собрать вещи и

документы и переехать ко мне, а мне – не подпускать её мать и близко,

пока не научится вести себя нормально. Юридически она не имела

рычагов давления на совершеннолетнюю дочь. А деньги я готов был

зарабатывать. Много ли их надо, когда есть жильё?

Но всё было не так просто. Надя – не я. Она не пошла бы на подобный

поступок в отношении мамы. Помимо прочего, я понимал, что этот путь

серьёзно повышает ставки. Что будет, если мы с Надей поссоримся,

расстанемся? Ей уже не так просто будет вернуться в семью.

– Может быть, проблема в том, что твоя мама меня не знает? –

предположил я. – Наверно, у неё в голове сложился какой-то образ, и она

пытается по-своему оградить тебя от беды. Давай встретимся все вместе и

просто пообщаемся?

Пытаться помириться в такой ситуации – для меня это был нонсенс. Если

моё предложение поселиться вместе значило много, то это – гораздо

больше.

– Спасибо, Миша, я подумаю.

– А тебя что-то смущает?

– Не уверена, что мама этого захочет.

– Ладно, подумай. Захочет или нет – можно проверить. Если что, я готов.

Поняв, что Надя не перестанет видеться со мной, как и оставаться на ночь,

Галина перешла к новой тактике.

– Куда идёшь?

– К Мише.

Галина молчала, всем видом показывая, что смирилась с участью

пропащей дочери.

– Мамуль, мы с ним не виделись уже почти неделю. Ты обижаешься?

– Какая тебе разница, что я чувствую? Ты своё отношение уже показала.

Когда Надя обувалась и говорила «пока, мама», Галина отвечала:

– Пока? Странно, что ты хотя бы попрощалась, я ведь для тебя пустое

место.

Надя не переехала ко мне и не организовала знакомство с Галиной.

Вместо этого она вновь и вновь пыталась наладить нормальное общение с

матерью, призывая на помощь участие и заботу, и идея эта становилась

навязчивой. Очередной её попыткой было приглашение на выставку,

посвящённую свету и оптическим иллюзиям.

– Зря тратишь на меня время, – сказала Галина. – То, что я старая и давно

никому не нужна, понятно и без этих потуг.

– Ты же знаешь, что это не так. Ты нужна мне.

– Да ладно, не трудись. Квартиру я всё равно тебе завещаю.

Надя была шокирована. Я – нет.

После таких происшествий мне приходилось подолгу успокаивать её. Во

мне бушевала злость, но, чтобы не заставлять Надю нервничать ещё

больше, я сохранял внешнее спокойствие. Ценой больших усилий мне

удавалось утешить Надю, но ненадолго. Вскоре на её лице вновь

отражалось самоотверженное страдание: приходила пора возвращаться

домой под пресс матери.

* * *

Некоторое время я недоумевал, как Надин отец позволяет жене такое

поведение. Они жили втроём, и Надя тепло отзывалась об отце, но на мои

расспросы о его роли в конфликте – немедленно замыкалась.

Сменив тактику, я стал расспрашивать об её отце как о личности, и здесь

Наде было что рассказать. Юрий Фадеев был малоизвестным московским

художником-пейзажистом. Круг людей, знакомых с его творчеством,

ограничивался друзьями и постоянными покупателями, но он и не гнался

за славой. Юрий был мягким и неконфликтным человеком,

предпочитавшим уединение и спокойствие. Он любил работать на

природе, а когда не было вдохновения, мог долгое время не прикасаться к

кистям.

После десятидневного путешествия по Украине, включавшего тот самый

треккинг в Карпатах, мы с Надей через Киев возвращались в Москву, и

Юрий на машине встретил нас в Шереметьево. Это была наша первая

встреча. Юрий оказался просто огромным – под два метра – и довольно

тучным мужчиной. Лицо его производило странное впечатление: оно было

плоским и имело слегка желтоватый оттенок, при этом все его черты

проявляли удивительную подвижность, как будто он не мог определиться,

какую эмоцию выражать. Белёсые брови почти не выделялись на фоне

лица, а глаза были ясно-серыми – сразу стало понятно, от кого Надя

унаследовала этот цвет.

Заметив нас, Юрий взволнованно двинулся навстречу. Он не видел Надю в

течение приличного срока, а меня – вообще никогда. Когда его взгляд

обращался к Наде, то лицо озарялось тёплой и слегка виноватой улыбкой.

Но и в эти моменты оно не полностью освобождалось от смущения и

робости, которые совершенно явственно проявлялись, когда он смотрел на

меня. Я ответил сухим взглядом, и Юрий засомневался ещё больше. Когда

мы подошли вплотную, он буквально заметался: к кому двинуться? Мне

внезапно подумалось, что это был момент истины: чтобы проявить

характер, Юрий должен был обнять дочь, которую не видел так долго, а

потом уже спокойно познакомиться со мной.

И вот он сделал шажок, больше похожий на прыжок, ко мне и протянул

руку. Я пожал его ладонь и удивился тому, как странно она была согнута в

пригоршню.

– Папа! – Надя обвила его обеими руками.

Лишь когда Юрий неловко гладил её по спине, лицо его наконец

разгладилось, а улыбка из виноватой стала попросту робкой, но

искренней. Я подумал, что у этого человека не было и шанса защитить

Надю от Галины.

Забегая вперёд, к тем временам, когда я уже увидел Надиных родителей

вместе, а она – понемногу и с большим трудом – рассказала мне больше

об их отношениях, могу сказать, что предположения мои подтвердились

лишь частично. Юрий действительно не мог сражаться с Галиной, но он не

был сторонним сочувствующим наблюдателем, как представлялось мне в

Шереметьеве. Нет, он был ещё одной стороной – не просто

заинтересованной, а страдающей. Мне неизвестно, в чём измеряются

страдания, и я не мог бы сказать, кто испытал их больше – Надя или

Юрий, но однозначно можно было сказать: страдания Юрия продлились

существенно дольше.

Жена презирала его и старалась держать под полным контролем. Находясь

рядом с ней, он постоянно неосознанно вжимал голову в плечи. Гром мог

грянуть в любую секунду и по любому поводу, но были и излюбленные

темы. Галина считала Юрия никчёмным человеком, который ничего не

добился и не добьётся: ведь он не хочет, не может, ему не везёт, и

поделом. Она часто напоминала, что это она кормит семью, и муж должен

быть благодарен ей по гроб. Давала указания: положить новую плитку,

заточить ножи, повесить в коридоре картину, которую она купила на

выставке, – не картину Юрия, конечно. Он покорно брался за все дела, но

любой результат вызывал только насмешки. Галина начинала

демонстративно и в пику непутёвому мужу переделывать всё заново, а он

старался при любой возможности уйти из дома, чтобы хоть ненадолго

вздохнуть свободнее.

Со временем агрессия Галины ещё более, чем обычно бывает, сплотила

Надю с отцом. Надя ценила дни, когда им удавалось побыть вдвоём. Ей

нравились картины отца, а его успехи в их продаже интересовали её мало.

Гораздо важнее было то, что папа любит её. Чем сильнее Галина

старалась удержать тотальный контроль над семьёй, тем больше эти

творческие люди тянулись друг к другу, ограждаясь от агрессии.

* * *

Мы с Надей тоже сближались. За Карпатами последовали многие другие

путешествия: мы катались на сноубордах в Болгарии и Андорре,

карабкались по горам в Польше и на Кавказе, топтали брусчатку в

Париже, Киеве, Кракове и Таллине. В августе 2013-го мы поднялись на

канатной дороге на вершину Каспровы-Верх в Западных Татрах,

намереваясь спуститься оттуда пешком, и оказались на пронизывающем

ледяном ветру. Табло на станции показало нам температуру ноль – это при

двадцати градусах внизу. Именно здесь нам пришлось делать для курток

подкладку из дождевиков, чтобы не околеть от холода. Именно здесь,

прячась от ветра за горным хребтом – уже на территории Словакии, – я

признался Наде в любви.

Наши путешествия были полны приключений и взаимной заботы, но их

цена также оказалась весьма высока, и речь не о деньгах. Надины чувство

ответственности и страх ошибки были невероятны, и планирование

оказалось для неё столь серьезным делом, что меня это пугало. Я шутил,

что после такой подготовки Наде можно было уже никуда не ехать: она

наперёд знала каждый наш шаг. Перелёты и жилье – базовая вещь, но она

знала каждый автобус, электричку и маршрутку, благодаря онлайн-

просмотру улиц неплохо ориентировалась во всех городах, которые

лежали на нашем пути, и могла провести экскурсию по местным

достопримечательностям. В её телефоне была энциклопедия расписаний,

карт и полезных контактов.

При планировании поездки многие аспекты динамично меняются: взять

хотя бы цены на билеты или свободные места в гостиницах. Надя

пыталась не только организовать каждый этап, но и конечную сборку

сделать наиболее оптимальной. Она тратила массу времени, составляя

огромные таблицы, включающие принципиально разные маршруты.

Естественно, стоило нам выбрать один из вариантов, как оказывалось, что

какая-то его часть уже недоступна – не осталось билетов или мест – или

подорожала. Надя начинала страшно переживать. Ей казалось, что лишние

траты – её вина, и она начинала судорожно перестраивать планы, а в это

время менялись другие отрезки пути, и вся таблица разъезжалась по

швам. Прекращал это обыкновенно я, тыкая пальцем в один из маршрутов

и заявляя: берём билеты.

– Ты такой смелый! – заявила она, когда я свернул до одного варианта её

таблицу из двадцати строк и в следующие десять минут купил билеты в

Чехию.

– О да, об этом подвиге сложат легенды.

Калькулятор в Надиной голове проявлялся не только при планировании

путешествий, но и в повседневной жизни. Каждую покупку она старалась

сделать максимально выгодной, несмотря на то, что выигрыш мог быть

мизерным, а в деньгах мы недостатка не испытывали. Все эти метания и

нерешительность перед любой тратой изрядно действовали мне на нервы.

* * *

Постоянное нервное напряжение, похоже, было частью Надиной личности.

Она оказалась помешана на чистоте и гигиене. То, как часто и тщательно

она мыла руки, не слишком бросалось в глаза, но вот мытьё посуды уже

составляло серьёзную проблему. Каждая тарелка отбирала минуты по

четыре: Надя, казалось, старалась отмыть её до полного исчезновения из

этой вселенной. С тоской смотря, как она по десятому разу наносит

средство на зеркально чистую поверхность, я просто целовал её в затылок

и мягко оттеснял от раковины.

Начало сентября 2013-го подарило нам довольно прохладную субботу. На

улицу идти не хотелось, потому решено было смешать коктейли, а потом

вместе забраться в горячую ванну. Первое, что было необходимо –

стаканы! В раковине царили ад и погибель, а после пары неудачных

попыток я решил больше не подпускать Надю к мытью посуды, поэтому

отправился на этот бой сам. Надя же вызвалась почистить ванну. Под

музыку в наушниках намывая посуду и выставляя её на стол, я отдался

своим мыслям и на время забыл обо всём. Лишь спустя минут двадцать я

вышел в комнату, рассчитывая найти Надю там, но в комнате было пусто.

Открыв дверь в ванную, я моментально закашлялся. Надя в облаке из

порошковой пыли натирала белоснежную ванну щёткой, с усилием орудуя

двумя руками. Лицо её было красным и выражало мучение вперемешку с

упорством. Пора было вмешаться.

* * *

Совместные трапезы вызывали у меня печаль количеством переведённой

еды: стоило Наде заметить на еде соринку размером в нанометр, как она

вырезала вокруг неё десятисантиметровый кусок и отправляла его в

мусор. Я старался не вступать в споры на эти темы, чтобы самому не

погрязнуть в бытовухе, однако же вовсе не замечать подобное было

невозможно.

Надя не могла просто запереть дверь – ей нужно было обязательно

дёрнуть ручку, чтобы проверить, что дверь заперта. Вначале я просто

смеялся над этим, и она в той или иной степени поддерживала мои шутки,

но в один прекрасный день я решил настоять на том, чтобы эта проверка

была пропущена – в конце концов, покидали мы мою квартиру. Когда она

повернула ключ в замке, я мягко взял её руки в свои и улыбнулся:

– Давай теперь просто пойдём.

То, что произошло дальше, стало для меня полной неожиданностью.

Вначале Надя просто заволновалась, сказав: «Давай всё-таки проверим»,

но когда я продолжил стоять на своём, она едва не разрыдалась.

– Там твой подарок!

– О чём ты?

– Картина.

Я подарил Наде картину с лошадьми, которая теперь стояла у изголовья

нашей кровати.

– Ну и что?

– Я боюсь за них.

– Дорогая, мне тоже нравятся лошадки. Но это всего лишь картина. И

дверь закрыта, ты только что сама её заперла.

– Я просто проверю.

Я молча отпустил её руки. Она дёрнула ручку, успокоилась и обняла меня:

– Прости меня, пожалуйста.

– Да я и не обижался…

Меня до глубины души поразило Надино поведение. До сих пор я не

придавал большого значения её чрезмерной внимательности к некоторым

вещам, но игнорировать подобное было невозможно.

* * *

Несмотря на тревожность Нади и её внешнюю хрупкость, она определённо

обладала сильным и упрямым характером. Это ярко проявилось в

одиннадцатом классе, незадолго до того как мы начали встречаться.

Именно тогда ребром встал вопрос выбора специальности, и коса

«родительской заботы» Галины внезапно нашла на камень. Галина хотела,

чтобы Надя пошла учиться на финансиста, а Надю интересовало

рисование. Галина приводила доводы: «посмотри, кто приносит деньги в

семью», «рисованием ты сможешь заниматься потом, как хобби», «ты

хочешь быть содержанкой у богатого мужика или иметь нормальную

профессию?». Под раздачу попал Юрий, которого Галина приводила как

пример художника-неудачника, сидящего на шее у самоотверженной

жены. Она увещевала: на какие деньги Надя будет снимать квартиру,

покупать еду, путешествовать? Ведь родители не собираются вечно быть

спонсорами. Она плакала, говоря, что желает Наде лучшей жизни, и

упрашивала прислушаться к её совету.

Давление продолжалось месяцами. Юрий не пытался вмешаться,

обыкновенно слушая доводы жены с опущенным взглядом. Надя

отмалчивалась, но начала готовиться к поступлению на кафедру рисунка и

живописи в Политех . Летом, как раз перед путешествием в Карпаты, она

более-менее успешно сдала ЕГЭ и внутренние экзамены. Для поступления

на рисунок и живопись баллов не хватило, зато хватило на промышленный

дизайн – бюджетное место. Надя подала документы.

* * *

Невероятная ответственность и страх ошибиться хоть в чём-то в полной

мере развернулись во время учёбы. Теперь каждый приближающийся

экзамен полностью отбирал у меня Надю: она старалась выучить предмет

безупречно и постоянно нервничала. Однокурсники её в то же время

плевали в потолок и сохраняли шпаргалки на телефон. Конечно, многие

всё же готовились по-настоящему, но никто больше не воспринимал

экзамены столь болезненно серьёзно.

На втором курсе Надя начала подрабатывать фрилансом: разрабатывала

логотипы, фирменный стиль, рекламные листовки… У неё были отличные

способности, но нервозность и здесь не давала о себе забыть. Претензии

клиентов, даже необоснованные, сильно задевали Надю, и пока очередной

заказ не был сдан и оплачен, она не могла успокоиться, даже если

времени на работу оставалось полным-полно.

Немало впечатлила меня покупка Надей планшета для работы. Две недели

она составляла сравнительную таблицу, куда попали предложения со

всего интернета.

– Хорошая моя, может, хватит убивать время на эту чепуху? Уже можно

было выполнить пару заказов и купить два планшета взамен одного.

Надя обнимала меня и утыкалась мне в грудь. Я гладил её по спине и по

голове, целовал мягкие волосы. Казалось, только в эти моменты она была

полностью спокойна.

* * *

Удивительная метаморфоза происходила с Надей, когда она садилась

рисовать. Она будто погружалась в некое подобие транса: напряжение

уходило, лицо разглаживалось, движения становились лёгкими и

естественными. Я любил наблюдать за ней в такие моменты. Надя то

выглядела отрешённо, то слегка морщила брови, вглядываясь в какую-то

деталь рисунка. Хотелось легко обнять её хрупкие плечи, укрывая от

малейшего ветерка, но я не смел отвлекать её от работы.

Смотря на картины в процессе работы, я редко мог угадать конечный

замысел, а если и угадывал, то результат всё равно в чём-то да

расходился с моими ожиданиями. Я видел геометрические фигуры: что ж,

это было так, но в итоге они образовывали лицо. Я видел комнату:

комната и получалась, но в полу оказывалась дыра в самое настоящее

небо. Иногда рисунок вовсе выглядел как пятно разлитой краски и

случайные мазки. До последнего момента невозможно было догадаться,

что получится в итоге. И лишь когда работа была закончена, я

вглядывался и понимал, что это корабль с закруглённым носом и надутыми

парусами несётся по тёмным облакам, подгоняемый сиреневым ветром.

* * *

В красивой сказке о любви мы с Надей были бы счастливы: её

вдохновенного творчества и трогательной ранимости оказалось бы вполне

достаточно. Только вот в жизни всё куда прозаичнее, и творчество

составляет меньшую её часть, тогда как быт – большую. Будни наши в

основном были наполнены не вдохновением и лёгкостью, а чёрной и

неотступной тревогой. Нервозность Нади буквально вытягивала из меня

позитив, и жизнь понемногу окрашивалась в депрессивные краски.

В начале каждой нашей встречи Надя была поглощена переживаниями, и

мне приходилось расспрашивать её об очередных проблемах, а затем –

долго и упорно успокаивать. Эти разговоры давались мне тяжело, но всё

же нашлось кое-что, что давило гораздо сильнее.

Как и все люди, мы часто сталкивались с неопределённостью. Допустим,

путешествие содержало участок, который невозможно было спланировать

досконально: отсутствовали расписания автобусов или сами автобусы,

предстояло на месте разбираться с транспортом или жильём. Во мне

начинали ворочаться страхи, присущие мне с детства – перед риском,

ненадёжностью, отсутствием комфорта. Несмотря на то что слабости были

до сих пор живы, я достаточно успешно боролся с ними, не давая им

прохода и не удостаивая их вниманием. Определённо, борьба эта

требовала усилий, но это была необходимая цена за достойное поведение.

Так вот, Надя разделяла те же слабости, только в существенно большей

мере. Тот самый участок маршрута вызывал у неё не просто тревожный

звоночек внутри, а натуральную панику. Она начинала немедленно

озвучивать свои опасения, придумывая самые невероятные варианты

провала, которые могли с нами произойти. Вдруг нам не попадётся ни

одной машины, и мы будем вынуждены ночевать в поле – без спальников

и палатки? Кто защитит нас в Грузии, разорвавшей дипотношения с

Россией, в случае грабежа или конфликта с местными? Что будет в случае

аппендицита в Азии, где на огромных территориях нет ни нормальных

больниц, ни аптек?

Естественно, чтобы в итоге мы сдвинулись с места, мне нужно было

спокойно и планомерно развеять каждое опасение, пошутить над

трудностями и успокоить Надю. Если бы сам я относился к трудностям

легко и не испытывал сомнений, то подобные беседы скорее всего

давались бы мне без особого труда и вызывали не более чем досаду.

Однако Надя озвучивала и культивировала мои же собственные страхи,

которые вольготно разворачивались, раскручивая свои щупальца.

Надины предположения, многократно драматизированные, начинали

казаться не такими уж невозможными, а голосок внутри нашёптывал:

вдруг она права? Теперь мне приходилось не просто давить страх в

зародыше, а сражаться с ним широким фронтом. Одно дело – заточить

спрута в колодец и изредка бить по башке, чтоб не высовывался. И совсем

другое – выпустить его на волю, позволить размножиться, расползтись по

округе и насесть со всех сторон – и уж тогда пытаться победить в тяжёлом

бою.

Мои усилия возросли стократ, а позитивный настрой вскоре стал

достоянием истории – его заменила постоянная изнуряющая борьба с

нашими с Надей общими слабостями. Результатом каждого сражения в

лучшем случае являлось то, что Надя приходила в состояние

относительного спокойствия, которое сохранялось до появления на

горизонте следующей трудности.

Но никакие мои усилия не могли создать у неё позитивного настроения по

отношению к препятствиям, столь необходимого, на мой взгляд, для

счастливой жизни. Её будто придавливала бетонная плита, которую она

пыталась удержать ценой немыслимых усилий, вместо того чтобы просто

отойти в сторону, где раскинулось поле. Теперь же я встал рядом, приняв

существенную часть этой тяжести на себя.

* * *

Мои собственные заботы тем временем выглядели весьма приземлённо. В

зале бокса в Бауманке каждый год проходили «открытые ринги» – здесь

все любители могли поучаствовать в поединках. Я занимался уже

несколько лет и поэтому решил проверить себя в бою. Всё прошло

неплохо – пару боёв я выиграл, пару проиграл. Нельзя было сказать, что

внутренние барьеры исчезли – с сильнейшим противником я всё же

зажимался. Но возникла новая проблема. Чем выше становился мой

уровень, тем сильнее оказывались удары, которые наносили мои

противники. После некоторых боёв на открытых рингах голова гудела

почти целый день. То, что это были отнюдь не шутки, становилось понятно

при общении с нашими тренерами: их было несколько и разных возрастов,

но все, как на подбор, туго соображали и ничего не могли запомнить. Хотя

бокс мне нравился, нельзя было отрицать, что он представлял угрозу для

моей головы, которой я весьма дорожил. После третьего курса я покинул

секцию.

Зимой я по-прежнему катался на сноуборде, за сезон совершая по паре

поездок на различные курорты, а летом – бегал и занимался в

тренажёрном зале. Вызовы собственному страху не исчезли из моей

жизни: оставались трамплины и целина. Время от времени я пробовал что-

нибудь новенькое, вроде прыжков на вейкборде. Преодолевать себя

приходилось, но ни до́ски, ни гантели не пытались меня избить, и сладить

с ними было куда проще. Окружающие уважали меня и мои достижения,

среди мужчин я часто оказывался лидером и всегда – полноправным

членом коллектива. Девушки нередко восхищались моими поступками.

Иногда мне доводилось вступать в словесные перепалки, но отвечал я

уверенно и с позиции сильного, что заставляло противников отступать.

Чем больше времени проходило, тем с большим трудом мне верилось, что

страх ещё способен когда-либо подчинить меня себе. По прошествии года

я практически забыл о нём думать.

* * *

Учёба давалась мне не слишком трудно, но серьёзно раздражала обилием

лишнего материала. Со второго курса я начал прогуливать предметы,

которые считал ненужными. При этом я занимался сам, изучая язык

программирования «1С», и к двадцати годам уже начал неплохо

зарабатывать, выполняя небольшие заказы. Кроме того, в 2013-м мы с

другом основали свой бизнес по организации мероприятий, который

постепенно развивался. У меня были друзья, прекрасная девушка,

интересная работа и деньги на путешествия по миру: внешне моя жизнь

представляла собой настоящую сказку. Тем не менее, в ней не хватало

кое-чего очень важного, и с каждым днём во мне всё сильнее разгоралось

жгучее раздражение.

3

В июне 2015-го мы с Надей отправились в очередное путешествие – на

этот раз в немецкую Баварию. Мы долетели до Мюнхена, затем на

электричке добрались до центрального вокзала, откуда отходил наш

поезд. Я с трудом взгромоздил чемоданы на полку для багажа, и мы

уселись – Надя у окна, я рядом. Здесь было прохладно и пахло

кондиционером. Городские окраины за окном постепенно сменились

полями и аккуратными немецкими деревеньками. Во всём были видны

чистота и педантичность, доходящие до абсурда. Сложно было поверить,

что сельская местность может выглядеть настолько прилизанной, а домики

– построены для жизни самых обычных людей. Выглядели они, словно

игрушки: двери были увешаны замысловатыми украшениями, а резные

заборчики – бесконечными кадками с цветами. Волны цветов опоясывали

дома, сталкивались друг с другом, поднимались на крыши, закручивались

вокруг окон.

Помимо замысловатости и упорядоченности, пейзаж, однако, отличался

однообразием. Кажется, каждый хозяин дома и каждая деревенька в

целом хотели чем-то выделиться, но идеи эти ходили вокруг одного и того

же – украшений домов и садиков, и вскоре мне наскучило их

разглядывать. Я переключил внимание на девушку, сидящую наискосок –

с другой стороны прохода. Короткие русые волосы, немного вздёрнутый

нос, кофейная кофточка и джинсы. Карие глаза смотрели серьёзно и

внимательно – в книгу. Я наклонился, чтобы разглядеть название, но

девушка вдруг опустила книгу, посмотрела на меня и улыбнулась. Чуть

замешкавшись, я улыбнулся в ответ. Секунду мы смотрели друг другу в

глаза. Потом я достал свою книгу и открыл её.

Моё сердцебиение слегка участилось. Я прикрыл глаза и позволил себе

немного помечтать.

Вот я сажусь напротив. «Мне нравится твоя причёска, а также – улыбаюсь

– шея». «А что в ней такого особенного?» «Да не знаю, просто вся ты

такая серьёзная, а шея нежная. Хрупкая. Ну да хватит об этом, давай по

существу!» Смеёмся. «Экономика, серьёзно? И архитектура? Это как

сочетается вообще? Ну, мне-то нравится архитектура, конечно, хоть и не

настолько… Ну да, естественно, в Москве полным-полно уникальных

зданий…»

Я открыл глаза. Девушка смотрела в книгу, Надя – в окно. До пересадки

во Фрайлассинге оставался ещё час.

* * *

В Берхтесгадене на платформе нас встретила бойкая старушка по имени

фрау Клара, ни слова не понимавшая по-английски и лихо рулившая

синеньким «Опелем». Пока он петлял по улочкам, забираясь всё выше,

она без умолку болтала по-немецки. Из её речи мы понимали в лучшем

случае некоторые слова и совместными усилиями пытались составить

приемлемые ответы.

Рядом с главной дорогой протянулась первая линия домов, затем строения

взбирались в гору, в конце концов оставляя эти попытки – дальше крутой

склон укрывала лишь сочная трава. На вершине, на небольшом плато, в

окружении домиков возвышался костёл. Наш дом укрепился в самом

начале этого склона и был похож на те, что мы видели по дороге: четыре

этажа, деревянное крыльцо и украшенные резьбой стены.

Пригибая голову, мы вскарабкались по узкой и крутой деревянной

лестнице – я старался не сверзиться отсюда вместе с двумя чемоданами,

что неминуемо привело бы к разрушению этого дружелюбного поселения.

Нам досталась комната прямо под скатной крышей. Балкон был увешан

кадками с розово-белыми цветами. Надя распахнула стеклянные двери, и

в комнату ворвался цветочный аромат. Городские кварталы, убегавшие от

нас, вскоре сменялись лесом, а за ним – уже так близко! – вздымались к

небу ледяные пики, ослепительно пылающие в солнечных лучах. Их

древность и безупречность вдруг сделали ликование цветов сиюминутным,

едва ли не безрассудным, но оттого ещё более жгучим.

Фрау Клара выдала нам последние наставления, некоторые из которых мы

даже поняли, и ушла. Я упал на кровать спиной, закинув руки за голову.

Полежать мне довелось не дольше пары секунд: отвернувшись к стене,

Надя плакала. Я вскочил и осторожно обнял её сзади за плечи:

– Милая, что случилось?

– Ничего, – она слегка повела плечами, сбрасывая мои руки, и вышла на

балкон, опёршись на резную ограду. Ветер распушил её мягкие волосы.

– Наденька, давай поговорим.

Она вытерла глаза рукавом и повернулась ко мне, чуть опустив голову.

– В поезде ты хотел говорить не со мной! Я чувствовала себя третьей

лишней с вами.

Я был поражён.

– Что?.. Ты про девушку напротив, что ли?

Надя снова отвернулась.

– Ну что ты придумываешь, моя хорошая? Я вроде бы хотел разглядеть

обложку её книги… – я замешкался. – Потом заметил, что она на меня

смотрит, но зачем – без понятия. И сам стал читать. Ты от чего плачешь-то

вообще?

Надя не отвечала. Я осторожно положил руку ей на плечо:

– Я люблю тебя.

Так просто сказать «люблю». Так просто быть рядом с любимой, обнимать

её и выстраивать вокруг себя тот самый мир, в котором вам будет хорошо

вдвоем. Мир, полный нежности, заботы и верности. Этот мир называется

«зона комфорта».

– Пожалуйста, не плачь, – я осторожно коснулся губами щеки Нади. Её

нежные уши снова порозовели.

Я обнял любимую сзади и прижался щекой к её виску. Так мы и стояли,

пока Надя не успокоилась. Повернув её к себе, я кончиком носа вытер

мокрую дорожку на щеке. Надя улыбнулась, и я поцеловал её в нос. Это

была счастливая и мирная картина, и вряд ли со стороны можно было

догадаться, какое раздражение снедало меня в тот момент.

Завоевав Надину любовь однажды, мне больше не нужно было сражаться

за неё, преодолевая себя. Нет, теперь пришло время ежедневно и

планомерно трудиться над отношениями. Мне и хотелось этого – да! – но

тут вступал в дело безжалостный наблюдатель. Его интересовала не

планомерная работа – для меня, привыкшего к труду, она не представляла

серьёзного вызова, – а преодоление страха. А страх перед знакомствами

по-прежнему был на месте: прежде чем мне удалось его победить, я

встретил Надю. Моя слабость маячила у меня за плечом, хватала пальцами

за одежду. И разделаться с ней из такого положения было невозможно –

нужно было повернуться лицом.

В двадцать два года у меня на счету было четыре сексуальных партнерши.

Я был уверен: этого мало. Каждый день, когда мне не приходилось

преодолевать себя, завоёвывая новых женщин, увеличивал мою

неудовлетворённость собой.

При этом мне не приходило в голову сравнивать других девушек с Надей:

она была вне конкуренции. И да, Надя была прекрасной любовницей. Но

она была одна.

Ситуация выглядела сложной, но не безвыходной. Любовь не имеет ничего

общего с правом собственности, писал Владимир Леви . Проявлять любовь

– значит заботиться о человеке, стараться сделать его счастливым, а вовсе

не ограничивать его свободу или отдавать свою.

Я изучал тему моногамии и полигамии, обращаясь к литературе и

интернету. Перед моим внутренним взором оживали древние

эволюционные механизмы: мужчины пытаются оплодотворить как можно

больше женщин, чтобы распространить свой генофонд; женщина же,

забеременев, должна удержать одного мужчину – кормильца для неё и

ребёнка.

В итоге складывалась следующая картина: мужчины от природы чаще

полигамны, женщины – наоборот. Для некоторых людей секс отделён от

чувств, для других – неразрывно с ними связан. Себя я относил к первым,

а Надю – ко вторым. Для секса ей обязательно требовалась

эмоциональная близость. Встречаясь с парнем, она могла рассматривать

других лишь теоретически, на практике же они её не интересовали: для

неё существовал лишь один мужчина.

Был очевидный путь прекратить этот конфликт интересов – отказаться от

моих амбиций по поводу других девушек. Но я не понимал, почему должен

так поступаться своей сущностью. Надя устроена так, а я – эдак, и никто

из нас не выбирал врождённых склонностей. Нужен был компромисс.

Со временем я кое-что придумал. Мы с Надей могли попробовать секс

втроём – например, с общей подругой, – а потом и более свободные

отношения. Помешать отношениям с Надей это не могло, ведь на нашей

стороне оставались честность и эмоциональная верность – действительно

важные вещи.

Надя могла сомневаться, что она останется самой лучшей, если в моей

жизни будет кто-то ещё. Но чтобы отбросить сомнения, достаточно было

одного: попробовать. Ведь если вчера мы лежали в одной постели с нашей

подругой, а сегодня я люблю Надю ещё жарче и нежнее… лучше

доказательства и не придумать.

А уж если Надя решила бы разделить со мной развесёлое дело

соблазнения девушек – я и вовсе был бы счастлив. Это было вполне

реально: Наде девочки нравились чуть ли не чаще, чем мальчики.

Там, где не предполагался обман, не могло быть и измены. Эту

прекрасную теорию подтверждала масса примеров как из литературы, так

и из жизни. Взять хотя бы нашу знакомую семейную пару: они счастливо

жили в свободных отношениях уже почти десять лет и воспитывали двоих

детей.

Разговор на эту тему повторялся каждые несколько месяцев. Со временем

Надя согласилась с моими доводами, но просила подождать с применением

их на практике: она была не готова. Конечно же, я не спорил, но каждый

раз, когда она в очередной раз просила отложить эксперименты, я

чувствовал внутри предательское облегчение, которое немедленно

вызывало злость: в эти моменты я покорялся собственному страху перед

знакомствами, отодвигая испытание, а такого права у меня не было.

C момента первого такого разговора прошло уже почти полтора года, а с

момента начала отношений с Надей – целых три. И чем дальше, тем более

болезненными становились мои ощущения: я избегал схватки со страхом,

признавая своё поражение. Секс, изначально выглядевший как приятный

бонус к знакомствам, в моей голове обретал всё большую значимость.

Недоступность других девушек превращала их в фетиш.

Конечно, Надя не была заинтересована в экспериментах, которые я ей

предлагал. Но она вполне могла пойти мне навстречу, пусть и без

энтузиазма. Нет, её сдерживало не отсутствие интереса, а кое-что другое,

очень и очень важное. То самое, что останавливало меня когда-то от

знакомства в автобусе, и то, что заставляло меня сейчас так страстно и

болезненно жаждать этих знакомств. А именно – страх и нежелание

покидать зону комфорта. Сейчас Наде было хорошо. Я же её звал туда,

где ей виделась неопределённость.

* * *

Через полчаса ласк и горячего чая мне удалось убедить Надю, что её

подозрения насчёт девушки в поезде были лишь домыслами. Мы легли

спать рано: завтра нас ждало восхождение.

Всю ночь дверь балкона была открыта. Под утро на улице мягко

зашелестел дождь, и я проснулся. Утренняя серость приглушила цвета. За

окном повисла дымка, цветы на балконе раскрылись навстречу влаге. Их

аромат слегка кружил голову, вызывая желание попробовать дождь на

вкус. Я тихо встал и посмотрел вдаль. Поросший лесом склон уходил

прямо в тусклую пелену: Альпы были затянуты облаками.

Электронные часы на полке шкафа показывали 6:41. Я тихо склонился

над Надей и коснулся губами её щеки ближе к подбородку. Она

улыбнулась во сне.

В 7:30 мы уже топали с лёгкими рюкзаками к автобусной остановке.

В тот день мы взошли на вершину горы Йеннер, ощутив кожей и втянув

носом все времена года: лето в начале тропы, где деревенька,

украшенная цветами, тянулась в гору, но сдавалась в начале крутого

подъема; осень, моросящую дождём вдоль реки и берёз, от холода уже

начинавших желтеть; зиму, кружащую метель на последнем километре; и

весну, когда перед нами разошлись облака, открывая взгляду озеро

Кёнигзее и сверкающие луга, и Надя шепнула: «Я люблю тебя».

За следующие пять дней мы прокатились по Кёнигзее на лодке, обошли

его пешком, поднялись к леднику и увидели вблизи настоящих диких

горных козлов. По вечерам мы гуляли по улочкам Берхтесгадена, пили

пиво в местных ресторанах и даже зашли на католическую службу.

Шестой день мы хотели провести в Мюнхене: оставить чемоданы в камере

хранения и погулять ночь по улицам и барам, а утром – на самолёт.

Накануне отъезда из Берхтесгадена мы лежали в комнате и сквозь

открытое окно в потолке вглядывались в темнеющее небо.

– Надь, серьёзно, давай попробуем.

– Как ты себе это представляешь?

– Как и обсуждали уже много раз. Можем для начала просто подойти к

какой-нибудь немке вдвоём. Или ты к одной, я к другой. Мы же в

свободной Европе! Послезавтра нас здесь не будет, и ты знаешь, что

никого из них мы больше никогда не увидим. К тому же мы постоянно

будем рядом и сможем прекратить по одному твоему слову.

– Хорошо, – кивнула она.

* * *

Центр Мюнхена показался мне симпатичным, но скучноватым. Везде было

чисто, ухоженно и современно. Дома не разваливались, как в Саратове;

трамвайные рельсы находились в одной плоскости друг с другом, а не

изгибались под немыслимыми углами, как в Братиславе; улицы выглядели

абсолютно безопасно – без полицейских в масках и с автоматами, как во

Владикавказе. Ни тебе разрухи, ни грязи, ни тёмных личностей.

Мы отправились в городской парк. Надя любовалась разноцветными

птичками, а когда мы обошли озеро, я тоже заулыбался и обнял её за

плечи. На поле с подстриженной травой паслось несколько десятков серых

гусей. Пройдя чуть дальше и миновав рощицу, мы увидели, что поле

продолжалось ещё как минимум на полкилометра и было сплошь заселено

гусями. Прогуливающиеся люди поглядывали на них доброжелательно, а

Надя была совершенно счастлива.

С наступлением вечера мы переместились в бар и заняли столик в тёмном

углу, устроившись рядом на кожаном диване. Вечер только начинался,

посетителей было немного, и коктейли нам принесли быстро. Мой стакан

оказался заполнен льдом, который шуршал при каждом движении.

Мы пили коктейли один за другим, постепенно веселея. Повернув голову,

я жарко поцеловал Надю, и она ответила мне со всей страстью.

Я помнил наш уговор и ощущал приличный мандраж. Задача по

соблазнению немок представлялась весьма непростой: языковой барьер

делал своё дело, к тому же, в поездку в горы я как-то не прихватил с

собой приличной вечерней одежды и сидел в свитере и джинсах. Но

показывать волнение было нельзя: сегодня нам предстояло наконец

попробовать то, о чём я так долго мечтал, и не стоило культивировать у

Нади лишние сомнения.

Почти сразу после прихода в бар я обратил внимание на двух девушек –

за столиком в противоположном углу. Одна из них курила, а другая –

блондинка – что-то втолковывала ей, бурно жестикулируя одной рукой.

Из-за темноты я толком не мог разглядеть подробностей, но мне казалось,

что блондинка выглядит в меру симпатично. Я наклонился к Наде:

– Как тебе вон те немки?

Она пригляделась.

– Вроде нормально.

– Так что, подсядем к ним?

– Прямо сейчас? – удивилась она.

– Ну нет, сначала давай продумаем план разговора.

– Я так не хочу, – сказала Надя и опустила голову.

– Не хочешь продумывать план? Импровизация – наше всё?

– Нет, извини, у меня просто нет настроения.

– Но мы же договаривались…

– Ты иди, если хочешь, – сказала она. Вся её весёлость вмиг улетучилась,

и теперь красивое и нежное лицо выражало муку.

Конечно, оставить любимую было бы немыслимо. Я обнял её и прижал к

себе.

– Я просто ещё не готова, правда. Давай в следующий раз!

В собственном страхе перед знакомствами я видел противника и

приготовился нанести удар. Но на месте цели оказался лишь воздух, и все

силы ухнули в молоко. Внезапно на меня навалилась усталость.

Сегодняшнему вечеру предстояло стать лишь одним из многих совместных

вечеров.

4

В Москве меня встретила неприятная новость, связанная с бизнесом.

Мне принадлежала маленькая фирма под названием «Экстремальная

Москва». В 2013-м мы основали её вдвоём с моим лучшим другом Пашей

Гавриловым – черноволосым красавцем-борцом, бауманцем и большим

любителем бизнес-историй. На первых курсах института он не раз

изрекал: «Пора начинать своё дело». «Ну так давай начнём», – отвечал я.

На третьем курсе, когда я ещё добросовестно посещал не меньше

тридцати процентов занятий, Паша приехал ко мне, и мы, сидя на кухне,

провели мозговой штурм. Была выпита бутылка вина и переведена куча

бумаги. Тот день можно считать днём рождения «Экстремальной Москвы».

Изначально она задумывалась как агентство экскурсий по непарадным

местам города: крышам и подземельям. Со временем к услугам добавилась

организация свиданий и мероприятий на необычных площадках.

Работали мы из дома. Я занимался сайтом и рекламой, а Паша принимал

звонки и проводил мероприятия. В качестве подрядчиков мы привлекали

друзей – руферов, диггеров , фотографов. Правда, вскоре стало ясно, что

самостоятельная работа – не Пашин конёк. Он чувствовал себя куда

комфортнее в роли сотрудника на окладе. Поэтому полтора года спустя

Паша продал мне свою половину фирмы, и я остался единственным

владельцем. А ещё через полгода на меня работали два сотрудника:

Мария, менеджер по продажам, и Артём, менеджер по развитию.

Итак, сразу после моего возвращения из Германии Артём объявил о своём

уходе. Он переезжал в другой город, и хлопоты должны были занять всё

его время. Мы с Марией оставались вдвоем, и нужно было искать нового

сотрудника. Каждый день я просматривал по десятку резюме и проводил

по два-три собеседования по скайпу, но соискатели меня не устраивали.

Нам нужен был человек, который не только обладал бы опытом и чувством

ответственности, но и умел бы быстро учиться и адаптироваться к

условиям стартапа. Такие качества присущи в основном молодым людям,

но молодые обращались без опыта и знаний. Соискатели постарше

обладали опытом, но соображали туговато.

* * *

На личном фронте тоже не всё было гладко: пушки пока не стреляли, но

уже тревожно кричали вороны и мелькали в кустах неясные тени. Я был

недоволен собой, недоволен Надей. Мне смутно чудился выход, который

устроил бы всех, но окончательно определиться я не мог. Требовался

совет человека, который понял бы меня, мои желания и переживания. К

сожалению, близкие друзья вряд ли смогли бы мне помочь: так вышло, что

в вопросе отношений с девушками они имели мало опыта.

Не знаю, почему я вспомнил про Таню Коваленко. Со дня знакомства в

2009-м мы ни разу не встречались, но она оставалась в списке моих

друзей в «контакте». Прошедшие семь лет оказались для неё богатыми на

события, и она даже успела стать, в некотором смысле, известной

личностью.

Так вышло, что со временем мне довелось узнать многое о Тане, и история

эта складывалась постепенно, как мозаика: из переписок, статей, а потом

и из личного общения. Чтобы не перегружать текст бесконечными

перебивками и дополнениями к ранее сказанному, я расскажу Танину

историю в хронологическом порядке – в том виде, в каком я узнал её к

весне 2016-го.

Таня с детства проявляла изрядную смелость и тягу к спорту. Её

развлечения начинались с казаков-разбойников, роликов и скейтборда, и

в этих славных дисциплинах она не уступала мальчишкам. Детство

подарило и первые шрамы: разогнавшись на роликах под горку, Таня

вылетела на дорогу, засыпанную щебнем. Ролики встали, и она всем телом

проехалась по камням. Больше всего досталось левой коленке, которая

приняла на себя первый удар – кожу разодрало до кости. По дороге

домой, с залитыми кровью ногами и роликами, тяжело оттягивающими

руку, Таня была сосредоточена. И лишь дома, увидев испуг и неловкую

беготню мамы – расплакалась.

Семья её жила в Новогиреево. Отец работал менеджером по продаже

компьютерной техники. Он не слишком вникал в подробности жизни

дочери и ничего не запрещал, а сам иногда мог пропасть из дома на сутки.

Мать Тани, Ира, относилась к этому с ноткой позитива – вначале

наигранного, а затем и более искреннего. У неё были развязаны руки и

хватало смелости использовать преимущества своего положения, а не лить

слёзы. Её отношения с Таней были похожи на отношения подружек: мать

поверяла ей секреты, и Таня чаще всего отвечала тем же. Работала Ира

няней в богатой семье. В 2010-м, когда Таня училась в десятом классе, эта

семья отправила дочку в частную школу в Грецию, и Ире было

предложено отправиться следом. Она согласилась.

Муж воспринял отъезд Иры спокойно и говорил о ней мало. Официально,

однако же, отношения супругов не изменились. Таня теперь общалась с

мамой только в чатах и – раз в три-четыре месяца – лично, когда Ира

приезжала в Москву погостить. Отец Таню и вовсе не допекал контролем,

так что она оказалась свободна как ветер.

Постепенно Таня осваивала новые экстремальные развлечения – сноуборд

и спортивные батуты. Как и я, она искала в спорте вызов страху – и

торопилась этот вызов принять. Каждому новому приключению она

отдавалась самозабвенно, и любой новый вид спорта её тело осваивало

мигом. Но долго совершенствовать навыки в одной дисциплине ей было

скучно: манили неизведанные ощущения.

Благодаря такой активности Таню постоянно окружало множество мужчин.

Она не была красавицей, её нельзя было причислить даже к числу тех

девушек, про которых говорят «какая она милая». Острые скулы, упрямый

подбородок, который с возрастом стал ещё более выдаваться вперёд,

тонкие губы – Таня была далека от идеала женской красоты. Стиль её

одежды оставался неизменным на протяжении многих лет: рваные

джинсы, кеды, майки, толстовки. Её ярко-рыжие волосы часто были

растрёпаны, руки и ноги – расцарапаны, под ногтями скапливалась грязь.

И всё же в Тане было кое-что, заставлявшее мужчин в любой компании

смотреть только на неё: бьющая через край энергия, смелая и

заразительная страсть к жизни.

Таня подробно делилась новостями и радостями в соцсетях: на её

страничке в «контакте» было несколько тысяч фотографий и даже целые

статьи с размышлениями на темы любви и дружбы.

В 2012-м Таня поступила на бюджет журфака МГУ. С нового года она

устроилась в университетскую газету, куда писала новостные заметки –

без гонораров, за опыт и интерес. А в мае 2013-го, в период

вступительных экзаменов и олимпиад, в МГУ разгорелся громкий

коррупционный скандал.

Преподавательница факультета госуправления, по совместительству дочь

декана, была задержана за получение крупной взятки. Взятка была дана,

естественно, за поступление в университет – посредством получения

высоких баллов за олимпиадную работу. Преподавательница была

задержана с поличным сразу после получения взятки, а уже на следующий

день – вот так сюрприз! – отпущена с извинениями: якобы, никакой дачи

взятки не было, и задержание – всего лишь ошибка.

В следующие два дня произошло немало интересного. Во-первых, вышла

Танина статья в «Вестнике МГУ», целиком и полностью посвящённая

данному случаю, где Таня бескомпромиссно и в резких выражениях

требовала не просто уволить преподавательницу, а наказать по всей

строгости закона её и её подельников. Во-вторых, в интернете всплыла

оперативная съёмка того самого преступления и последовавшего

задержания, недвусмысленно показывавшая, что дача взятки имела место,

и брала её та самая женщина. Как именно съёмка появилась в интернете –

неизвестно, хотя у меня и имеются определённые соображения.

После появления видео Таня разместила у себя на странице в «контакте»

большой пост, являвшийся, по сути, копией её же статьи в «Вестнике», но

дополненной и ещё более острой. К посту было приложено и то самое

видео. Пост заметили, и им одно за другим поделились несколько

популярных студенческих сообществ. О скандале стало широко известно

всем студентам МГУ, а затем – и других вузов.

По прошествии трёх дней с того момента как преподавательницу

отпустили, она была снова задержана. Правда, на этот раз ей вменялось

не получение взятки в особо крупном размере, а мошенничество. Заодно

появилась и неофициальная информация, что после первого задержания

на следователей давили, настойчиво прося выпустить задержанную и не

бросать тень на преподавательский состав МГУ, тесно связанный с

властью. Думаю, именно в этом и кроется причина появления в интернете

оперативной съёмки: следователям не давали делать их работу, и кто-то

из них решил донести историю до общества.

Благодаря своей деятельности по освещению данной истории Таня

буквально за пару дней стала известна половине МГУ, а на её страницу

подписались сотни человек. Эта известность вполне могла сойти на нет,

если бы не дальнейшие события.

На той же неделе главред «Вестника», старшекурсник МГУ, сообщил Тане,

что она для них больше писать не будет. Как-либо оформлять увольнение

не требовалось, поскольку работа эта велась по устной договорённости.

Причины он объяснил расплывчато: «Сама всё понимаешь. Мне тоже

попало по полной». Таню тем временем вызвали в деканат журфака для

беседы. Заместитель декана, оперируя понятиями вроде «журналистской

этики», объяснил ей, что открыто выступать против своей «альма матер»

не стоит, а выносить сор из избы – некрасиво.

– Именно поэтому я прошу вас удалить все ваши записи и не разжигать

далее этот конфликт. Вы меня понимаете?

– Понимаю. И удалять ничего не буду.

С самого начала разговора глаза у Тани были на мокром месте. Шутка ли:

взрослый мужчина, а в пределах университета – её руководитель – долго

и методично давит на неё и стыдит. Последний ответ дался Тане нелегко,

и после него слёзы потекли уже по-настоящему. Ей пришлось сжать зубы,

чтобы не разрыдаться в голос.

Замдек долго молчал, и лицо его выражало глубочайшее разочарование

подобным неповиновением. Таня молчала.

Через минуту замдек сдвинул лежащую перед ним папочку, под которой

обнаружились учебные ведомости Таниной группы. В каждом листе

фиксировались посещения лекций по определённому предмету, и везде

строчка с фамилией Коваленко была подчёркнута ручкой.

– Татьяна, почему с посещениями у вас так слабо?

«Так слабо» вовсе не было – на первом курсе Таня посещала почти все

занятия. Пропуски случались, но отнюдь не часто.

– Раз, два, три… И это только один семестр, и только правоведение. Вам

стоило бы уделять время учёбе, а не попыткам принизить собственный

вуз.

– Я не пытаюсь… – совладать с голосом Тане было сложно, и он прозвучал

по-детски плаксиво. Замдек поднял ладонь.

– Раз уж вы не понимаете, что такое честь и достоинство, – эта

формулировка Таню особенно поразила. – Я не уверен, что вам место у

нас на факультете, а особенно с вашим отношением к учебному процессу.

Я поговорю с преподавателями на этот счёт, и мы решим, какие меры

следует принять. В особенности если вместо учёбы вы продолжите

заниматься разжиганием конфликтов. Вы свободны.

Придя домой, Таня рассказала обо всём отцу, который посоветовал ей

немедленно выйти из этой опасной ситуации и удалить все заметки. На

этот раз она не разрыдалась, а разозлилась – и вечером опубликовала

новый подробный пост, посвящённый разговору с замдеком. Интерес к

коррупционному скандалу был на пике, и Танину историю, которая в

другое время прошла бы незамеченной, пользователи восприняли весьма

эмоционально. Последовала новая волна распространения информации и

призывы поддержать девочку, которую начали «травить». Количество

подписчиков Тани увеличилось ещё в несколько раз, а её записи собрали

по паре сотен комментариев. Одно из известнейших студенческих

сообществ МГУ публично пригласило её писать новости для них – взамен

«Вестника». Таня согласилась.

Уже через неделю у неё появилась масса материала: в МГУ прошла

проверка, в ходе которой были пересмотрены результаты олимпиад, а

также допрошен и уволен декан факультета госуправления.

В течение всего мая и июня она ждала возмездия от университетского

начальства и больше не пропускала ни одной лекции и ни одного срока

сдачи работы – не хотела давать врагам лишние козыри. Расплаты,

однако, так и не последовало. Вопрос о «журналистской этике» больше не

поднимался, а замдек, которого Таня пару раз встречала в коридорах, не

удостаивал её вниманием.

Таня стала невероятно популярна: аудитории соцсетей, которая пришла

на волне скандала в МГУ, был по душе и другой контент с её страницы –

прыжки с верёвкой и парашютом, скейтборд, сноуборд, ролики, ночные

клубы и бары. Таня жила ярко и не испытывала недостатка во внимании:

окружающих пленяла её смелость, заставляя мужчин мечтать о ней, а

девушек – завидовать и вдохновляться. Энергия её, кажется, была

неисчерпаема: Таня легко могла поехать кататься с друзьями на роликах

днём, прокататься весь день и всю ночь, под утро отправиться в клуб или

к кому-то на квартиру, днём – на учёбу, а вечером – на новую тусовку.

Когда кто-то из её многочисленных друзей срывался в другой город на

машине, она без колебаний присоединялась. Итогом обычно являлись

восторги подписчиков, синяки под глазами и неадекватное состояние

после нескольких бессонных ночей. Довольная собой, Таня впадала в

спячку часов на пятнадцать.

Таня больше не была тем ребёнком, каким я запомнил её по встрече на

Поклонной горе. Детскость из её лица, может, и не ушла полностью, но

теперь в Тане появилась и явная женственность. Она стала

привлекательной девушкой – задорной и бесстрашной.

Вскоре после скандала в МГУ Таню пригласило на работу одно из

оппозиционных интернет-изданий. В то время в Москве и Питере как раз

начиналось протестное движение, проходили митинги. В 2013-м Таню

задержали при разгоне митинга на Болотной и отпустили после трёх

часов, проведённых в автозаке с другими задержанными. Всё это время

она, с её обострённым чувством справедливости, пыталась добиться

предъявления удостоверений и составления протокола. Полицейские же,

вдоволь наслушавшиеся подобных требований, попросту их игнорировали.

* * *

На втором курсе Таня решила попробовать кое-что новенькое и

записалась в секцию тайского бокса. Здесь вызов её способностям и

смелости стал более осязаемым, чем где-либо ещё.

Таня сразу показала товарищам по секции, что с ней не нужно возиться,

сдувая пылинки. Она упрямо набивала кулаки и голени на мешках.

Костяшки у неё покраснели, а голени – посинели. Вскоре она стала

участвовать и в спаррингах. Тренер на первое время запретил парням бить

ей в голову, но было разрешено работать по корпусу и по ногам. Неплохо

поставив боковые удары ногами на мешке, Таня била от души, и совсем

уклоняться от драки парни уже не могли. На бёдрах у неё стали

появляться огромные синяки, фото которых она периодически

выкладывала в «контакт».

На втором курсе у неё появился постоянный парень – старшекурсник

физфака по имени Андрей. На новогодних каникулах они отправились под

Оренбург кататься на сноубордах, а вскоре после возвращения Таня

переехала к нему – в отдельную комнату в общежитии ГЗ МГУ.

В июне 2015-го, пока мы с Надей карабкались по горам и выслеживали

козлов, Таня с Андреем пробовали на вкус Гоа: пылили по дорогам на

мопедах, барахтались в пене, пытаясь встать на сёрф, и пили дешёвый

ром в барах.

Нельзя было не отметить контраст между Надей и Таней. Надя всё

пропускала через себя, эмоционально вживаясь в каждое событие. Её

пугала и заставляла нервничать каждая мелочь. Таня же очертя голову

бросалась на такие препятствия, которые обошли бы стороной взрослые

мужчины, при этом умудряясь относиться к жизни весело и задорно. Это

было как раз то, чего мне так недоставало в Наде. Именно Таня могла бы

дать мне дельный совет и помочь разобраться в себе. Не было ничего

проще, чем взять и написать ей:

– Привет. Отличные фотки с Гоа. Ты как?

Танина жизнь в то время представлялась мне идеальной, но оказалось, что

и у Тани – вот так сюрприз! – были свои проблемы. Интернет-издание, для

которого она писала статьи, закрылось. Оставался ещё один маленький

информационный ресурс, посвящённый спорту, но сотрудничество с ним

не давало ни должной занятости, ни денег.

– И какие планы на будущее? – спросил я.

– Похоже, неосуществимые…

– Расскажешь?

– Не уверена. Мне кажется, ты разобьёшь мои мечты в пух и прах. А они и

без того… не в лучшей форме.

– Можем обсудить лично. Обещаю, что в пух и прах разносить не буду.

Максимум – просто в пух.

Таня приняла предложение.

* * *

Мы встретились пятничным вечером на Октябрьской. Выходя из метро, я

уже опаздывал на пять минут. После подземной прохлады лето сразу

тепло охватило меня за плечи. Солнце опускалось к горизонту, и я

прищурился. На Крымском валу бурлил людской поток: девочки в лёгких

платьях, парни в шортах и кепках, школьники, семьи… Сквозь толпу

лавировали ребята на роликах и самокатах. Несмотря на столпотворение,

я быстро отыскал глазами Таню. Она стояла на краю тротуара, и в её

рыжих волосах полыхал костёр: солнце наполнило их изнутри, и пучки

света рвались в разные стороны. Приближаясь, я не мог сдержать улыбку.

Конечно, мне уже было известно, чего ожидать от Таниной внешности.

Острые скулы, упрямый подбородок, бледноватые губы и тёмные глаза.

Синяя клетчатая рубашка с закатанными рукавами, потёртые джинсы и

кеды – Таня выглядела всё так же юно. Увидев меня, она улыбнулась,

обнажив ровные белые зубы, и упруго двинулась навстречу. В этот момент

я понял, что фотографии были бессильны по-настоящему передать её

обаяние. Улыбка выражала неподдельное наслаждение жизнью, а в

каждом движении непостижимым образом сквозили смелость и страсть.

Мы обнялись, и это было весьма приятно. Я, в джинсах и поло, рядом с

Таней почему-то сразу ощутил себя слишком взрослым, едва ли не старым.

Влившись в поток людей, мы двинулись вниз по улице. Пользуясь

возможностью, я разглядывал Таню со всех сторон. Увиденное мне

понравилось.

– Я тут пытался вспомнить, сколько мы не виделись.

– Долго!

– Точно! А я-то голову ломал. Тебе, по идее, уже почти восемнадцать. А

выглядишь на все шестнадцать.

– Мне двадцать!

– Я не верю, как Станиславский… Сигареты я бы точно тебе не продал.

Парк Горького тоже оказался полон людей, но пространства тут было

побольше, так что сталкиваться плечами не приходилось.

– Ну что, давай-ка начнём с тебя! – я грозно уставился на Таню.

– И что мы будем со мной делать?

– Выслушивать! Рассказывай, что придумала.

– Да не то что бы я сама что-то придумала… – начала она после паузы. –

На самом деле, всё уже придумали до меня. Идея такая: создать

молодёжное протестное движение. Сейчас именно среди молодых больше

всего людей понимают реальную ситуацию в стране, потому что получают

информацию не из телека… И многие участвуют в митингах, но поодиночке

или с парой друзей. Всё могло бы измениться, если создать организацию с

ячейкой в каждом вузе, которые будут координировать народ для

мероприятий, а также распространять информацию. Начать с некоторых

крупных вузов, а потом распространить движение на всю Москву, на всю

Россию.

Да уж, язык у неё теперь был подвешен неплохо – журналистская

деятельность не прошла зря.

– Звучит весьма амбициозно. А разве у нас нет каких-то подобных

организаций?

– Были, – она пожала плечами. – «Идущие», «Оборона». Но их лидеры

ушли в крупные партии, и целенаправленно студентами теперь никто не

занимается.

– И ты хочешь стать во главе нового движения?

– Я обсуждала это с несколькими друзьями. У меня довольно много

читателей…

– Да, я уже ознакомился с твоим творчеством.

– И многие из них настроены более радикально, чем я. Они готовы взять

на себя большую часть работы. А я смогу дать всему старт, донести

информацию до студентов.

– Но ты не ответила.

– Думаю, да. Надеюсь, у меня получится.

Я помолчал.

– Это интересная идея, но ты ведь понимаешь, чем всё это может

закончиться лично для тебя?

– Меня отчислят?

– Тебя посадить могут.

– Об этом я тоже думала. Но ведь и цель стоит того.

– Ой ли…

– Миш, у нас власть обворовывает народ, а мы молчим!

– Так-так, полегче! – я поднял ладони. – Я пока что в твоё движение не

вступал и на семинар не записывался. Я говорил лично о тебе. Сейчас

твоя жизнь, на мой скромный взгляд, сладка и приятна: спорт,

путешествия, любовь. Свобода. И я не думаю, что лично ты, живя в

Москве, страдаешь в нищете.

– Если я попросту сбегу от борьбы, смирюсь с тем, что вижу – я не смогу

себя уважать! Зачем мне тогда наслаждаться этой свободой?

– Чтобы чувствовать и любить.

– Себя-то я любить не смогу.

– По-моему, в тебе ещё говорит юношеский максимализм.

– О, приехали! Последний аргумент, когда нечего сказать.

– Вовсе нет. Я считаю, что ты большая молодец, а твои идеи звучат

достойно и… – я пощёлкал пальцами, – даже романтично. К сожалению,

даже если забыть про ГУЛАГ, куда тебя могут сослать, вы столкнётесь с

кучей трудностей: вам будет сопротивляться местное начальство на

каждом углу. И остаётся ещё один важный вопрос: как ты собираешься

зарабатывать?

Она понурилась:

– Вот это действительно проблема. В дальнейшем, думаю, мы сможем

собирать пожертвования и распределять их на зарплаты. Но мои друзья

считают, что до этого пройдёт не меньше полугода.

– А я твой друг?

– Тебе виднее.

– Мне хотелось бы быть им. Так или иначе, тоже выскажу своё мнение: не

меньше года до того момента, как вы начнёте получать стабильные

пожертвования. Это если всё будете делать правильно. И от этого момента

будет ещё далеко до того, как этих переводов будет хватать на настоящие

зарплаты хотя бы вашей верхушке.

– Я ведь не ради прибыли хочу этим заниматься.

– Разумеется. Но и деньги тебе нужны.

– Значит, найду другую работу.

Своей интонацией Таня поставила в разговоре точку. С минуту мы шли

молча, затем я снова заговорил:

– Возможно, тебе показалось, будто я выступаю против твоего плана, но

это не так. Но я считаю, что ты задумала большую работу, и перед её

началом нужно хорошо представлять, что тебя ждёт. Уверен, ты

справишься, – я протянул руку и на мгновение сжал её плечо.

– Сарказм?

– Ни капли.

– Ого. Ну, тогда спасибо!

Таня была невероятно привлекательна, и с ней приятно было просто

находиться рядом. Мне казалось, что вместе мы могли бы совершить

поступки, которые были не под силу каждому из нас поодиночке. В моих

мечтах светило яркое солнце и царили смелость и веселье, а не страх и

нервозность. Пока что этот мир не имел плоти, лишь смутные очертания,

но мне страстно захотелось приоткрыть завесу и почувствовать его кожей.

– Если хочешь, расскажу про свои приземлённые дела мелкого

предпринимателя, далёкого от политики – торговца арбузами.

– Это что, твой новый бизнес-проект?

– Нет. Не знаю, почему ассоциация такая пришла в голову. Может, потому

что арбузы растут из земли, а значит, дела приземлённые. Так или иначе,

сейчас я про «Экстремальную Москву»…

Я рассказал о временах основания фирмы, когда все экскурсии по крышам

и подземельям были нелегальными, а весёлые истории, связанные с

недовольными жильцами и полицией, случались каждую неделю.

Отвлёкшись от тяжёлых мыслей о судьбе оппозиции в России, Таня

заметно оживилась и вскоре уже хохотала над нашими неудачами и тем,

как ловко нам удавалось из них выкрутиться.

– Сейчас всё уже гораздо цивильнее. Только вот менеджер по развитию

недавно уволился. Нового пока найти не могу.

– А какие у вас условия?

Я рассказал Тане о вакансии, и она заинтересовалась. Как я понял, её

привлекало сочетание работы в достаточно необычной сфере и удалённой

частичной занятости: всего четыре часа в день, из любого места с

интернетом.

– А что нужно уметь?

– Ну, во-первых, грамотно вести переговоры с партнёрами. Не спрашивать

их о политических взглядах, а если уж вдруг кто-то намекнёт на них

самостоятельно – не вступать в спор…

– Миш, хорош издеваться…

Мы вкратце прошлись по требуемым навыкам. Основными направлениями

были переговоры с партнёрами – дело, требующее адекватности и

ответственности, а не квалификации, и контент-менеджмент – а здесь у

Тани даже имелся практически профильный опыт. Мне всё больше

казалось, что она могла бы хорошо справиться с такой работой. И, тем не

менее, чем дальше, тем меньше мне хотелось давать ей эту должность.

На работе время от времени случаются конфликты, причём их участники

находятся в заведомо неравных условиях: я начальник, а они –

подчинённые. Не все умеют воспринимать это спокойно, и для дружбы

совместная работа может стать пагубной. А мне очень хотелось

подружиться с Таней.

Так или иначе, всерьёз задаваться этим вопросом было рано: Таня ещё не

прошла испытания.

– Скинь резюме нам на почту, и если всё устроит, то пришлю тебе

тестовое задание.

На самом деле, отправка резюме уже являлась предварительным тестом,

ведь некоторые соискатели не справлялись и с этим.

Мы перешли к более интересной теме.

– Ты давно уже с Андреем? Как оно?

– Два года. Неплохо, – в Танином голосе не чувствовалось энтузиазма.

– Немало! А почему так неуверенно? Есть сомнения?

– Да нет, наверно. Всё нормально, просто привыкла уже.

Я покачал головой:

– Надо же! Судя по фоткам с Гоа, у вас очень яркие отношения.

– Да! Да, ты прав, – она тряхнула головой. – Всё отлично. Сёрфинг

рекомендую, кстати. А ты с кем-то встречаешься?

– Да. Скоро будет четыре года.

– Ого! Поздравляю. Всё круто?

– Не так гладко, как хотелось бы, но в целом хорошо.

– Это здорово.

Повисла пауза. Мне показалось забавным, что мы оба явно держим в

голове проблемы, но не озвучиваем их.

– Представляешь, несмотря на годы отношений, мы с моей девушкой так и

не можем сойтись в подходе к сексу, – я развёл руками.

Таня покатилась со смеху:

– Это как?!

Я в общих чертах рассказал, как мне хотелось бы завоёвывать разных

девушек, и о разговорах с Надей.

– Как считаешь, есть на моей стороне хоть капля правды? Или же я совсем

обнаглел, не ценю того, что имею, и Наде давно стоило бы бросить меня?

Таня ответила не сразу. Когда она заговорила, голос её звучал до

странного безэмоционально.

– Думаю, тебя можно понять. Но мне кажется, от Нади ты хочешь слишком

многого.

Я задумался.

– Но ведь она сама соглашается и принимает мои предложения.

– Может, она просто не хочет спорить?

– Вот уж не знаю… – с сомнением протянул я. – Иногда меня удивляет

даже то, что она в принципе соглашается, но соглашается ведь! Ты вот

говоришь, что меня можно понять. Но представь, что подобные вопросы

поднимал бы твой парень. Сомневаюсь, что ты отнеслась бы к его сексу с

другими спокойно. Или я ошибаюсь?

– Думаю, я предпочла бы просто об этом не знать.

Вот это да! Такой подход выглядел совершенно удивительно.

– Надо же, – проговорил я. – Но почему… тайком? Разве не лучше

договориться обо всём честно?

– Может, и лучше. Но людей, которые так думают, маловато будет!

Мне внезапно показалось, что этот разговор ей неприятен. Что ж, её

мнение я уже услышал, и тут было над чем поразмыслить.

Спать с теми, с кем хочется, не посвящая в это Надю – вот тот самый

выход из ситуации, над которым я раздумывал после Германии. Ступать на

этот путь было страшно – на плечи пришлось бы взвалить тяжёлое бремя

лжи.

Мы с Таней ещё поболтали о всякой всячине и расстались очень мило.

Прогулка произвела на меня смешанное впечатление. Таня не засмеяла,

не пристыдила и не развенчала мои желания, а сказала, что их можно

понять. Это было приятно, но, в то же время, теперь я знал: проблема

реальна, и от неё не отвертеться. Меня преследовала навязчивая идея:

все нормальные люди живут в своё удовольствие и напропалую

занимаются сексом, а я мучаюсь с необоснованными ограничениями и

упускаю драгоценное время.

* * *

Встреча с Таней дала мне столько пищи для размышлений, что я напрочь

забыл наш разговор о вакансии. Когда в воскресенье на корпоративную

почту пришло Танино резюме, это стало для меня полной неожиданностью.

Прочитал я его с интересом. Помимо того, что резюме содержит

конкретную информацию о соискателе, о многом также говорит само

умение его составить. Таня справилась с этой задачей вполне грамотно. В

ответ я отправил ей тестовое задание.

Задание было выполнено отлично. Так же хорошо Таня показала себя и на

устном собеседовании по скайпу. Мне по-прежнему не хотелось брать её

на работу из опасения, что это повредит возможной дружбе. Однако

дружба всё ещё была далека, одну встречу впервые за семь лет

переоценивать не стоило, и перспективы дальнейшего общения выглядели

в меру туманно, а вот менеджер по развитию нам нужен был здесь и

сейчас.

Для очистки совести я показал Танины результаты Марии – опытному

менеджеру по продажам. Мария пришла в восторг. Вечером понедельника

я сообщил Тане, что готов принять её на работу.

* * *

Мы с Таней сразу договорились, что я не буду мешать другим её занятиям,

будь то учёба, журналистика, борьба с системой или чёрт знает что ещё,

но свои обязанности она должна выполнять полностью. Также я попросил

её предупредить, когда на первое место выйдет проект со студенческим

движением, и на «Экстремальную Москву» уже не будет хватать времени и

сил.

В течение пары недель стало понятно, что я не прогадал с выбором

сотрудника. По качеству выполнения задач Таня вскоре сравнялась с

Артёмом, проработавшим у меня полгода. Ей пока недоставало опыта, но

это компенсировалось трудолюбием и ответственным подходом. Она не

только моментально схватывала любую мысль, но и зачастую сама

предлагала свежие идеи. С Марией они хорошо поладили. Спустя полтора

месяца мне уже не нужно было постоянно контролировать Танину работу.

Я подключался тогда, когда требовалась консультация или проверка – в

остальное время девушки неплохо справлялись и без меня.

Конфликты бывали, и на втором месяце работы Таня схлопотала

несколько штрафов за косяки. Тем не менее, несмотря на мои опасения,

работа и впрямь не мешала нашему общению. Наоборот, мы начали

сближаться лично.

Мало-помалу Таня делилась со мной историями своей жизни: конфликты с

деканатом, спортивные успехи и путешествия. Так я узнал больше про

поездку в Кувандык – именно так назывался посёлок в Оренбургской

области, куда Андрей повёз Таню кататься на сноубордах. Я покатывался

со смеху, слушая о том, как они выживали в разбитом общежитии без

электричества, отопления и горячей воды в пятнадцатиградусный мороз.

Подолгу мы обсуждали и нестареющие темы вселенского масштаба:

призвание, любовь, дружбу.

Определённо, Таня нравилась мне, как девушка, и я всё больше увлекался

ей. Но я чувствовал себя в безопасности, пока моя симпатия не стала чем-

то особенным: в той или иной степени мне нравились многие знакомые

девушки.

* * *

Выбор тем временем предстал передо мной во всей полноте. Мне нужно

было или терпеть неизвестно сколько, пока Надя не созреет для

свободных отношений, или изменять ей тайно. Несмотря на то, что на

словах я ни во что не ставил общественные нормы морали, мысль об

измене пугала меня. Я чувствовал себя виноватым уже из-за того, что

рассматривал такую возможность.

Но мораль могла быть лишь оправданием моего страха перед решительным

поступком. Нельзя было продолжать сидеть сложа руки: это означало

капитуляцию без боя. Действие же, напротив, дало бы мне шанс

почувствовать себя куда лучше, не навредив отношениям с Надей.

Похоже, пришло время проверить эту теорию на практике.

Приняв решение, я немедленно начал воплощать его в жизнь. Мы с Надей

жили отдельно, и это давало мне относительную свободу действий. Для

знакомства я придумал довольно оригинальную тактику с использованием

сайта поиска попутчиков. Но интересовали меня не путешествия, а

путешественницы. Если фотографии в профиле выглядели симпатично, я

писал сообщение с несколькими вопросами о деталях поездки. На пару

десятков таких сообщений я получил несколько ответов, один из которых

меня заинтересовал. Две подруги собирались съездить в Париж на три-

четыре дня и искали одного или нескольких мужчин в свою компанию.

Девушку, оставившую объявление, звали Вероника, и она показалась мне

весьма милой. Я уже бывал в Париже с Надей, поэтому смог высказать

пару дельных мыслей о том, чем стоит заняться в городе.

Мы приценились к билетам и отелю. Я заявил, что всё ещё не могу

гарантировать свое участие, но очень хочу поехать и вскоре дам

окончательный ответ.

Помните, я говорил о формализме в договорённостях? Вот он.

Мы переписывались целый день. Набравшись терпения, я шутил и делал

комплименты. Ника реагировала на них благосклонно, и я решил, что пора

ненавязчиво разведать обстановку:

– А как мы расселимся?

Естественно, я ожидал, что подруги захотят жить вдвоём.

– Настя хочет жить одна!

Неожиданное заявление.

– Ого, какая она у тебя независимая. Можно, конечно, всем жить по

одному, но это дорого. Может, тогда мы с тобой поселимся вместе? Готов

предоставить тебе полный приоритет пользования душем.

Написав это сообщение, я откинулся на спинку стула. Я чувствовал себя

странно: только что где-то в мире появилось доказательство моего

намерения изменить Наде. До этого были лишь вопросы о поездках,

которым при желании можно было бы придумать удовлетворительное

объяснение. Отправка последнего сообщения делала моё намерение

реальным.

«Вероника печатает…» – появилась надпись. Я вполне готов был

прочитать что-то в духе:

– Миша, я хотела бы сразу прояснить: мы едем, чтобы гулять по Парижу.

Если у тебя другие представления или цели в данной поездке, значит, мы

друг друга не поняли!

Кажется, я надеялся, что она напишет именно это.

– Я подумаю, – ответила Ника.

В этот момент я почувствовал, что моя затея должна увенчаться успехом.

Против ожидания это вызвало не азарт, а уныние. Но я тут же

встряхнулся: взявшись за дело, идти на попятную было поздно.

– Хорошо. Предлагаю перед поездкой познакомиться лично. Ты не против?

Мы встретились в центре – на Третьяковской. В будний день народу здесь

было немного. Солнце то выглядывало из-за туч, то скрывалось снова, а

холодный ветер сразу начал заползать под футболку.

Фотографии не обманули. Ника оказалась чуть крупнее, чем я ожидал, но

в целом выглядела приятно: прямой нос, высокий лоб, ярко выраженный

подбородок. Крашеные рыжие волосы она прикрыла соломенной шляпкой

– давненько я такого не встречал. Фиолетовый сарафан в мелкий белый

горошек был аккуратно забран на талии тканевым пояском и опускался до

колен. Сандалии охватывали стопы и щиколотки тонкими кожаными

ремешками.

Мы отправились на прогулку, обсуждая предстоящую поездку. Я сыпал

полезными фактами о Париже, описывая в том числе и известные

проблемы: в обменниках обманывают с курсом, автомобили на «зебре» не

пропускают. Возможно, этим я пытался хоть немного сгладить вину за

обман: я ведь не собирался никуда ехать.

– Можем зайти куда-нибудь, кофе попить, – сказал я. Лично мне кофе не

хотелось, но я считал, что на любом свидании нужно хотя бы предложить

девушке повод потратить мои деньги.

– Можно, конечно, если ты не торопишься.

– Всё время мира – моё! А тебе потом куда?

– Домой поеду. В Крылатское.

Я удивленно посмотрел на Нику. Оказалось, мы живем не только на одной

станции метро, а чуть ли не в соседних домах. От меня до неё было

меньше пяти минут пешком. Она жила на съёмной квартире вместе с двумя

подругами.

Попив кофе с пирожными, мы вместе вернулись в Крылатское и пешком

двинулись от метро к нашему общему кварталу. День плавно перетёк в

ранний вечер. Солнце окончательно скрылось, и я с удовольствием вдыхал

запах прохладного лета.

За четыре года я отвык воспринимать себя абсолютно отдельно от Нади и

мыслил уже не категорией «я», а категорией «мы». Сейчас же я

намеренно ломал этот порядок. Но это не сопровождалось ни огнём, ни

грохотом: всё происходило до странного спокойно. Я будто смотрел

фильм, где я абсолютно свободен, а подобные знакомства – рутина.

Мелькнула мысль: ведь мы с Надей ходим от метро по этой же дороге. Что

если потом мы с ней встретим тут Нику?

«Не торопи события, – сказал я себе. – У вас с Никой ещё ничего не

было».

Через десять минут мы оказались рядом с моим домом.

– Хочешь зайти ко мне, чайку попить? Потом провожу тебя. Тем более, тут

это совсем не трудно! – я усмехнулся.

– А до тебя далеко ещё?

Я ткнул пальцем.

– Как удобно! – воскликнула Ника. Я оставил это замечание без

комментариев. – А может, лучше ко мне? Там сейчас нет никого. Только у

нас не убрано…

Я пожал плечами. Можно подумать, у меня убрано…

– Ну пошли. Тогда по дороге вино купим – моя благодарность за

гостеприимство.

Ника жила на первом этаже панельной девятиэтажки. В квартире царил

настоящий хаос и разорение. Вешалка в коридоре отсутствовала, и в углу

были свалены в кучу зимние куртки – похоже, ещё с весны. С одной

стороны их держала табуретка, а с другой – пара высоких сапог. Линолеум

на полу выглядел так, как будто мыли его в последний раз пару веков

назад, зато регулярно водили по нему лошадей и коров. Помимо прочего,

он вылезал из-под плинтусов, а местами был прожжён и как будто истыкан

ножом.

Ника скинула сандалии и прямо босиком смело прошагала на кухню.

Дверь в комнату была открыта, и я заглянул внутрь. Здесь царил

полумрак: тяжёлые занавески были задернуты, и солнечный свет едва

просачивался в узкую щель. Судя по всему, само окно было наглухо

закрыто, из-за чего здесь стояла жуткая духота. Кровати у стен были

завалены скомканным бельём, тетрадками, бумагой и прочим хламом. У

окна расположился компьютерный стол. Насколько я мог видеть в темноте,

монитор был наполовину скрыт штабелями из банок колы.

– Ну как, ужаснулся? – крикнула Ника с кухни.

– Видали и похуже.

Я последовал за ней.

На кухне, к счастью, оказалось светло. Причина была проста: на окне в

принципе отсутствовали занавески. В раковине сгрудилась грязная

посуда. Скатерть выглядела настолько грязной, будто её приволокли с

помойки. Когда-то она, наверно, имела жёлтый или салатовый цвет,

теперь же стала серой с бурыми пятнами. Это были не крошки,

оставленные с завтрака, а настоящая грязь, въедавшаяся годами.

– Можно открыть окно?

Ника махнула рукой: дескать, делай, что хочешь. Воистину, этой квартире

сложно было навредить. Как только в кухню начал поступать свежий

воздух, я сразу почувствовал себя лучше.

Мы уселись на соседних сторонах стола. При этом мне достался низенький

компьютерный стульчик, и теперь я смотрел на Веронику снизу вверх. С

этого ракурса её лицо казалось крупнее. Почему-то теперь я обратил

внимание, что она перебрала с косметикой: слишком густые тени на

глазах, слишком много фиолетовой помады.

– Ну что? За знакомство? – предложил я, разливая вино по умеренно

чистым стаканам.

– А я думала, за поездку!

Ах да, поездка… Я совсем забыл.

– Хорошо, давай за неё!

Мы выпили.

Паузу до момента, когда Ника опьянеет, нужно было заполнять

разговором. К этому делу я подошёл ответственно: шутил, слушал, кивал,

вставлял замечания и новые вопросы. Она всё больше смеялась, да я и

сам почувствовал, что слегка расслабился.

«Интересно, скоро ли вернутся подруги?» – мелькнула мысль. На плите за

спиной у Ники светились маленькие электронные часы. Пригляделся:

02:34. Всё ясно – сбиты. Я встал. Ника осеклась на полуслове. Я взял её

за руку и легонько потянул на себя, заставив подняться на ноги. Её лицо

оказалось вплотную ко мне. Отпустив ладонь Ники, я левой рукой

обхватил её за талию, а правой – провёл по щеке и волосам. Волосы

показались мне сухими и безжизненными, а цвет их вблизи выглядел

совершенно неестественно.

Я поцеловал Нику в губы. Целуясь, она слишком широко открыла рот, из-

за чего я оказался измазан её слюной. Я увильнул вбок, чтобы моя голова

оказалась над её плечом, опустил обе руки и с силой прижал её тело к

себе. Украдкой я вытер рот об её сарафан.

За плечи я развернул Нику к окну, а сам прижался сзади. Она вяло

сопротивлялась, постепенно сдавая позиции. Мимо окна прошёл человек:

вот они, прелести проживания на первом этаже. Поэтому, что ли, они

шторы в комнате не раздвигают?..

Отличные мысли для такого момента.

Внезапно Ника запрокинула голову и попыталась впиться мне в шею. Я

еле успел увернуться. Как я мог не подумать об этом?! Совсем забыл, что

некоторые девушки любят оставлять засосы и укусы. Я отстранился и

сделал шаг назад. Ника медленно повернулась. Глаза её затуманились от

такого животного желания, что меня едва не передёрнуло.

– Не надо так делать, – я погрозил пальцем, но решил не развивать тему:

пусть думает, что мне просто не нравятся покушения на мою шею. –

Пошли, – я вышел в коридор.

Она осталась на месте. Тогда я схватил её за руку и с силой потащил за

собой. Ника засеменила, едва вписавшись в поворот. Мы оказались в

темноте и духоте спальни. Я через голову стянул с неё сарафан и

расстегнул лифчик.

Кожа Ники в сумраке выглядела неестественно белой. Большая грудь с

крупными сосками низко свисала. Вся её фигура показалась мне

совершенно нелепой.

Присев, я стянул с Ники трусики. Она хотела небрежным движением ноги

бросить их на кровать, но промазала. Зато эта попытка подсказала мне,

какая из трёх кроватей – нужная. Туда я и толкнул Нику.

Она устроилась на спине, уставившись на меня. Одну ногу она вытянула, и

моему взгляду открылась стопа, чёрная от пыли и грязи. Я сбросил свою

одежду и лёг рядом, закинув руки за голову. Я по-прежнему был чересчур

спокоен: Ника не вызывала во мне влечения. Она оплела ногой мою ногу

и начала гладить руками мою грудь, целовать шею. Я закрыл глаза. Ника

продолжала тереться об меня, лаская меня всем телом, и постепенно я всё

же начал возбуждаться.

«Ну ладно», – подумал я, перекатываясь на кровати, чтобы Ника

оказалась снизу. Мысленно я отметил этот момент. Мне хотелось до конца

отдавать себе отчёт в происходящем. Измена свершилась, и хотя из нашей

тёмной комнаты не было видно небес, уверен, они не разверзлись. Да и

сам я, в общем, не почувствовал ничего необычного. Мне лишь было

неприятно видеть лицо Ники. Я снова закрыл глаза и старался поменьше

открывать их в дальнейшем.

С каждой минутой она стонала всё громче. Из-за жары я быстро взмок и

чувствовал, как пот хлюпает между нашими телами. Когда мы

перевернулись на бок, я сощурился, пытаясь рассмотреть постеры над

противоположной кроватью. Чуть позже – и вовсе поймал себя на мыслях

о работе.

Уже минут через пятнадцать я понял, что не хочу продолжать. Мои глаза

заливал пот. Украдкой я вытер лицо о подушку – на ней осталось мокрое

пятно. Мучительно хотелось глотнуть свежего воздуха. Пора было

закругляться. Я начал ускоряться, и Ника едва ли не завизжала.

После секса я лежал на спине и обнимал Нику за плечо. Она молчала, чем

несказанно радовала: мне хотелось сосредоточиться на своих ощущениях.

Сегодня исполнилось то, о чём я так долго мечтал. Я прислушивался к

себе, ожидая, когда же придёт радость победы, но чувствовал лишь вонь.

Давно пора было открыть окно. Я попытался выбраться из постели, но

Ника не отпускала меня.

– Давай полежим ещё, – прошептала она и потянулась своими губами к

моим.

Я повернул голову и посмотрел на неё в упор. Помада на губах смазалась,

а крашеные волосы топорщились мятой паклей. Я вдруг ощутил тошноту.

– Извини! – я резко отвернулся. – Что-то мне нехорошо.

Ника отпустила меня, и я босиком прошлёпал на кухню, а затем и на

балкон. Распахнул окно настежь и упёрся руками в подоконник. Летний

вечер пах чудесно – так же, как и вчера, и позавчера. Через двор

ковыляла старушка с маленькой девочкой. Я только что изменил той, что

любила меня всем сердцем, а жизнь шла своим чередом.

Вечер закончился довольно неприятно, зато быстро. Ника хотела, чтобы я

остался и познакомился с её подругами, а я говорил, что дома меня ждут

дела. Она заговорила про Париж. Я неохотно отвечал, но напомнил, что до

сих пор не уверен до конца, что поеду. Тогда Ника внезапно начала

кричать, что я её использовал. Из глаз её брызнули слёзы, а я

поморщился от избытка мата, которым изобиловали её крики.

– Проваливай! – она бросила в меня моими джинсами.

Прозвучало это одновременно яростно и плаксиво. Косметика, которая и

без того пребывала не в лучшем состоянии, потекла от слёз, щёки

покраснели. Пожав плечами, я натянул джинсы. Уже в коридоре, будучи

одетым и извлекая свою кофту из кучи курток на полу, я понял, что забыл

носки. Возвращаться в комнату не хотелось, и я натянул кеды на босу

ногу. Ника наблюдала за этим, прислонившись плечом к стене.

– Что ж, пока, – сказал я.

Ответа не последовало. Я похлопал по карманам: бумажник, ключи,

телефон – на месте. Повозившись несколько секунд с защёлкой, я вышел

и аккуратно прикрыл дверь. Замок лязгнул за моей спиной.

* * *

По дороге домой я заложил большой круг по району. Эйфория от

достижения долгожданной цели так и не пришла. Более того, теперь я

чувствовал себя запачкавшимся. Мне уже хотелось забыть Нику, её лицо и

запах, но, очевидно, это было не так просто. Нужно было взять паузу,

чтобы осознать случившееся, а уж потом делать выводы.

В течение нескольких недель я тщательно следил за своим поведением, ни

жестом, ни взглядом не намекая Наде на произошедшее и одновременно

прислушиваясь к собственным ощущениям. Надя всё так же вызывала у

меня восхищение и нежность, я по-прежнему любил её. Она не заметила

ничего подозрительного, потому что ничего подозрительного не

случилось: наши отношения и впрямь никак не изменились. К этому я был

готов.

Но кое-что другое оказалось для меня неожиданным. По расчётам, секс с

другой девушкой должен был принести удовлетворение, успокоение. Тут я

ошибся: недовольство собой, казалось, только возросло во мне.

Привычный тезис «я добился цели» почему-то не помогал. При мысли о

собственной победе я чувствовал не радость, а отвращение.

Парадокс. Мои правила гласили, что отступать нельзя, но сама цель

вызывала неприязнь.

Тем временем раздражение, которое я испытывал по отношению к себе, в

моём сознании стало распространяться и на Надю. Она выглядела

счастливой и, похоже, совсем не замечала бури, терзавшей меня изнутри.

Теперь у меня было железное доказательство моей правоты в спорах с

Надей: я изменил, и нашим отношениям это не повредило. Но

использовать такое доказательство я не мог, и это раздражало ещё

сильнее.

Чем больше я злился, тем тщательнее контролировал внешнее

спокойствие, и этот контраст мучил меня ещё больше. Недовольство собой

и Надей переплелись в моей голове, и я уже не мог отличить одно от

другого.

5

Август подходил к концу, и мы с Надей засели за подготовку зимней

поездки на сноубординг – чтобы сэкономить, нужно было бронировать всё

заранее. Участников набиралось пятеро: я, Надя, Паша, Коля – мой

одногруппник, и Лёха – крутой сноубордист, с которым мы сдружились

несколько лет назад на склонах Татр в Словакии. В качестве цели на этот

сезон был выбран австрийский курорт Зёльден.

В один не вполне прекрасный день в чате моей учебной группы в

«контакте» началось яростное обсуждение расписания и предстоящих

курсовых работ, и я понял, что благополучно прозевал начало учебного

года. Впрочем, мысли об этом можно было отложить как минимум месяца

на три. Главное и единственное, что меня радовало в этом вопросе:

шестой курс был последним.

Таня написала, что скоро должно состояться посвящение на филфаке МГУ.

Это мероприятие профком устраивал для первокурсников, но поехать

могли все желающие. Посвящение проходило в подмосковном лесу, где

разбивался лагерь, организовывалась полевая кухня и командная игра. В

прошлом году Таня уже была там по приглашению друзей с филфака, а в

этом году отправлялась туда вожатой вместе с Андреем – они должны

были собрать и доставить до места группу первокурсников. Таня

пригласила меня присоединиться.

Я задумался. Меня привлекал тот факт, что на посвяте должно было

оказаться множество свободных девочек. На филфаке вообще

преобладает женский пол, а многие первокурсницы вообще только что

приехали в Москву и ещё не успели обзавестись друзьями и молодыми

людьми. А уж лес, палатки и алкоголь – вообще идеальный набор для

знакомства и соблазнения.

Навязчивое влечение к сексу на стороне не исчезло, но больше не

распаляло во мне страсти. Внутреннее противостояние утомляло, но я не

позволял себе и думать о том, чтобы уклониться от очередного испытания.

* * *

Я встретил Надю после её учебы. Хотелось погулять и поболтать, и мы

медленно двинулись от Электрозаводской в сторону Лефортовского парка.

– Таня приглашает меня съездить на посвят филфака с ней и её парнем.

Надя знала, что Таня – моя коллега.

– И что ты думаешь?

– Наверно, поеду. Это должно быть весело.

Надя молча кивнула. Повисла пауза. Я понял, что высказаться всё же

придётся:

– Если хочешь, я узнаю, можно ли пригласить туда ещё друзей. Ты хотела

бы поехать?

– Да, – Надя улыбнулась и опустила глаза.

Конечно, да. Обычно общество Нади было для меня желанно, но в этот раз

оно создавало проблему: очередное обсуждение свободных отношений с

непонятным результатом. Пожалуй, это был как раз тот случай, когда я не

готов был уступить полностью. Я решил: если Надя и в этот раз откажется

от экспериментов, то я не буду настаивать, но попросту никуда не поеду.

Посвят представлял настолько удачный шанс, что разочарование должно

было стать слишком горьким – не в пример Мюнхену и прочим.

Для проформы я позвонил Тане и спросил, можно ли взять с собой

девушку. Как и ожидалось, она ответила, что ещё один человек погоды не

сделает.

– Мы будем жить в палатке! – Надя бросилась мне на шею, отмечая этот

интересный факт.

– Да, любимая, – засмеялся я. – Но это всего одна ночь.

– Ну и хорошо, – серьёзно ответила она.

– Мне надо обсудить с тобой важный вопрос. Собственно, мы его уже не

раз обсуждали, – я комично закатил глаза и взялся за голову.

– Что случилось? – Надя встревоженно посмотрела на меня.

– Да нет, это я дурачусь. Всё в порядке, – я погладил её по спине. – А

вопрос про девчонок. Мне правда кажется, что мы с тобой многое

упускаем. Я понимаю, что спокойно принять секс с посторонними людьми

– совсем непросто, но можем мы хотя бы для начала попробовать флирт?

Мы с тобой целую ночь пробудем в окружении юных и свежих

первокурсниц. Давай попробуем подцепить какую-нибудь из них? Это же

крутое приключение!

– Прямо там?

– Да, попробовать. Это не обязаловка. Просто поболтаем со школьницами,

развлечёмся.

– Ладно, давай попробуем.

– Это правда важно для меня. Договорились?

Я не мог быть до конца честным и донести до Нади всю глубину моей

внутренней проблемы – это причинило бы ей боль. Но я изо всех сил

старался донести важность вопроса – насколько это было возможно.

– Хорошо.

Надя слабо улыбнулась, а я повернулся и заключил её в объятия. Потом

стал целовать её лицо. Она со смехом начала уворачиваться. Наконец мы

остановились, глядя друг другу в глаза.

– Ни одна девушка для меня никогда не сравнится с тобой. Даю слово, –

твёрдо сказал я.

Надя крепко обхватила меня руками и прижалась щекой к моей груди.

* * *

В пятницу вечером, по дороге на Комсомольскую, мы весело болтали.

Сегодня страхи не донимали меня: определённо, знакомство с

первокурсницами филфака в лесу выглядело более привычно и

естественно, чем знакомство с немками в баре. У меня на руках были

хорошие карты, и я чувствовал азарт перед игрой.

Автоматы с пригородными билетами выстроились в два ряда сразу после

выхода из метро. Моросил лёгкий дождик, и по асфальту бежали ручейки,

несущие к сточным решёткам мусор и шелуху от семечек. Люди толкались,

тащили баулы прямо по лужам, оскальзывались в грязи. Справа метрах в

пятнадцати расположились синие кабинки общественных туалетов, но

вонь долетала и досюда. Что ж… Ступая на плацдарм, как бы он ни был

убог, нужно было настраиваться на победу. Я нацепил улыбку и принял

уверенный и независимый вид.

Таня с Андреем обнаружились сбоку от автоматов. Я залюбовался Таней в

брюках защитного цвета и армейской куртке. Андрея я уже видел на фото:

невысокий, коротко стриженый крепкий парень. На нём также был костюм

хаки, а у ног устроился пузатый рюкзак. Все представились и

поздоровались.

– Твои? – спросил я у Тани, указав большим пальцем в сторону

хихикающих девочек с рюкзаками.

– Ага.

– Я уже почувствовал себя старым.

Первокурсницы действительно выглядели очень юно. Пока я рассматривал

их, многие вернули мне весьма заинтересованные взгляды. Я выбрал

наиболее привлекательную и запомнил её приметы.

Минут через десять мы организованной толпой выдвинулись на перрон. В

группе Тани в итоге оказалось тринадцать человек, из них только двое

мальчиков.

Мы с Надей уселись на свободное сиденье. Электричка тронулась, и

несколько минут я наблюдал за тем, как подступающая ночь выпивает из

города краски. Я знал: скоро Москва ответит, выпуская в небо сигнальные

огни фонарей и прожекторов. Стук колёс успокаивал. Надя положила

голову мне на плечо.

– Как ты, милая?

– Очень хорошо.

– Как тебе Таня?

– Понравилась! Она симпатичная.

– Ну вроде… нормальная, – я пожал свободным плечом. – А первокурсниц

успела оценить?

– Немного.

– Я думал, они будут выглядеть постарше! С другой стороны, ты тоже

иногда выглядишь как школьница, а очень мне нравишься.

Надя потёрлась головой о мою щёку.

– Тебе понравилась какая-то из них? – спросил я.

– Из этих девочек? – она рассмеялась.

– Да.

– Они же маленькие!

– Большинству уже должно быть восемнадцать и более. И мы

договаривались попробовать склеить какую-нибудь из них.

– Миш, ну я не могу воспринимать их серьёзно.

– То есть ты отказываешься? – спросил я отстранённо. Кажется, Надю

несколько удивил мой тон.

– Давай не в этот раз.

Связь с реальностью вдруг ускользнула от меня. В один миг закружилась

голова, в ушах зашумело.

Это был очередной обман, очередное нарушение договорённости, так

важной мне! Море раздражения и мучительного ожидания переполнилось,

и отвратительная масса, сдерживаемая годами, хлынула наружу. То было

цунами, несущее в своих прожорливых недрах обиды, комплексы, страх и

предательство. Навстречу этой волне встала другая – чистая, бирюзово-

прозрачная – моя любовь к Наде. Волны столкнулись, взрыв перемешал

все чувства и мысли в жуткую какофонию, от грохота я зажмурился.

Всё закончилось так же внезапно, как началось. Волны погасили друг

друга, и масса воды, повисшая в воздухе, с плеском обрушилась вниз и

всосалась в почву. Больше не было моря, осталось лишь мокрое дно,

покрытое застарелым мусором.

Щёлк! Все мои чувства как будто отключились. Шум в ушах прекратился, и

в мир вернулись обычные звуки. Я обнаружил, что все мои мышцы

напряжены до предела, а тело покрылось по́том. Думать было нельзя –

только дышать.

Похоже, Надя почувствовала, что что-то случилось. Её голова больше не

лежала на моём плече. Я открыл глаза и увидел её встревоженное лицо.

– Всё в порядке?

Я поколебался секунду, но кивнул. У меня не было сил описывать своё

состояние. Я вообще не хотел говорить, не хотел думать. Похоже, моё

сознание милостиво отключило эмоции, давая мне время прийти в себя. Я

постарался расслабить одеревеневшее тело и выдохнул, затем,

откинувшись на сиденье, снова закрыл глаза. Надя нежно провела

ладонью по моей руке, но я не отреагировал. Долгое время я сидел

неподвижно, и Надя перестала меня трогать.

Не взялся бы сказать, сколько времени прошло, прежде чем я начал

постепенно осознавать произошедшее. Слова Нади были лишь очередным

пустяком, но именно он обрушил так долго возводимую и укрепляемую

плотину. Я чувствовал себя преданным. Мои мотивы могли быть трижды

неприглядны, но я пытался честно обсудить их. И Надя раз за разом

давала мне надежду, затем отбирая её легко и естественно.

Мне нужно было отдохнуть и всё обдумать. Хотелось выйти из поезда на

ближайшей станции и сесть во встречный. Но это произошло бы на глазах

у Тани с Андреем. И, конечно, Надя отправилась бы со мной. Мне не

хотелось показывать, что произошло что-то необычное, объясняться – я

был не готов. И я остался.

* * *

Когда мы выгружались на нашей станции, сумерки уже превратились в

непроглядную тьму. Проводник – старшекурсник МГУ – провел нас через

лес до лагеря. Первокурсников отправили к столику, где выдавались

материалы для квеста. Как я понял, командам нужно было найти

потерянный артефакт, решив загадки и пройдя полосу препятствий.

Оставалось надеяться, что в темноте они не переломают себе конечности.

В лагере уже стояло множество палаток и горел огромный костёр. До этой

ночи я ни разу не встречал костров таких размеров. Мощный жар

ощущался на расстоянии пяти метров, а подходить ближе и вовсе было

сложно. Мы с Надей отправились ставить свою палатку, а Таня с Андреем

– свою.

Я общался с Надей нейтральным тоном, но она чувствовала, что что-то не

так. Она не стала меня ни о чём спрашивать, а только робко притихла. Её

красивое лицо еле заметно исказилось тревогой и непониманием. Я не был

готов разговаривать по душам, поэтому впервые порадовался, что Надя по

жизни предпочитала не обсуждать проблемы, а молча страдать.

Наблюдать за слаженными действиями Тани и Андрея было сплошным

удовольствием. Андрей взял на себя руководство и обращался с Таней

заботливо и терпеливо. Невооружённым взглядом было видно, как она

важна для него, и Таня, конечно, тоже чувствовала это и смотрела на

Андрея с большой нежностью. Мне показалось, что Андрей, замечая это,

даже слегка смущался, будто до конца не веря: Таня и впрямь была для

него самой лучшей. Но он готов был оправдать доверие, приложив все

усилия.

Случайное падение Андрея ногой в яму они отметили смехом и шутками.

Мне нравилось смотреть на Танины движения, слушать её смех. Возникло

странное ощущение, что мир без страха перед завтрашним днём находился

совсем рядом – между Таней и Андреем, не замечавшими никого вокруг.

Когда первокурсники закончили свой квест и заполонили пространство

вокруг костра, организаторы выдали всем по пластиковой тарелке плова.

Пока мы ужинали, бревно, на котором мы сидели, окружили

первокурсницы.

– На каком вы курсе? – спросила меня девочка, подсевшая справа.

– На последнем, – важно отвечал я.

– И как, сложно учиться?

– Не очень. Да и не так уж часто я бываю в институте: работа.

– Кем работаете?

– Свой бизнес.

Девочка задумалась.

– Надо же, не думала, что филологи становятся бизнесменами.

– Некоторые становятся, наверно. Но я не филолог.

– А! – заулыбалась она. Ситуация начинала проясняться. – А с какого вы

факультета?

– Информатика и управление.

– Ого, я даже не знала, что такой есть! – девочка снова нахмурилась.

Таня, слушавшая наш разговор, уже уткнулась в коленки от смеха.

После еды мне захотелось побыть одному. Я встал с бревна, обогнул

костёр и прислонился к дереву на другой стороне поляны. Хотя до огня

было довольно далеко, его мощный жар ощущался всем телом. Я

прищурился. Во мне уживались два противоречивых желания: оказаться в

одиночестве и познакомиться, чтобы наконец-то – вопреки всему! –

одержать победу.

В компаниях у костра появились многочисленные бутылки: похоже,

каждый счёл своим долгом прихватить с собой нечто алкогольное. К моему

удивлению, вскоре первокурсницы стали сами подходить ко мне и

завязывать разговор. Оглядевшись вокруг, я понял, что дело не в моей

выдающейся внешности или особо интеллектуальном взгляде. По всей

поляне девушки осаждали парней, и причина была проста: на каждого

парня их приходилось примерно по десятку. На моей памяти это была

первая подобная вечеринка.

Андрей извлёк из рюкзака бутылку водки. Помимо Тани и Нади рядом тут

же нарисовалась ещё парочка заинтересованных личностей. Я решил

прервать своё уединение и попытаться напиться. Вначале выпил с

друзьями, потом с кем-то ещё… Алкоголь вместе с костром дарил

внутреннее тепло, но разум всё равно оставался ясным.

Из круга света я отошёл во тьму. Здесь всё было по-другому: сразу стало

холоднее, а глаза поначалу отказывались различать объекты – пришлось

ненадолго зажмуриться. В кустах мелькали лучи фонарей и

перешёптывались взволнованные девочки: они отправлялись туда по

естественным надобностям, но путались ногами в буреломе и шарахались

от теней.

Я прошёлся вокруг поляны, держась в темноте. Прохлада взбодрила меня.

Я бы с удовольствием прогулялся по лесу, но ночь была безлунной, и

шататься в кромешной темноте по неизвестным тропкам – не самое

приятное и полезное для здоровья занятие. У костра кто-то уже запевал

песни под гитару.

Я знал, что могу влиться в любую компанию, но единственная цель, ради

которой можно было пересилить отвратительное настроение и пойти

знакомиться – это секс. А рядом была Надя. Надя, которая вновь

нарушила слово.

Сделать всё втайне? Познакомиться с какой-то девочкой у костра, а потом

по-тихому пойти с ней куда-то… И скрыть происходящее не только от

Нади, которая наверняка будет следить за мной неотрывно, но и от Тани и

Андрея, которые могут ненароком меня выдать?..

Невозможно.

Осознав это, я ощутил одновременно облегчение и злость. Я снова остался

в дураках. Шанс, подаренный посвятом, на глазах ускользал из рук.

Конечно, отношения требуют терпения и компромиссов. Но сами условия

взаимных договорённостей должны оставаться прозрачны! Когда один

человек попросту кормит сказками другого, обманывая раз за разом, это

уже не компромисс, а игра в одну калитку.

Кое-как отыскав впотьмах нашу палатку, я забрался в спальник и воткнул

в уши вакуумные наушники, надеясь приглушить звук. Затея эта особым

успехом не увенчалась: я всё равно слышал звуки разгоравшегося

веселья. Девчонки визжали, парни хохотали. Кто-то начал кричать

«горько!» Весь мир вокруг веселился, а мной завладели обида и зависть.

Какой-то пьяный, пробираясь между палатками, споткнулся и упал прямо

мне на ноги, подмяв бок палатки. С матами он поднялся и пошёл дальше,

а я лежал в темноте, и щёки мои горели от унижения.

Через час-полтора расстегнулась молния, и в палатку забралась Надя. Она

легла рядом, легонько касаясь меня. С закрытыми глазами я лежал на

спине, сложив руки на груди. Конечно, Надя хотела, чтобы я обнял её и

объяснил, что происходит, но у меня не было сил на это. Я услышал, как

она плачет.

* * *

С утра у нас был выбор, на какой электричке поехать. Бо́льшая часть

народу собиралась на десятичасовую, мне же хотелось уехать как можно

скорее.

– Я на восьмичасовую. Ты со мной? – спросил я у Нади.

Она кивнула. Сегодня утром она выглядела ещё более измученной, чем

вчера. Я продолжал молчать – не мог найти в себе сил начать разговор.

В электричке по лицу Нади вновь покатились слёзы. Раньше я не смог бы

спокойно смотреть на это – моим первейшим позывом было бы укрыть и

утешить любимую. Но вчера, по дороге на посвят, у меня натурально

пропала способность испытывать эти чувства. Мне оставалось только

молча смотреть в окно и мечтать, чтобы всё поскорее закончилось.

Наде обязательно нужно было вернуться ко мне, потому что там осталась

её цивильная одежда. Мы вышли на Крылатском около одиннадцати. На

небе не было ни облачка, и яркое солнце грело мне плечи и слепило

глаза. Внутри же было черно и пусто. Совсем никак. Тем не менее,

требовалось очередное серьёзное усилие.

– Мне кажется, нам нужно поговорить, – сказал я.

Надя кивнула.

Мы отошли во дворик, где я сгрузил рюкзак и уселся на скамейку в тени.

Над головой мягко шелестела листва.

Надя осторожно опустилась на противоположный конец. Смотрела она

только вниз. Упёршись локтями в колени, я опустил лицо в ладони и

зажмурился, чтобы лучше сосредоточиться, отбросить эмоции и собрать

воедино факты.

– Постараюсь честно рассказать всё с самого начала, хорошо?

Она снова кивнула.

Я рассказал об извечном соревновании с самим собой, начавшемся с

детства. Многое Надя уже слышала, но теперь я акцентировал внимание

именно на том, что девушки – такой же вызов страху, как драки. Я

описывал, как с каждым днём всё сильнее погружаюсь в трясину, и готов

вступить в бой, но Надя не позволяет мне сделать этого. И как это

выматывает.

– Ты даёшь мне слово и… что? Нет, я понимаю! Это тяжело. Мы с тобой

разные. Меня интересуют другие девушки, а тебе хорошо и так – у

каждого свои особенности… и взгляды… Поэтому я не ругаюсь и жду, когда

ты созреешь для того, чтобы выполнить обещание. Но у меня лишь один

вопрос: сколько это продлится? Мне просто нужно знать срок.

Пожалуй, давно пора было поставить вопрос таким образом.

Надя долго молчала. Я откинулся на спинку скамейки и поднял лицо

кверху, ловя лучи, пробивавшиеся сквозь листву.

– Когда мы с тобой разговариваем, то мне кажется, что у меня получится.

Но потом, когда ты уже собираешься это сделать, я понимаю, что буду

несчастлива.

– Ясное дело, это непросто! Никто и не говорит обратного. Но я хочу знать

срок. Ты обещала, что мы попробуем, ну так сориентируй – когда.

– Думаю, я никогда не смогу спокойно относиться к такому. Никогда не

смогу спокойно смотреть на тебя с другой.

Настал мой черёд замолкнуть и взять паузу.

Наличие проблемы давно было очевидно, но мне казалось, что мы

медленно, но верно идём к её разрешению. Нужно было лишь потерпеть.

Я ошибся. Пропасть между нами увеличивалась с каждым днём.

– Почему ты не сказала сразу? Никто ведь не заставлял тебя разделять

мои взгляды! Но я спрашивал, и ты соглашалась. Если бы ты сразу честно

сказала «нет», у меня была бы возможность решить, готов ли я на такие

условия. А так, получается, ты врала мне всё это время.

– Я не хотела врать, – тихо сказала Надя, смотря вниз. – Я правда думала,

что у меня получится.

– Но сейчас ты понимаешь, что точно нет.

Она кивнула.

Хотелось закричать: «Так что мешало тебе нормально подумать об этом

раньше?!» Но я промолчал. Некоторое время я просто смотрел на деревья,

пытаясь успокоиться.

– Теперь ты понимаешь, в чём дело? – тишина действовала угнетающе, и

хотелось говорить хоть что-то. – А то ты в основном молчишь.

– Просто это очень неожиданно, – Надя говорила еле слышно, и это тоже

меня раздражало. – Ещё вчера утром всё было хорошо.

– Неожиданно! – я горько рассмеялся. – Я повторяю одно и то же

несколько лет! Втолковываю: мне это важно! А ты, оказывается, и не

собиралась держать слово. И теперь говоришь: неожиданно! А что мне

нужно было сделать?.. Что нужно было сделать, чтобы ты поняла?

Устраивать истерики?

Надя молчала. Слёзы снова покатились из её глаз, одна слезинка застыла

на кончике носа. Я почувствовал порыв: нежно снять слезинку и обнять

Надю, но лишь со злостью отвернулся – привычка!

И вот что теперь делать?..

Я любил Надю невероятно сильно, это была первая настоящая любовь в

моей жизни. Даже сейчас я намеренно поддерживал в себе злость, чтобы

не поддаться другим эмоциям. Мне хотелось просто успокоить любимую и

навсегда забыть этот разговор. Другие девушки представляли собой лишь

трофеи, тогда как Надя была настоящей, и ни с кем больше я не был так

счастлив. Более того: я мог делать счастливой её, а что могло быть

важнее?

Самоуважение, честность, следование своим принципам. Да, было бы

проще смириться с ограничением свободы ради любви, если бы подобные

правила игры были известны с самого начала. Но вожделенная свобода

уже дразнила своей близостью, а теперь обернулась лишь миражом.

Оказалось, что в течение нескольких лет я не приблизился к цели ни на

шаг, попросту гоняясь за призраками. Можно ли было после такого просто

сказать Наде: «Ну хорошо, тогда будем жить так, как хочешь ты»? Как бы

мне ни хотелось этого, я был уверен, что после такого не смогу уважать

себя, не смогу получать спокойное удовольствие от жизни, и эта сделка с

собственными принципами станет не решением проблемы, а лишь

отсрочкой. Раздражение и неудовлетворённость продолжат терзать меня

изнутри, и я буду думать о том, чего лишился, пока не сорвусь

окончательно.

Камнем преткновения был обман Нади, а сам вопрос – секс с другими

девушками – казался совершенно пустячным. Мне ведь уже было

известно, что он действительно никак не влияет на отношения, и имелось

железное доказательство! Раньше я запрещал себе его использовать, но

сейчас подумал: ведь хуже уже быть не может? А раз так – что мешает

попробовать?

– Скажи, ты чувствовала, как я тебя люблю? В последние годы, в

последние месяцы? Чувствовала ли ты это на протяжении всех наших

отношений, если выбросить из них последние сутки?

Надя кивнула.

– Во время наших отношений у меня был секс на стороне, – сказал я.

Надя застыла. Я молчал, ожидая её реакции. Потом посмотрел на неё.

Надя смертельно побелела, в жаркий солнечный день это выглядело

жутко. Я поспешно заговорил снова:

– Это было уже давно и всего один раз. Но я не перестал любить тебя, как

и говорил. Моё отношение к тебе совершенно не изменилось, и ты сама

это видела.

Надя выглядела столь ошеломлённой и потерянной, что я испугался. Но

это чувство всё ещё заглушалось злостью от её недавнего признания.

– Ну скажи что-нибудь!

– Мне надо прийти в себя, – невыразительно сказала Надя.

Её лицо являло собой воплощение душевной муки. Мелькнула мысль, что

я сделал нечто ужасное. Через несколько минут Надя заговорила:

– Кто она?

– Да это неважно, – тут же ответил я. – Зовут Вероника, но ты её не

знаешь, да и я, в общем-то, тоже. Там не было ничего серьёзного.

– Мне понадобится много времени, чтобы осознать это.

– Ну я же много раз говорил тебе, как хочу попробовать секс с кем-то

ещё… И ты соглашалась.

– Я думала, что это будет по-другому. Не думала, что ты сделаешь это

втайне от меня.

Вот тут я снова невесело рассмеялся:

– Ты шутишь. Помнишь свою реакцию, когда мне просто улыбнулась

девчонка в поезде в Германии? Помнишь бар в Мюнхене? Ну а вчерашний

вечер?! Я предлагал тебе быть союзниками, сообщниками, быть друг с

другом честными – но вот что из этого вышло. Представь, что я сказал бы

тебе: вот конкретная девушка, я хочу с ней переспать. И что, тогда бы ты

согласилась, всё было бы в порядке?

– Нет, – тихо ответила она.

– В том-то и дело…

– И ты просто изменил мне.

– Я не собираюсь оправдываться. Да, я изменил, но ты знаешь и все мои

мотивы. Ты должна понимать, почему я принял такое решение.

Надя молчала. И тут меня прорвало:

– Я хочу жить полноценной жизнью! Хочу приключений, хочу узнавать

новые места, новых людей! Не хочу бояться и переживать по поводу

каждого пустяка! Ты знаешь, я всегда поддерживаю тебя, потому что

люблю, но ты не представляешь, как утомляет… эта боязнь всего и вся!

Да, я сам далеко не храбрец – ты в курсе! И мне приходится преодолевать

себя. Это бывает непросто, но я стараюсь. Но когда на мои плечи

взваливаются ещё и твои страхи… Я думал, что мы идём к одной цели, а

оказалось, всё это время мы лишь отдалялись… друг от друга. Тебе

больно… больно узнать про измену. Я не думал, что так будет, но вижу

теперь. Но подумай – прошу! Ты ведь сама обманывала меня, и не один

раз, а годы… Если бы я всё знал сразу, то мог бы, наверно… Мог бы

принять это, не строить лишних надежд. Просто быть с тобой! Или понял

бы, что так не могу, и мы просто расстались бы – без всяких измен…

Поток слов иссяк. Мы сидели и сидели – целую вечность. Всё

происходящее казалось нереальным.

Надя придвинулась ближе и мягко положила руку мне на плечо. Я поднял

голову и посмотрел на неё. На её лице ещё сохранялась печать страдания,

но теперь оно выглядело спокойнее. Морщины на лбу разгладились, глаза

высохли.

– Миша, я уверена, что у тебя всё получится. Ты очень сильный человек, и

я верю в тебя больше всего на свете. Ты найдёшь приключения и всё, чего

желаешь.

– Но без тебя? – сухо спросил я.

– Я понимаю твоё желание узнать других девушек. Ты имеешь на это

право. Но я не буду счастлива в таких отношениях. Не сейчас. Мне будет

гораздо лучше, если в это время мы будем не вместе.

– Думаешь, у нас будет шанс потом снова начать встречаться?

– Когда-нибудь – да. Если тебе всё ещё будет этого хотеться.

– Будет. Потому что я тебя люблю.

– Думаю, мне будет лучше забрать вещи потом. Только выдели мне пару

часов, когда тебя не будет дома. Я попрошу кого-нибудь помочь.

Мы поднялись на ноги.

– Обнимемся? – спросил я.

Надя осторожно приблизилась и шагнула в мои объятия. Я обнимал её –

свою любимую и единственную. За последние четыре года это стало так

привычно, что мне до сих пор не верилось, что мы расстаёмся, пусть и на

время. Я отстранил лицо и потянулся губами к её губам.

– Нет! – Надя отступила. В глазах её снова блеснули слёзы.

– Не хочешь?

– Хочу! – внезапно она робко улыбнулась.

И я поцеловал её. Это был один из самых нежных поцелуев в моей жизни.

Он длился и длился, и я чувствовал Надины слезы на своём лице. Но и

этому поцелую предстояло закончиться.

Потом мы разошлись – Надя к метро, а я к дому.

Через пару дней, когда меня не было дома, она забрала все свои вещи. Их

было много, включая и велосипед – мой подарок. Вывезти всё помог наш

общий знакомый. Только найдя ключ в почтовом ящике, я окончательно

поверил, что всё произошло на самом деле.

Часть 2

1

Я был свободен. События на посвяте и последовавший за этим разговор с

Надей эмоционально истощили меня, и у меня не было ни сил, ни желания

переживать. Вместо этого впервые за долгое время я чувствовал полное

расслабление. Мне больше не нужно было постоянно ждать от мира

подвоха, бороться с Надиными страхами, успокаивать её. Каждый шаг

больше не представлялся проблемой, требующей серьёзнейшего подхода.

Со мной оставались мои собственные комплексы, но этот груз был

ничтожен по сравнению с тем, что приходилось тащить до этого. От

человека, расставшегося с любимой девушкой после нескольких лет

отношений, люди ожидают потерянного состояния, а то и депрессии. Я же

наслаждался вновь обретённой способностью жить и радоваться жизни, не

переживая по пустякам. Мне нравилось всё: солнце, слепящее глаза, тучи,

проливающиеся дождём, собаки, лающие на меня или подбегающие

понюхать, ледяная вода, которую я плескал себе в лицо по утрам. Ходьба

теперь доставляла мне физическое удовольствие – раньше такое

случалось только в горах. Мне было так легко, что иногда казалось, что

ноги не касаются земли и под ними упруго пружинит лишь воздух. Я

улыбался случайным прохожим, и иногда мне возвращался удивлённый

взгляд, а иногда – ответная улыбка!

День проходил за днём, и я плыл по течению, наслаждаясь передышкой и

попутно обдумывая дальнейший путь. Он представлялся мне вполне

ясным. Для начала нужно было воспользоваться обретённой свободой и

получить от жизни все те приключения, которых я так жаждал. Я

предполагал, что на это мне понадобится от полугода до года. А потом…

потом мы снова будем с Надей вместе. Мы по-прежнему любили друг

друга, просто столкнулись с серьёзными разногласиями. Именно период

разлуки должен был помочь нам их преодолеть.

Небольшой оплеухой для меня стало то, что Надя практически сразу после

нашего расставания решила отказаться от поездки в Австрию.

– Может быть, не стоит так торопиться? Ты сейчас вся на эмоциях. Выжди

хотя бы немного, – написал я ей.

– Я не смогу быть рядом с тобой и не прикасаться к тебе. Мне это будет

больно.

– Я и не предлагаю этого. Просто советую не рубить с плеча. Времени до

поездки – вагон.

– Чего ждать?

– Хотя бы того, чтобы немного остыть и спокойно всё обдумать.

Надя сдала билеты.

* * *

Я не рассказывал Тане о расставании с Надей, но примерно две недели

спустя, после обсуждения рабочей задачи, она спросила:

– А как вообще у вас дела?

– У нас – это у кого?

– Да-да, угадал, я решила обращаться к тебе на «вы». Ты же мой

начальник!

– Давно пора.

Она прислала мне рожицу с высунутым языком.

– У тебя и Нади как дела?

– У меня – сойдёт. У Нади – не знаю. Мы расстались.

– Что-о-о? Ты шутишь.

– Увы, нет.

– М-да, обалдеть. Ну ты держись там. Если что, моё дружеское плечо к

твоим услугам! Можешь в него поплакаться.

Я немного удивился тому, что Таня не спросила о причинах расставания.

Возможно, она решила, что это было бы бестактно.

– Спасибо, но сейчас мне не хочется плакать и страдать. Только

расслабляться, гулять и не переживать ни по какому поводу.

– Ладно, если захочешь сделать это вместе, то скажи.

Я колебался. Общение с Таней всё же содержало некий намёк на

переживания: она мне нравилась, но у неё был парень. Впрочем, я ведь

расставался с Надей не для того, чтобы целыми днями гулять в

одиночестве.

– Я не против.

В пятницу вечером мы встретились на Смоленской. Погода резко

ухудшилась: в воздухе стояла какая-то холодная дождевая взвесь, да ещё

и задувал мерзкий ветер. Я держал рукой воротник пальто, оберегая шею.

Таня в своей обычной лёгкой курточке и вовсе тряслась от холода. Мы

дружно сошлись во мнении, что приятнее будет посидеть в баре. Такое

мнение было не только у нас: все бары оказались забиты, и лишь в

третьем по счёту мы нашли себе столик.

Под курткой у Тани оказалась тёмно-зелёная рубашка с короткими

рукавами. В баре было темно и парко, а под потолком, подобно НЛО,

крутились шары для дискотек. Их разноцветные лучи играли бликами на

Таниных рыжих волосах, делая их то зелёными, то фиолетовыми.

Мой коктейль оказался ледяным и очень сладким: я чувствовал

персиковый сок, водку и, кажется, мартини. Мне не хотелось обсуждать

расставание с Надей, и я готовился мягко дать отпор, если Таня начнёт

расспрашивать, но она так и не заговорила об этом. Мы болтали про

работу, учёбу, мой диплом и прочие пустяки.

Мне было легко с Таней: не нужно было постоянно думать, как бы

случайно не ляпнуть чего-то, что вгонит её в печаль или тревогу. После

долгих лет ежедневного жёсткого самоконтроля этот простой факт пьянил

куда хлеще, чем сладенькие коктейли.

– Какие планы на зиму? – спросил я.

– Ещё не знаю. А есть предложения?

Ну конечно же: Австрия. Это приключение было вполне в духе Тани.

Только вот, если она поедет, то вместе с Андреем – как пить дать. И мне

не хотелось видеть этого. И впрямь, лучше уж ехать вчетвером с парнями.

И всё же шанс, что Таня поедет без Андрея, как бы мал он ни был, стоил

риска. Нельзя было лишаться его только из уверенности, что такого «не

может быть».

– Поехать катать в Австрию. В конце января.

Это было неожиданно, и Таня примолкла. Но потом начала выспрашивать

подробности. Во мне затеплилась надежда, но я быстро подавил её: очень

уж не хотелось потом разочаровываться.

Мы слегка опьянели. Танины волосы то и дело мерцали сполохами

далёких галактик, когда она со смехом трясла головой или небрежно

отбрасывала их рукой. Страсть к жизни, кипевшая в ней, пленила и не

отпускала. По сравнению с ней я был чересчур спокоен, чересчур логичен.

Безумно хотелось поймать Таню за руку, в темноте бара притянуть её к

себе и поцеловать. По искрам в её глазах мне казалось, что она чувствует

моё желание. Но я не мог позволить себе такой роскоши: если Таня

всерьёз рассматривала возможность поехать с нами в Австрию, неудачная

попытка поцелуя могла похоронить этот шанс на веки вечные.

По дороге к метро я немного успокоился: морозный воздух проветрил

голову, отяжелевшую в жарком дурмане. Расслабленность в теле,

вызванная алкоголем, на улице превратилась в лёгкую неловкость

движений.

Нам с Таней нужно было проехать одну станцию вместе. В вагоне мы

встали близко друг к другу; она смотрела на меня снизу вверх, и я

отчётливо чувствовал её запах. Когда она говорила, я наблюдал за её

губами и кончиком языка, чувствуя лёгкое головокружение. Таня сейчас

выглядела робко: теперь я был уже почти уверен, что она заметила моё

влечение.

Вот и Арбатская.

– Ну… пока, – сказала Таня.

– Пока.

Я наклонился. Мы обыкновенно здоровались и прощались поцелуем в

щёку. Я потянулся к левой щеке, а Таня повернула голову, чтобы

подставить правую. Мой короткий поцелуй пришёлся в губы. Сквозь прядь

волос, упавшую Тане на лицо, я почувствовал прохладу её губ. Двери

вагона открылись. Выходя, Таня обернулась через плечо и без улыбки

посмотрела мне в глаза. Я ощутил сильнейший порыв: выбежать следом и

поцеловать её уже по-настоящему. Я сжал кулак, и ногти впились мне в

ладонь. Таня уходила вглубь станции.

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Смоленская».

Двери сошлись. Я вытащил из кармана наушники. Мои пальцы заледенели

и плохо слушались.

* * *

Уже на следующий день Таня написала, что хотела бы поехать. Я

небрежно спросил про Андрея. Она ответила, что он присоединиться не

сможет, потому что ему надо писать диплом, но она возьмёт с собой

подругу. Это было настолько невероятно, что я боялся дышать, чтобы не

разрушить это чудо.

Отправить свою девушку в Австрию, а самому пропустить поездку из-за

диплома, до защиты которого ещё четыре месяца?! Воистину, это

представлялось мне глупейшим поступком, который можно совершить в

жизни. Но я не собирался переубеждать Андрея.

В «контакте» Таня прислала мне страничку своей подруги. В отличие от

«типичных подруг», которых девушки берут с собой в качестве

сопровождения, Света не была страшной! Скорее наоборот: крашеная

блондинка с яркими, почти светящимися волосами, большими голубыми

глазами, полными губами и простоватым милым взглядом.

– Ого, да она же буквально лучится здоровьем! На контроле в аэропорту

не возникнет проблем с радиацией?

– Дурак.

Девушки собрались жить в двухместной комнате, а нам с парнями как раз

оставалась четырёхместная. Я буквально затаил дыхание, ожидая, когда

Таня купит билеты. До последнего момента мне казалось, что внезапно

вмешаются какие-то обстоятельства.

Таня взяла билеты тем же вечером. Это было невероятно. Складывалось

впечатление, что сама вселенная поддерживала моё решение сделать

перерыв в отношениях с Надей.

* * *

По линии «Экстремальной Москвы» я активно занимался несколькими

новыми проектами. Идея одного из них родилась как раз из увлечения

путешествиями, которые мы с друзьями организовывали сами, без помощи

турагентств. Сейчас мы использовали собственные навыки только в

личных целях, а существовали успешные фирмы, которые этим

зарабатывали. Именно проект с молодёжными спортивными поездками я и

хотел запустить в рамках «Экстремальной Москвы».

После длительных обсуждений мы с коллегами признали идею рабочей. Я

предложил организовать первый пробный тур летом: так у нас оставалась

масса времени на подготовку.

Решено было организовать поездку в Анапу в кайт-лагерь . Вскоре у нас

уже была договорённость со спортивной школой в Витязеве – посёлке под

Анапой. Здесь можно было жить и обучаться, используя прокатное

снаряжение. А знаменитая Бугазская коса находилась всего в тридцати

километрах.

Описание тура появилось на нашем сайте, в соцсетях и на нескольких

сайтах-агрегаторах туров. Несмотря на то, что до поездки в Анапу

оставалась ещё прорва времени, мы сразу начали получать обращения.

Клиенты уточняли подробности, некоторые уже готовы были оплачивать,

чтобы ухватить нашу скидку за раннее бронирование. Таня

консультировала всех интересующихся, и я был полон оптимизма.

А потом… как говорится в одной шутке, «that escalated quickly» . Началась

война на Украине, нефть упала в цене, Запад ввёл санкции против России,

и рубль рухнул. Я знатно порадовался, что успел оплатить билеты и жильё

в Австрии: евро вырос почти вдвое. Но наши расходы на месте всё равно

серьёзно увеличивались. Тогда для меня это было единственным

неудобством. Я ещё не знал, что упадут продажи «Экстремальной Москвы»

по всем направлениям, многие мои друзья останутся без работы, а

клиентура молодёжных выездов уменьшится в разы. Это были

последствия, с которыми предстояло столкнуться лично мне. В целом же

бизнес в России начало серьёзно лихорадить, особенно сильно пострадали

фирмы, целиком зависящие от иностранных поставщиков.

Света, собиравшаяся с нами в Австрию, не успела купить билеты и

оплатить жильё, теперь же поездка подорожала очень существенно.

Посоветовавшись с родителями, Света объявила, что, к сожалению, не

сможет поехать.

– Что мне делать? – написала Таня. Двухместная комната ведь

предназначалась ей со Светой, а Света свою часть денег не вносила.

– А другую подругу найти возможно?

– Очень сомневаюсь, – она вставила в сообщение унылый смайл. – Я и

Свету с трудом уговорила, а тогда подешевле было.

Подешевле, да уж.

У меня был кое-какой опыт путешествий, и я видел приемлемое решение

проблемы. Четырёхместный номер превращается в пятиместный путём

доплаты за кровать. Для Тани это вышло бы дешевле, чем жить со Светой,

а уговорить её на это было бы проще, чем на любой другой вариант. И всё

же… был ещё один путь, который выглядел чрезвычайно соблазнительно.

Я ведь хотел попробовать стать для Тани больше, чем просто другом – так

может, это и был счастливый шанс?

– Тут я могу тебе помочь, но не уверен… В общем, я готов заплатить чуть

больше и разделить с тобой двухместный номер. На сайте написано, что в

нём две комнаты, и при необходимости мы сможем спать в разных.

Таня не отвечала долго – несколько часов. Лишь вечером она написала:

– Я благодарна тебе за помощь, давай так и поступим.

Меня кольнула совесть.

– А Андрей тебя так отпустит?

– Я постараюсь что-то придумать.

Похоже, и ей придётся обмануть своего молодого человека – пусть в

какой-то мелочи, пусть косвенно, умалчиванием, но всё же.

Танино решение не только обрадовало меня, но и взволновало не на

шутку. Теперь в Австрии меня совершенно точно ждало испытание,

связанное с попыткой соблазнения, и ставки были весьма высоки. Я мог

как получить то самое приключение, о котором всю жизнь мечтал, так и

потерять подругу и коллегу. Если бы она устроила скандал – дело могло и

вовсе принять скверный оборот. Парни теперь оставались втроём в

четырёхместном номере, и мне являлся кошмар: мы с Таней ругаемся в

первый же день, и она уходит жить к парням или прогоняет меня. Это был

бы невероятный провал, и его вероятность, сколь бы мала она ни была,

заставляла меня серьёзно нервничать.

* * *

Мы с Таней по-прежнему много общались, постепенно сближаясь, и я

чувствовал, что она значит для меня всё больше. Возможно, сказывалось и

то, что после расставания с Надей мне не о ком стало заботиться.

Нежность оставалась неизрасходованной, и я направлял её на Таню.

В середине декабря, в один из вечеров, мы вдвоём отправились на каток

неподалёку от Поклонной горы. Мороз стоял знатный. Поле освещалось

яркими прожекторами, установленными по периметру. Чтобы согреться,

мы сразу начали носиться по всей площадке. Таня каталась отлично – я и

не ожидал от неё иного. Сам я не вставал на коньки с детства, но иногда

катался на роликах, поэтому быстро освоился. Мы затеяли салки: один

должен был поймать другого, после чего тот давал несколько секунд форы

и начинал в свою очередь догонять. Я не мог поймать Таню, как ни

старался, а она всегда настигала меня.

Лицо её раскраснелось от мороза и беготни, а волосы растрепались, и

Таня выглядела даже более юной, чем обычно. Когда она в очередной раз

бросилась мне наперерез в своих модных коньках, я не стал пытаться

разорвать дистанцию, а крутанулся на месте и поймал её в объятия.

Хорошо, что при этом я догадался отставить назад ногу, иначе объятия

продолжились бы романтичным падением на лёд. Таня со смехом

обхватила меня руками, но тут же отпрянула и уже серьёзно взглянула на

меня снизу вверх. Мы смотрели друг другу в глаза, и наши лица

находились совсем близко. Мне безумно хотелось поцеловать её, но в

голове моей царил хаос, и мысли бестолково бились друг о друга в гулкой

пустоте: Австрия, Андрей, Надя…

– Таня… – прошептал я.

В этот момент она сильно оттолкнулась от меня руками и со смехом

поехала назад, выписывая ногами замысловатые зигзаги. Я засмеялся

тоже. Момент был упущен. Вместе с тем, я уже чувствовал, как внутри

разгорается огонёк уверенности: в Австрии я обязан сделать решительный

шаг.

* * *

Новый год я провёл в Домбае с Лёхой – тем самым сноубордистом из

Словакии. Худой, высокий, с короткими белёсыми волосами и очень

громким голосом – в горах он был довольно рисковым фрирайдером, а в

обычной жизни – проектным менеджером РЖД. Когда он напивался, то

начинал громогласно и выразительно вещать о временах, когда он ещё

работал проводником в поездах дальнего следования. Торговля алкоголем

из-под полы, драки и милиция – материал для рассказов был неплохой!

Поездка в Домбай оказалась полна совершенно невероятных событий и

запомнилась мне надолго, однако это совсем другая история. В первые

минуты 2016-го, когда все обитатели посёлка высыпали на навесной мост,

я под залпы салютов позвонил Наде. Она была приятно возбуждена и

долго хохотала, когда я сказал, что Лёха уже напился и начал травить

байки. Отсмеявшись, она сказала:

– Я очень рада, что у тебя происходят всякие приключения, как ты и

хотел. Желаю тебе найти всё, что ты ищешь!

– Спасибо, Наденька! Желаю тебе быть очень счастливой, ведь мир так

прекрасен. Обнимаю тебя!

Я вернулся в Москву девятого января, вдоволь накатавшись, намёрзшись и

навалявшись в снегу. Выходить из дома не хотелось вообще. Образ Тани

преследовал меня, и каждую ночь я видел во сне новые варианты

развития событий в Австрии. Если раньше я серьёзно нервничал,

осознавая величину ставок, то теперь моё волнение достигло пика. Оно

заставляло меня неосознанно мобилизовать все внутренние силы, будто

предстояла поездка не на курорт, а на войну. Австрия превратилась в

контрольную точку, о жизни после которой я не думал.

2

В день отъезда я с самого утра был на взводе. Начиналось всё, однако,

очень мило. Таня, вскочившая ни свет ни заря, примчалась в аэропорт за

три часа до рейса. У табло она ещё бойко знакомилась с ребятами, а в

предполётной зоне – уже приготовилась впадать в спячку. Кое-как я

затолкал её в самолёт – оставлять её в Москве в мои планы не входило – и

здесь она отключилась уже окончательно, сползая по креслу вбок и едва-

едва не утыкаясь лбом мне в плечо. Пахла она сладко. Как дыня.

По дороге от Москвы до Фента мы разменяли две электрички, два автобуса

и одно пузатое такси, взмокли, отбили бока чехлами и чемоданами, а

заодно – просадили кучу денег. В рублёвом эквиваленте цены выглядели

мрачно. В другой ситуации это могло бы испортить мне настроение, но

только не сейчас: все мои мысли и чувства сосредоточились на Тане.

Каждый её взгляд или случайное касание отдаляли меня от славного

звания «человек разумный», приближая к «человеку влюблённому».

Критическое восприятие и юмор вытеснялись кое-чем примитивным, но

оттого не менее сильным: жаждой.

На месте мы были только ближе к полуночи. Фент состоял из пары

десятков домов. Наш напоминал тот, в котором мы с Надей

останавливались в Германии: три этажа, массивные деревянные стены с

резьбой, скатная крыша, весёлая хозяйка. Даже, пожалуй, чересчур

весёлая. Она много и громко шутила на ужасном английском: мало того,

что из-за акцента разобрать слова было непросто, так ещё и некоторые

она, похоже, невзначай заменяла немецкими. О времени, когда нужно

было смеяться, мы догадывались по интонации. С честью выдержав это

испытание, мы разошлись по номерам.

В полутёмной прихожей мы с Таней сбросили на пол чехлы с досками.

Меня уже почти трясло. Я взял Таню за плечи и повернул к себе. Этого

момента я жаждал так сильно, что на какое-то время он стал для меня и

смыслом, и целью. Страсть копилась неделями, капля за каплей падая на

камни, и вот теперь передо мной шумела река. Я приник к ней губами,

пошатнулся и ухнул с головой.

Когда мы оторвались друг от друга, в ушах у меня шумело. Таня молча

смотрела на меня, и в её глазах мне почудились электрические всполохи.

Внезапно я почувствовал, насколько мне жарко, и негнущимися пальцами

стал расстёгивать куртку.

* * *

Наш номер оказался очень просторным и состоял из спальни и гостиной,

совмещённой с кухней. Деревянные стены прекрасно сохраняли внутри

тепло. Повсюду висели фотографии: похоже, это были несколько

поколений семьи нашей хозяйки. Вместе со старомодной деревянной

мебелью это создавало настоящий зимний уют.

Я посчитал спальные места. Их оказалось шесть: два на кровати в

спальне, два на диване в гостиной и два на креслах.

– Надо было всем вместе сюда заселиться, – сказал я. – Ребята просто

заходили бы всегда по-тихому.

– Можно было бы им в окно верёвку спускать.

– А лучше – верёвочную лестницу. В следующий раз мы подготовимся

лучше: экономика должна быть экономной! – я воздел палец к потолку.

Испытание, к которому я так долго готовился, было совсем близко. В груди

и ногах поселился холод, и в ду́ше я долго не мог отогреться.

Только приняв горизонтальное положение, я осознал истинную степень

своей усталости. Помимо того, что я целый день провёл в дороге, меняя

транспортные средства и таская багаж, меня ещё и морально вымотало

волнение. На секунду прикрыв глаза, я почувствовал, как комната вокруг

меня начала вращение, и поскорее распахнул их снова.

Таня закончила водные процедуры и зашла в спальню. Длинная серая

футболка с енотом… и всё. Нет, конечно, трусики под футболкой имелись,

уверен в этом… Я залюбовался стройными и сильными ногами.

– Хорош пялиться! – проворчала она, покосившись на меня.

– Да ладно, твои ноги – не худшее зрелище. На что в этой комнате ещё

пялиться?

– Ты всегда был мастером делать комплименты.

Таня выключила свет и залезла в постель. Я попытался обнять её, но она

лежала неподвижно, и это оказалось непростой задачей. Поднявшись на

локте, я поцеловал её, но губы, меньше часа назад отвечавшие мне

страстно, теперь безжизненно ослабли. В смущении я отстранился. Глаза

ещё не привыкли к темноте, и безэмоциональное лицо Тани показалось

мне маской. Меня едва не передёрнуло.

– Что я делаю не так?

– Всё это – плохая идея, – скучно ответила она.

– Почему?

Внезапно губы её искривились от подступающих рыданий. Она отбросила

одеяло и села на колени, уставившись на меня. В темноте я смутно

различал растрёпанные волосы и маленький упрямый подбородок.

– Если я пересплю с тобой, то буду считать себя шлюхой!

Ой-ёй-ёй. Приехали.

– Послушай, Тань… Ты мне нравишься. И не говори, что я не нравлюсь

тебе – после твоего поцелуя я в это не поверю.

– Нравишься! Но я встречаюсь с Андреем.

Вот теперь, судя по голосу, она готова была расплакаться.

– Ты его любишь?

Она молчала.

– Не знаю, – наконец ответила она. И всхлипнула, опустив голову.

– Послушай, если бы ты его любила и изначально была против секса со

мной, то не давала бы мне надежду, не соглашалась бы жить со мной и не

целовала бы меня!

Возможно, в моих словах была и своя правда, и своя подлость, но это меня

абсолютно не интересовало. Рядом со мной сидела на кровати девушка,

которую я хотел до безумия. Мой разум не отключился, нет, он

мобилизовал свою немалую дипломатическую хитрость для достижения

одной цели. Если бы я считал, что помочь может признание в чувствах,

или, скажем, отрицание любой эмоциональной составляющей, или шантаж

– думаю, я пошёл бы на это, не задумываясь. Я заговорил высокопарно:

– Я ведь говорил: для меня секс отделён от чувств. Ты принадлежишь

другому – ладно, я смирюсь. Но, раз уж мы рядом, давай получим от этого

удовольствие. По-моему, это будет правильно, а история наша станет

цельной и законченной. После Австрии ты вернёшься к Андрею и будешь

сама разбираться, любишь ты его или нет, а сейчас мы можем просто быть

вместе.

Таня молчала, сидя с опущенной головой. Я осторожно сел рядом. Потом

бережно отодвинул прядь волос с её лица и начал целовать её веки и

скулы. Таня чуть подняла голову, и наши губы встретились. Мы

целовались долго и нежно, и кончиком носа я чувствовал слёзы на её

щеке. Затем я аккуратно опустил её на спину и впервые в жизни занялся

сексом с плачущей девушкой.

* * *

Таня лежала, прижавшись к моему плечу. Говорить не хотелось. То, о чём

я мечтал так долго, случилось. Но сцена, предшествовавшая сексу,

выглядела весьма мрачно. Это была сделка: Таня отдалась мне только

потому, что я ясно дал понять: после Австрии я больше не стану

вмешиваться в её отношения с Андреем.

Это вызывало гнетущее ощущение и действовало на самооценку не

лучшим образом. Теперь было очевидно: Таня воспринимала меня только

как друга и, наверное, любовника. Но это было её право, да и мне,

пожалуй, не стоило жаловаться на такой расклад. Однако мои чувства к

ней были живы, и здесь, в Австрии, от них было не скрыться.

Что ж, терять было нечего! Я решил, что отдамся своему чувству

полностью, постаравшись за отпущенный срок передать Тане всю свою

нежность. Неделя вместе – это ведь так много, когда ты влюблён.

Практически целая вечность.

Но нельзя было забывать: Таня не моя. Она не испытывала ко мне того

чувства, что испытывал к ней я. Поэтому по возвращении в Москву я

отойду в сторону. Пусть потеря будет горькой, но я уже буду готов. У меня

впереди достаточно времени, чтобы во всей полноте осознать и

прочувствовать факт: после Австрии наше с Таней «вместе» закончится.

* * *

Прошедший день вымотал меня до предела, я чувствовал лёгкое

головокружение и тошноту. Мышцы зудели. Минут через десять Таня

уснула, её дыхание стало равномерным и глубоким. А вот ко мне сон не

шёл. Подобно посвяту или бару в Мюнхене, Австрия представлялась мне

испытанием, и я долго настраивался на него, мобилизуя силы. Да и

решение взять всё от этой недели не способствовало успокоению:

организм считал, что расслабляться рано. Так я и лежал: час, другой. На

третьем часу я начал понемногу проваливаться в зыбкую дрёму, время от

времени выныривая на поверхность. Когда мне всё же удалось заснуть,

сны мои были тревожными. За сорок минут до будильника я проснулся, и

уже окончательно. Несмотря на то, что сон мой продлился всего около

трёх часов, я чувствовал себя абсолютно бодрым.

Утро осветило комнату бледным светом, разогнав по углам тени ночных

слов и слёз. Таня всё так же мирно сопела, тёплая и серьёзная во сне.

Улыбнувшись, я тихо выбрался из-под одеяла и пошёл на кухню делать

кофе.

Рассвет прогнал и тяжёлые душевные переживания Тани. Когда она

проснулась, я поцеловал её в скулу. Потом в нос. Потом в губы. Она была

тёплой, сонной и податливой, и я почувствовал дикое желание,

сопровождавшееся натуральным головокружением. Когда спустя двадцать

минут кто-то из ребят постучал к нам в дверь, Таня сладко стонала, и мне

пришлось зажать ей рот ладонью. Открывать я не пошёл.

Когда после этого мы в панике бегали по номеру, натягивая одежду и

набивая контейнер едой, я позволил себе пошутить.

– Вчера ночью ты плакала, и я думал: неужели секс со мной столь ужасен.

А сегодня – уже стонала. Либо я расту в этом деле, либо ты привыкаешь и

смиряешься…

Таня ткнула меня в бок кулаком. Удар у неё был поставлен.

* * *

От Фента до Зёльдена протянулась узкая автомобильная дорога по склону

горы. От обрыва её кое-где отделял низенький заборчик, а кое-где –

абсолютно ничего. Водитель нашего автобуса, похоже, знал дорогу

наизусть и гнал под сотню. Он уверенно вписывался в повороты, угол

которых был скрыт от нас скалой. Людей бросало друг на друга вместе с

лыжами и досками. В перерыве между полётами из угла в угол Таня

призналась, что обидно было бы умереть, не покатавшись в Альпах.

– Не волнуйся, они постоянно так ездят, – неуверенно ответил я,

вцепившись свободной рукой в поручень и пытаясь не отрезать соседу

голову сноубордом.

В Зёльдене мы погрузились на канатку. Кабинка поползла от опоры до

опоры в окружении гигантских елей. Внизу, среди снегов, горная река

лизала блестящие чёрные камни и ледяную корку у берега, время от

времени ныряя под мостики.

Вскоре ели расступились, и на десятки километров вокруг раскинулся

сверкающий заснеженный склон. Пики пылали так ярко, что на них больно

было смотреть. Таня, впервые попавшая в настоящие горы, притихла.

Мне хотелось оберегать Таню на склоне, и она была рада моей поддержке.

Несмотря на это, вскоре я своими глазами оценил её способности. За

несколько часов она раскаталась и начала обгонять Пашу и Колю.

Движения её были ловкими, уверенными и экономичными. Такая пластика

и смелость не сильно удивляют у мужчин, но видеть их у девушки было

непривычно.

Во второй половине дня мы отправились в сноупарк, решив попробовать

себя во фристайле – попрыгать на трамплинах и поскользить на боксах.

Таня и здесь выпрыгивала выше всех и красиво приземлялась. Мне стало

обидно: девчонка, впервые катавшаяся в горах, уделывала по прыжкам

опытных парней. Да, наш опыт не был связан с фристайлом, но всё же!

Перед очередным трамплином я разогнался как можно сильнее и вылетел,

не замедляясь. Подо мной мелькнула плоская площадка, затем

поверхность начала резко уходить вниз, а я всё летел…

Я приземлился с наклоном на передний кант , резко вильнул и полетел

кубарем. Доска мелькнула на фоне неба, послышался хруст, я несколько

раз перевернулся через себя и остался лежать на животе, медленно

сползая вниз.

Первым делом нужно было проверить себя. Я ушибся, но это был пустяк.

Мне показалось, что при падении что-то хрустнуло, но теперь я не

понимал, что именно: кости, вроде как, были целы! Отползая в сторону, я

увидел, как Паша красиво вылетает и в точности как я приземляется на

передний кант, перекатывается через голову и подъезжает ко мне уже на

животе. Я показал ему большой палец. Что ж, наверно, по высоте вылета я

Таню переплюнул, а не этого ли я хотел?..

Уже поднимаясь с ребятами на кресельном подъемнике, я решил отметить

то, что до сих пор цел, и открыл рюкзак, где у нас были съестные припасы

и термос. Прочный пластиковый контейнер, куда мы сложили еду,

разлетелся на осколки. В моём рюкзаке была каша из осколков

пластмассы, макарон и колбасы – с кетчупом.

* * *

Вечером мы с Таней и Пашей вышли во двор побоксировать. Они оба

занимались тайским боксом, а я когда-то ходил на обычный, и мы заранее

договорились устроить в поездке спарринги и взяли с собой перчатки и

капы.

Я немного волновался перед спаррингом с Пашей, но тут проблем не

возникло. Мне не составляло труда держать его на расстоянии джебами ,

которые иногда достигали цели. Через три-четыре минуты мы поменялись:

Паша отошёл отдохнуть и вытереть кровь с лица, а на его место встала

Таня. Спарринг с ней представлялся мне шуткой, и я намеревался просто

отдохнуть. Этим мечтам не суждено было осуществиться. Для начала я

едва не пропустил хлёсткий кросс в челюсть, и мне пришлось начать

двигаться, активно защищаясь. Агрессивно наступая, Таня сумела пару

раз попасть мне по корпусу. Она грамотно использовала вес, и удары

получались неожиданно ощутимыми. Молотила она меня без передышки, и

я едва успевал защищаться. Секунд через двадцать боковой удар мазнул

мне по скуле, и я понял, что придётся атаковать – иначе я так и буду

пропускать.

Первый же мой лёгкий джеб достиг цели – в горячке боя Таня совсем

забыла про защиту. Она отступила на шаг. Лёгкий азарт на её лице

сменился злостью. Она вновь бросилась на меня, удвоив напор, но вновь

пропустила джеб – я легонько ткнул её левой рукой в подбородок. Я

думал, что Тане понадобится время, чтобы прийти в себя, и расслабился,

но в меня тут же полетел левый хук , а за ним – правый. Левый пришёлся

в перчатку, от правого я успел уйти вниз. Мне снова пришлось ударить

Таню – кросс прошёл ей в корпус. Вот теперь она отступила – нужно было

восстановить дыхание.

Подобрать ключик к стилю Тани оказалось нетрудно – дела с защитой у

неё обстояли хуже, чем с нападением. Но это не отменяло того факта, что

Таня сражалась как настоящий боец – без страха и жалости к себе. Она

занималась совсем недолго и уже показывала отличный результат –

причём мы бились по правилам бокса, и она не могла использовать

богатый арсенал ударов ногами, коленями и локтями. С таким началом её

могли ждать большие успехи в будущем.

Через две минуты я сказал: «Меняемся!», и на моё место встал Паша. Он

сразу начал в шутку отступать – чуть ли не бегом. Я засмеялся.

Мы возвратились домой минут через двадцать. Паша пошёл умываться, а

мы с Таней зашли к себе и бросили перчатки и капы на полку в коридоре.

В коридоре было темно и жарко. Мрак разгонял только тусклый свет

маленькой лампы, горевшей над креслом в гостиной. Таня сняла кофту, и

на меня пахнуло острым запахом женского пота.

– Хочу открыть тебе один секрет, – тихо сказал я, склонившись к её уху.

– Попробуй.

– Ты нереальная.

Я поцеловал её со всей страстью, на которую был способен, но она

ответила ещё жарче.

Когда в комнате у ребят мы отмечали первый успешный день катания, я

пригласил всех присутствующих в Анапу на кайтинг. Лёха

заинтересовался и в свою очередь рассказал нам про город-призрак

Ткуарчал в Абхазии. Раньше в нём жили пять тысяч человек, а сейчас

осталось лишь несколько сотен – почти весь город был заброшен. Мы

могли после Анапы доехать по побережью до Абхазии и Ткуарчала. Я

загорелся этой идеей и подначивал Таню.

* * *

Этой ночью я спал так же мало, как и предыдущей. Несколько часов я

просто лежал, изучая смутные очертания предметов. Занавески

колыхались от ветерка из приоткрытого окна, и тени плясали на стенах и

потолке. Лишь к утру мне удалось провалиться в сон, а проснулся я снова

до будильника – уже 23-летним.

Впервые за последние четыре года в день рождения мне не суждено было

даже увидеть Надю. Я прислушивался к собственным чувствам по этому

поводу, но, как ни странно, не находил в них ничего особенного.

Определённо, я всё так же любил её, но сейчас она была далеко – во всех

смыслах. Где-то там, в Москве, она по-прежнему была прекрасна, но здесь

и сейчас рядом со мной, смешно насупившись, обнимала подушку спящая

Таня. И именно она была нужна мне. Какие делать из этого выводы, я не

знал, и вместо этого пошёл делать кашу.

Погода серьёзно изменилась со вчерашнего дня. Вдоль самой земли

белёсой дымкой стелились облака. С высотой они темнели, обволакивая

горы и оседая вокруг пиков тяжёлой рыхлой массой. Сегодня нам

предстояло заглянуть в её внутренности.

Когда каша была готова, из спальни показалась Таня, волоча в руках

пакетик.

– С днём рождения…

Она заспанно обняла меня за шею.

– Спасибо, – я поцеловал её в тёплую щёку. – Ты сонная.

– Потому что я спала.

В пакетике оказался набор банальщины: бутылка и конфеты. Впрочем, и

то и другое должно было нам пригодиться.

Мы зашли к парням, чтобы обсудить погоду. Ребята вручили мне бутылку

«Ягермайстера» и пожелали всяких приятностей.

– Вы видели эти… тучи? – мрачно спросил Лёха, как обычно, приправив

фразу матерным словцом.

– Может, часам к десяти разойдутся? – предположил я.

Надежды остались лишь надеждами. Приехав на гондольную станцию, мы

уставились на большой информационный щит с картой. Большая часть

трасс наверху была закрыта из-за метели. Сноупарк тоже не работал.

Лыжники рядом с нами вглядывались в сплошную серую пелену наверху и

раздумывали, не устроить ли по такому поводу день отдыха. Мы же в этом

плане оказались единодушны: погрузились в кабинку и поехали на самый

верх.

* * *

Дикий ветер свистел в щели между дверей кабины. Уже после первой

трети подъёма мы не видели ничего, кроме снежных хлопьев, которые

тысячами швыряло на прозрачные стенки. Чем выше мы поднимались, тем

сильнее шатало: мы оказались в эпицентре снежной бури. Таня

придвинулась поближе, и я обнял её за плечо.

Из-за нулевой видимости мы не знали, сколько осталось до вершины, и я

подготовился заранее: надел маску, защитные очки и шлем, сверху

натянул капюшон и застегнул куртку до верха. Теперь я плохо слышал,

что происходит снаружи, зато отлично слышал своё дыхание – как в

акваланге. А может, в скафандре – не знаю, не пробовал. Это рождало

необычное ощущение отстранённости: будто всё, что происходило

снаружи, больше ко мне не относилось.

Верхняя станция канатной дороги вынырнула из метели прямо перед нами

– до неё оставалось всего несколько метров. Выбравшись наружу, мы едва

не попадали с ног от ветра. Вокруг бушевал настоящий снежный шторм, и

мы старались держаться рядом, чтобы не потеряться. Я с трудом различал

неясные тени людей вокруг. Чтобы отыскать флажки, обозначавшие

начало трассы, нам пришлось едва ли не ткнуться в них носом. Общаться

приходилось только жестами. Я махнул рукой в сторону склона: нужно

было скорее спускаться.

Стоило встать на сноуборд, как стало понятно, что спуск будет непростым.

Ветер толкал то в грудь, то в спину, нарушая равновесие. Снег с трассы

сдуло, и доска шкрябала по льду. Я кое-как лавировал между людьми,

устроившими свалку: новичкам в таких условиях точно делать было

нечего.

Приходилось подолгу ждать ребят на развилках, напряжённо всматриваясь

в метель, чтобы никого не пропустить. Все ехали медленно и аккуратно –

на таком льду это было единственным верным выбором. Пока мы

спустились до одного из кресельных подъёмников, все уже знатно

вымотались. Лёха приехал одновременно со мной.

– Как тебе погодка? – спросил я.

Лёха ответил, и такое количество русского мата в антураже

цивилизованной Австрии вызвало у меня настоящую ностальгию по

родине. Суть речи была такова, что погодка, в общем, не самая хорошая,

определённо видали мы и получше.

– Лёд, – буркнул я.

– Давай на пухляк, есть нормальный спуск к С31 .

– Так не видно же ничего!

– Зато снег!

Идея представлялась довольно рискованной. Катание по целине требует

особой техники: использовать «скользяк» , не тормозить в низинах, не

давить на кант. Если упасть, то подняться потом на ноги – задача

нетривиальная. Руки уходят по плечи в снег, а опоры всё равно не

находят. Из-за этого процесс приобретает особые краски и выглядит в

меру забавно, если наблюдать за ним со стороны. А если падение к тому

же произошло в низине, то выбираться оттуда можно очень и очень долго.

Поэтому важно видеть рельеф хотя бы на каком-то приличном отдалении,

а не только перед своим носом.

Я с сомнением прищурился в сторону склона, выискивая глазами ребят.

Мне показалось, что в метели мелькнула зелёно-оранжевая куртка Тани.

– Давай попробуем. Но остальных не стоит туда брать.

– Пусть сами решают…

Когда все ребята спустились, мы обсудили нашу задумку. Фрирайдовый

спуск шёл вдоль обрыва, внизу которого находилось шоссе. Если случайно

съехать налево, то подняться уже не получится. Сам трек имел несколько

довольно продолжительных подъёмов, которые можно было пройти без

труда, если не падать и не застревать.

Здравое решение не ехать принял только Колян, а вот Паша и Таня

вызвались с нами. Мы спустились до съезда, где нужно было уходить с

трассы вправо, в снежную пустыню. Я не видел здесь ни одного следа от

сноуборда или лыж, но дальность обзора вообще составляла метров

пятнадцать, а дальше всё сливалось в белёсую пелену, так что сказать

наверняка было трудно. Лёхе надоело ждать, и он исчез в метели.

– Ты точно этого хочешь? – крикнул я Тане.

– Что я, не мужик, что ли?

Я перебросил доску через сугроб сбоку трассы и встал на целину.

Теперь уже нельзя было смотреть назад и останавливаться. Я ехал,

сместив вес на заднюю ногу и стараясь держаться рядом со следом от

доски Лёхи. Скорость была неплохой, и подъёмы проходились без труда.

На одном из них я остановился – здесь это было не страшно, ведь дальше

снова начинался спуск – и посмотрел назад. Ни Паши, ни Тани видно не

было. Я решил подождать их, но простоял минут пятнадцать, а они так и

не появились на горизонте.

Справа от меня была низина, а за ней – ещё один холм. Я подумал, что

ребята могли проскочить за ним, и продолжил спуск. Фрирайд

действительно был прекрасен. Вскоре я оказался у резкого спуска:

пологий склон сменялся почти отвесным. Спускаться приходилось

широкими виражами, между делом цепляясь рукой за чахлые кустики.

Внизу меня ждала трасса. Лёха валялся на животе рядом с большим ярким

щитом с картой.

– Ребят не видел? – крикнул я.

– Нет! Поехали?

– Я дождусь.

Он кивнул, поднялся на ноги и снова исчез в метели, а я приготовился к

длительному ожиданию.

Через полчаса никто из ребят не появился, и я начал им звонить. Номер

Тани был недоступен, а Паша не брал трубку. Прошло ещё полчаса, и я

уже начал немного волноваться. Пришла смс-ка от Паши: «У меня все ОК,

выбрался с другой стороны». Звучало это интригующе – с какой такой

другой стороны? – но в тот момент у меня были другие причины для

беспокойства.

– Таня с тобой? – написал я.

– Нет.

Ожидание продолжилось. Каждые пятнадцать минут я звонил Тане, но без

толку. Я обдумывал все возможные варианты. Самое очевидное: она упала

и выбирается из снега. Но ведь прошло уже больше часа! Так что

существовала вероятность, что она всё же случайно съехала налево по

склону и сейчас ловит машину где-то на дороге. Был и наихудший

вариант: она получила травму и лежит в снегу, одна, с разрядившимся

телефоном, не может доползти до трассы, не может позвать на помощь.

Воображение рисовало мне картины падения головой на камни,

сломанные конечности… Известный эффект: волнуясь за кого-то, всегда

предполагаешь самое худшее. Нужно было подавлять фантазии и

оценивать вероятности здраво.

Какое максимальное время может потребоваться, чтобы выбраться на

трассу в случае падения? Я прикинул, восстанавливая в памяти свой путь.

Наверно, максимум – часа полтора.

К тому времени, как эти полтора часа прошли, меня уже знатно

припорошило снегом. Хорошо, что снаряжение позволяло такие лёжки, но

пришла пора подниматься и спасать Таню. Своими силами я мог сделать

немногое: даже если подняться на подъёмнике и проехать целину ещё раз,

вероятность разминуться близка к стопроцентной. Но человек – существо

социальное, и пришло время звать на помощь. Я спустился до С31,

отстегнул сноуборд и прошёл в будку дежурного, уверенно толкнув

металлическую калитку с большой красной табличкой «DO NOT ENTER» .

Дежурный, по виду похожий на турка, не очень хорошо знал английский,

но мысль мою уловил. Я описал ему внешность Тани, назвал её возраст и

имя и показал на карте наш маршрут. Дежурный передал информацию по

рации и сказал, что туда высылают снегоход. Он ещё долго пытался

узнать у меня что-то по поводу снега, но я никак не мог понять его

вопрос. Наконец, до меня дошло: его интересовала глубина. Я на секунду

задумался и приложил ладонь к солнечному сплетению. Дежурный

развеселился и добавил что-то насчёт ума тех, кто в метель едет на такую

целину. Спорить не приходилось.

Хорошо это было или плохо, но волнение моё прошло. В нём больше не

было смысла: на данный момент я сделал всё необходимое, чтобы помочь

Тане. А через полчаса появилась и она сама – подъехала к подъёмнику. Я

высунулся из будки и помахал, чтобы она подождала меня, а сам стал

горячо благодарить дежурного за помощь. Он пожал мне руку и по рации

сообщил коллегам, что спасательную операцию можно сворачивать.

– Эй, ты как? – я подошёл к Тане.

Она стояла с опущенной головой. Маску она сняла, и я увидел, что глаза у

неё на мокром месте.

– Пойдём, – я взял её за руку.

Я пристегнул сноуборд к передней ноге , и мы уселись на кресельный

подъёмник. Хотя ветер уже почти стих, я всё равно закрыл ветрозащитный

экран, и нам стало тепло и уютно.

Как оказалось, Таня упала в довольно неудачном месте, из-за чего ей и

пришлось ползти по снегу два часа. Неудивительно, что состояние у неё

было на грани.

– А трубку-то ты почему не брала? Даже снегоход пришлось тебе

вызывать.

– Серьёзно?..

– Ещё как.

– Так у меня же только рабочая трубка с собой!

Вот я балда… Она же говорила, что личный телефон оставляет в номере,

чтобы не разбить и не промочить его. Это совершенно вылетело у меня из

головы.

Я обнял Таню за плечи. Она сняла шлем, уткнулась в меня и

расплакалась. Я сжимал её плечо, потом целовал в макушку. Потом шутил.

К вершине мне удалось более-менее привести её в чувство.

С ребятами мы пересеклись примерно через час у одного из подъёмников.

Паша рассказал, куда и как он выбирался, ведя пальцем по карте, и это

оказалось поразительно. Он прополз и проехал верхом на доске огромное

расстояние. Если Таня выбиралась вправо-вниз, то он – влево-вверх и с

более высокой точки. В итоге он пересёк лес и вылез на трассу, по

которой мы даже ни разу не спускались. Я не знал, смеяться или

сочувствовать.

Сегодняшний день что-то изменил в Тане. Она стала более задумчивой, а

черты её лица – более мягкими. Сегодня ей впервые понадобились моя

защита и поддержка, и теперь она даже как будто держалась ближе ко

мне. Её тёмные глаза, метавшие молнии во время недавнего спарринга,

теперь были спокойны, но оттого чёрная гладь их зрачков стала даже

более пугающей.

* * *

Вечерние посиделки сегодня отличались от обычных только тем, что все

были дико уставшие, а к тостам добавилась парочка в мою честь. Когда

мы с Таней распрощались со всеми и зашли к себе, я негромко сказал:

– Знаешь, сегодня определённо был непростой денёк. И всё же мне было

хорошо, потому что ты была рядом. Хоть ты и пыталась скрыться от меня в

пурге! – я усмехнулся.

В этот раз она сама обняла меня.

Происшествие со снегоходом что-то изменило в наших отношениях. В

следующие несколько дней мы сильно сблизились, став настоящей парой.

Я заботился о Тане и на склоне, и в обычной жизни. В присутствии друзей

мы не показывали, что между нами есть что-то большее, чем дружба, а

догадаются они или нет – мне было безразлично. Таня чувствовала мою

нежность и постепенно сама начала открываться, становясь более

женственной и прекрасной, чем когда-либо раньше.

В один из вечеров я жарил яичницу, а Таня уютно расположилась в кресле

– в моём тёплом свитере и с кружкой чая. Некоторое время она просто

наблюдала за мной, потом подошла и нежно прижалась сзади. Так и

остались: я готовил, а Таня обнимала меня.

А в другой раз, когда мы всей компанией пошли гулять после катания,

Таня начала замедлять шаг, незаметно придерживая меня за руку. Я

удивлённо обернулся. Она лукаво глянула в сторону парней, которые

удалялись от нас, а потом поцеловала меня так, что у меня закружилась

голова. Когда поцелуй закончился, я ничего не сказал, только улыбнулся

и повёл головой вперёд: нужно было догонять остальных.

Последний день мы решили провести вдвоём и отправились на электричке

в Инсбрук. Было солнечно и прохладно, и мы гуляли по набережной,

слушая шум реки, а затем решили взойти на гору – к озеру Мюль.

Тропа петляла среди гигантских елей, на иглах которых дрожали

мельчайшие капельки. Ботинки то месили мокрый снег, то хлюпали по

размякшей чёрной земле. Лес медленно просыпался, оживал, кружа

голову запахом хвои и прелой листвы.

Солнце клонилось к закату, и лес пронизали рыжие лучи. Когда мы

наконец вышли на плато, то увидели, что оно почти целиком освободилось

от снега, а местами уже пробивается молодая трава. Здесь, на солнце,

сразу стало теплее. Я расстелил на траве куртку, и мы улеглись рядом.

Таня поцеловала меня в скулу и уткнулась носом мне в шею. Моя рука

нашарила её прохладную ладошку. Пусть это счастье было взято взаймы,

оттого оно не становилось менее реальным.

* * *

Вечером перед отъездом мы собирали вещи в молчании. Отправляться

предстояло в четыре утра – в самый раз, чтобы уж точно не выспаться.

Настроение у меня было мрачным и торжественным. Целых четыре дня я

был счастлив. Это очень много – и больше, чем некоторым выпадало за

всю жизнь. Теперь пришла пора платить по счетам.

Таня выглядела подавленной, и я старался лишний раз не смотреть на

неё. Когда бо́льшая часть вещей была собрана, я заглянул в спальню,

чтобы проверить тумбочки. Таня зашла следом и прижалась ко мне сзади.

Я развернул её и осторожно опустил спиной на кровать. Кажется, я ещё

никогда не видел её столь печальной.

– Эй, ты чего? – полушутливо спросил я.

Таня притянула меня к себе, запустив пальцы мне в волосы.

– Кажется, я уже не так уверена.

– В чём? – говорить в таком положении было не очень удобно.

– В том, что мы не смогли бы встречаться.

Первая моя мысль была: «Что?!» На всякий случай я её озвучил:

– Что?! У тебя внезапно появились ко мне чувства?

– Я не говорила, что их не было.

– То есть теперь ты хочешь со мной встречаться? А как же Андрей?

– Я же сказала, что не знаю.

Твою-то мать. Отличный момент она выбрала для такого заявления!

Отняв её руки, я перекатился и лёг рядом на спину, взявшись за голову.

Казалось бы, я должен быть счастлив! На деле же… я даже не мог

однозначно ответить на вопрос, хочу ли встречаться с Таней. Нет, она не

перестала мне нравиться! Просто, чтобы избежать боли и разочарования,

я так убедительно внушал себе, что мы не будем вместе, так старательно

готовился подавить чувство, что теперь всё получилось само собой! И

перестроиться было совсем не просто. Вдобавок Таня не сказала «я хочу

быть с тобой», нет, она была «не уверена»! Понятная ситуация снова

превращалась в сомнительную.

А может, это шанс?..

– Тань, ты сама-то знаешь, чего хочешь?

– Да. У нас до отъезда есть ещё пять часов, и я хочу провести их с тобой.

3

Наплевав на конспирацию, которая и так трещала по швам после поездки

в Инсбрук, я всю дорогу держал Таню за руку. Прощание состоялось на

Киевском вокзале, куда пришёл наш аэроэкспресс. Глаза у Тани были на

мокром месте, я же улыбнулся и поцеловал её. Она поехала к Андрею.

Теперь всё зависело от меня. После признаний Тани и последней ночи в

Австрии я ждал, что в ближайшие дни – а может, и немедленно – она

порвёт с Андреем. Встречаться ли с Таней – уже официально? Этот вопрос

вскоре должен был снова стать актуален.

Теперь меня несколько смущало то, что Таня способна изменить своему

парню, в чём я убедился, так сказать, на личном опыте. Но всё же я сам

склонял её к этому, а если в результате она влюбилась в меня и

признается во всём Андрею… Измена ли это? Или всё-таки закономерная

смена партнёра? Да и кто знает, какие поступки Андрея могли подтолкнуть

её к этому?..

В общем и целом, несмотря на некоторые сомнения, я решил попробовать.

Таня меня восхищала, и отношения с ней обещали стать очень яркими. Но

день шёл за днем, а она не объявляла о разрыве с Андреем. Теперь она

вела себя так, как будто в Австрии ничего и не было, и наше общение

постепенно теряло былой задор, сводясь к работе. Пару раз я пытался

расшевелить её и развести на беседу более интимного характера, но она

не реагировала на мои попытки, будто не замечая их. Это потихоньку

начинало раздражать: мало того, что страдало моё самолюбие, так ещё и

постоянная неопределённость действовала на нервы. Я решил, что доведу

эту историю до логической развязки.

* * *

Февраль подходил к концу, когда в «Экстремальную Москву» почти

одновременно обратились две пары по поводу организации свадеб. Мария

взяла клиентов в оборот, и я, слушая её отчёт, понимал, что в этом деле

мы – полные профаны. Для нас не было проблемой организовать каждую

часть программы по отдельности, но ни у кого из сотрудников не было

представления о полном цикле процесса. С ходу браться организовывать

свадьбу, не имея ни опыта, ни теоретической подготовки, было

рискованно. Мало ли, не учтём пару мелочей, и на свадьбе не окажется

тамады, алкоголя, невесты, или что там ещё требуется?..

Я дал Тане задачу: под видом покупателя бросить клич по свадебным

агентствам и собрать максимум информации. Результатом такого опроса

явился ряд коммерческих предложений на почте: штук пять абсолютно

бесполезных и одно нормальное, около десяти обещаний прислать

информацию – без дальнейшего продолжения – и множество приглашений

на личную встречу. Я вздохнул: мне снова предстояло надевать костюм, а

я это не слишком любил.

Мы встретились с Таней на Автозаводской. После вчерашней сырости на

улице подморозило, и пешеходы скользили по катку, который образовался

на тротуарах. Я облачился в брюки и рубашку, поверх которой надел свою

самую тёплую куртку с капюшоном. Таня же, как обычно, пришла в лёгкой

курточке и кедах, приплясывая от холода. Я поцеловал её прохладную

щёку. Едва я ощутил знакомый запах, как сердце забилось быстрее, а в

животе слегка заныло. С момента возвращения из Австрии прошло десять

дней, а я ощутил себя так, будто ещё вчера был в Таниных объятиях.

– Одежда в твоём стиле. Погнали!

Сегодня мы были женихом и невестой.

Немного поплутав, мы отыскали респектабельный отель, на первом этаже

которого расположилось свадебное агентство. Миловидная девушка лет

тридцати в очках встретила нас в холле. Она представилась Лаурой и

провела нас в офис, не без труда отворив тяжёлую деревянную дверь.

Офис состоял из двух комнат с высокими потолками. В деревянных

шкафах была расставлена всякая всячина: картонные коробки и папки,

книги, картины, вазы с сухими цветами. В углу был свален реквизит, явно

предназначавшийся для декора помещения: искусственные еловые ветви,

рулоны с лентами, куски ткани и даже подвесной светильник. Запах здесь

стоял старый и солидный.

Мы прошли в дальнюю комнату и расселись за дубовым овальным столом.

Я вытащил блокнот и ручку. Лаура поставила перед нами ноутбук,

который казался единственным современным элементом в этой ретро-

обстановке.

Таня в общих чертах изложила наши пожелания по поводу свадьбы и

ответила на придирчивые расспросы. Я старался помалкивать, чтобы

своим неведением провалить всё дело. Например, уже на этапе

первичного допроса я уловил мысль, что в загс надо записываться

заранее, и вроде как даже не всякое отделение можно выбрать. Я-то

думал, туда просто приезжаешь и идёшь расписываться, а оно вон как

выходило.

– Итак, какой у вас бюджет? – спросила Лаура.

– Очень хотелось бы уложиться в семьсот тысяч, – ответил я.

– Бюджет приемлемый, можно работать. Давайте посмотрим, что мы

сможем сделать.

Лаура начала рассказывать всё о нашей будущей свадьбе, подробно

разбирая каждый этап. Я бешено строчил в блокноте: список площадок,

график, свет, звук, фото, ведущий... Здесь же были заметки с идеями,

вроде таких: «Труба, из которой дичайше выдуваются конфетти. Подуть

на девушку в платье, в лицо?»

– Какой выберем стиль? Наверно, вам подойдет скорее урбан, во всяком

случае, не рустик и не эко, – предположила Лаура.

– Да, думаю, не рустик, – с серьёзным видом покивал я.

Таня удивлённо покосилась на меня. А я и понятия не имел, что означают

эти слова.

Наконец все вопросы были разобраны. Мы с Таней по уши наполнились

информацией к осмыслению. Я пообещал Лауре, что мы обдумаем все

предложения и дадим ответ. Когда мы уже одевались, Лаура внезапно

спросила, словно спохватившись:

– А давно вы решили пожениться?

– Мы с Мишей встречаемся два года. В декабре он сделал мне

предложение, – улыбнулась Таня.

– Ну что ж, вы большие молодцы!

Это прозвучало забавно, и я усмехнулся. Лаура удивлённо посмотрела на

меня, и я, чтобы сгладить неловкий момент, кивнул ей и обнял Таню за

плечи. Я чувствовал себя странно: в какой-нибудь другой жизни мы с

Таней могли бы на полном серьёзе планировать свадьбу, а сейчас это

была лишь игра. Мы пришли сюда по нуждам бизнеса, но для меня этот

вечер значил гораздо больше. Я гадал, чувствовала ли Таня то же самое.

Я пригласил Таню поужинать в кафе. По дороге мы много шутили – благо,

нам было над чем. Несмотря на всю иронию ситуации, полученная

информация оказалась очень полезна. Теперь нужно было грамотно

использовать её, чтобы не ударить в грязь лицом перед клиентами.

Шутливый стиль общения продолжался и за ужином. Доев свою гречку, я

откинулся на спинку стула, в полумраке разглядывая Таню. Мы сидели

напротив, и это радовало: мне не хотелось чувствовать её тепло и запах

во время предстоящего разговора.

– Тань, нам надо поговорить. Я хочу понять, что именно представляют

собой наши отношения. Судя по всему, встречаться со мной ты не

хочешь… Почему бы тогда это не озвучить?

Лицо Тани застыло.

– А почему ты думаешь, что не хочу?

– Хорошо. Таня, ты хочешь со мной встречаться?

Она опустила голову. Ожидая ответа, я вертел в пальцах зубочистку.

Полминуты спустя Таня упёрлась локтями в стол и опустила лицо в

ладони.

– Я встречаюсь с Андреем. Я не могу просто так взять и расстаться с ним…

Я ощутил бессилие, будто пытался удержать песок, убегающий сквозь

пальцы. Кажется, несмотря на всё произошедшее, я так и не получил

какого-либо существенного влияния на Таню.

– А что, можно расстаться не «просто так», а как-то по-особенному? Что-

то мне кажется, если бы я тебе реально нравился, проблемы бы не

возникло.

– Это не так просто. Мы же почти два года вместе…

Внезапно я понял, что продолжать разговор бессмысленно: Таня уже дала

ответ. Возможно, я и смог бы вытянуть из неё реальную причину отказа,

но только не заставил бы изменить решение. Я положил руку на стол,

подводя черту. Главным образом я подводил её для себя.

– Тань, давай договоримся, что останемся друзьями. Так будет лучше,

потому что желания встречаться я у тебя не вижу, а неопределённость

меня не устраивает.

– Что ж, раз это твоё решение… – протянула она.

Я встал и бросил зубочистку на стол.

– Вот только этого не надо! Это твоё решение, а не моё, – она открыла

рот, чтобы что-то сказать, но я наставил на неё палец, и она промолчала.

– Давай закроем эту тему. Договорились, значит, договорились.

Степень моей досады сложно было переоценить. Я снова предлагал Тане

встречаться, и снова она была не готова, не знала, в чём-то сомневалась.

В очередной раз я подумал, какой разительный контраст составляла эта

неуверенность со смелостью, проявляемой ею в спорте. Пора было

наконец оставить Таню в покое и отойти в сторону. Это я и сделал на

Павелецкой, отходя в сторону перехода на кольцо. Напоследок я

наклонился и быстро поцеловал Таню в губы, а в ответ на её удивлённый

взгляд весело подмигнул, показывая, что произошедшее меня ничуть не

расстраивает.

* * *

Снова потянулись рабочие будни, и я не давал Тане ни малейшего намёка

на разочарование и обиду – тем самым я признал бы себя проигравшим. С

задушевными беседами я решил завязать – раз уж отношений у нас не

вышло, впредь следовало поберечь нервы.

Таня подготовила коммерческое предложение по свадьбе, используя

новую информацию, и отправила его клиентам. Предложение было

хорошим, но одни клиенты к тому времени уже выбрали другое агентство,

а другие болтались в нерешительности.

На четвёртый день после разговора в кафе, в девять утра, Таня написала,

что ей нужен выходной, и была при этом подозрительно скупа на слова.

– Конечно, выходной у тебя есть. Как ты себя чувствуешь?

– Как будто по мне проехал грузовик.

Я задумался. Пожалуй, эту ситуацию можно было отнести к особенным.

Тут даже из формальной вежливости стоило спросить, что случилось.

– Я рассталась с Андреем, – ответила Таня. – Сейчас перевожу вещи, мне

друг помогает.

Внутри у меня всё перевернулось от радости. Таня передумала! Стоило

мне пойти ва-банк и поставить вопрос ребром, как она выбрала меня.

Непонятно только, что заставило её ждать целых четыре дня, но,

возможно, она просто собиралась с духом.

– Из-за чего расстались?

– Не хочу обсуждать.

– Почему?

– После такого ты перестанешь со мной общаться.

– Что за глупости? – я был немало озадачен.

– Лучше просто забудь.

Мотивы, которые я видел у Тани, не могли объяснить подобное поведение.

Я явно проглядел, упустил из виду какую-то важную деталь. Мной овладел

весёлый азарт: докопаться до сути, вытащить правду на свет.

– Ну уж нет! Ты то заявляешь, что хочешь быть со мной, то не хочешь, то

тут же расстаёшься с Андреем. Я могу не быть вместе с кем угодно, но я

хочу знать правду! На мой взгляд, я её заслуживаю.

– Может, и так, но нужна ли тебе эта правда?

– Тань, эти загадки и намёки у меня уже вот где сидят. Да, мне нужна эта

правда – давно пора.

Она долго молчала.

– В любом случае, это история не для «контакта».

– Хорошо, давай встретимся.

Вероятно, Таня всё ещё была не в себе после расставания, и это мне

предстояло выяснить уже завтра. Я собирался провести с ней пару часов:

погулять, попить кофе и обстоятельно обсудить её историю. Но за полчаса

до встречи мне неожиданно позвонил замдек, с которым я договаривался

насчёт справки для олимпиады по программированию, и заявил, что

получить её можно только в течение ближайших полутора часов. Теперь

на общение с Таней у меня оставалось всего двадцать минут. Я вовсю

извинялся перед ней в чате, но перенести или отменить поездку в

Бауманку не мог: олимпиада была уже завтра, и без справки меня бы туда

не пустили. Удобнее всего было встретиться на Курской, и мы решили

посидеть прямо на вокзале.

Таня выглядела подавленной, но я, неожиданно для себя самого,

обрадовался ей и нежно обнял. Тень Андрея, до сих пор незримо стоявшая

между нами, наконец исчезла.

Мы зашли в вокзальную столовую и уселись за столик в углу. Здесь горел

тусклый свет, достаточный, чтобы оценить убожество обстановки: грязь на

керамическом полу, мутные разводы на столах. Сидели мы на чёрных

диванах из кожзама, и мой оказался прожжён, как будто в него тыкали

сигаретой. Сквозь дырку проглядывал поролон. В воздухе стоял еле

различимый запах хлорки.

Из посетителей – трое мужиков в толстенных куртках в углу. У их стола

сгрудились баулы с вещами, полностью перегородив проход. Официантка

с унылым лицом протирала стойку у кассы – похоже, на обслуживании

можно было не настаивать.

– У тебя красивые волосы, – я ободряюще улыбнулся Тане.

– Спасибо.

– Ну что, к делу?

– Что конкретно ты хочешь узнать?

– Из-за чего вы расстались с Андреем, естественно.

Таня слегка нахмурилась. Она была очень красива в этот момент.

Внезапно мне захотелось перегнуться через стол и провести рукой по её

волосам. Но прежде, чем я успел это сделать, она слегка пожала плечами,

морщинки у неё на лбу разгладились, и она заговорила:

– В общем, после Австрии мне надо было всё обдумать. Как всегда, чтобы

отвлечься, я решила убиться на тренировках, а там у нас есть один

парень… – она замолчала на несколько секунд. – Ваня.

«Как это сильно звучит, – подумалось мне. – После такой паузы можно

было и поинтереснее имя назвать».

– Он мне вообще-то давно нравился, а теперь предложил подвезти после

тренировки и… ну ты понял.

Внезапно у меня заныли зубы. Улыбка застыла, и я решил её не убирать.

Какая удача, что я не успел погладить Таню по волосам.

– Пожалуй, это было как раз то, что мне в тот момент требовалось, – она

снова пожала плечами.

– Я так понимаю, вы переспали. И что потом?

Как мне хотелось, чтобы она ответила, что я неправильно её понял.

– Похоже, он думал, что мы встречаемся. У него моего «контакта» не

было, только телефон. Но он как-то всё же нашёл меня. И увидел фотки с

Андреем.

– Не пойму. Сколько времени длились эти ваши «отношения»?

– Недели две.

Ах вот оно что.

– И?

– Ну что… он решил, что я его обманывала, и написал обо всём Андрею!

Я расхохотался.

– Очень смешно, – проворчала Таня. Но сразу же тоже усмехнулась.

– И что Андрей?

– Назвал шлюхой и велел собирать вещи.

– Справедливо.

– Ты думаешь? Мы всё-таки два года встречались.

– Вот именно.

Мы помолчали.

– И что, теперь ты будешь встречаться с этим новым парнем с бокса?

– Он не будет. Он тоже считает меня шлюхой.

– Ну что ж, сочувствую. Один вопрос: в чём был смысл скрывать всё это от

меня?

– А с чего ты решил, что я скрывала?

– Ты просто исчезла из моей жизни. Я тебя спрашивал о причинах, и ты не

отвечала. Теперь же оказывается, что всё это время ты попросту была

занята – и не Андреем, а другим парнем.

– Мне сложно было разобраться в себе. Я не знала… Не знала, как лучше

поступить.

– Слушай, Тань. Я же объяснял тебе свой подход. Важен не секс, а

чёртова честность. Неужели ты совсем не уловила… моей мысли?

– Уловила. Но я не была уверена, что ты распространяешь это и в свою

сторону.

– Твою ж мать! Говоришь всё людям прямо, а они всё равно пытаются

найти какой-то другой смысл и решить за тебя. Не понимаю, как жить в

таких условиях, – я с усмешкой развёл руками.

– Теперь ты перестанешь со мной общаться?

Я бросил взгляд на настенные часы. У нас оставалось ещё почти десять

минут, но я не хотел больше находиться рядом с Таней.

– Перестану! Но ненадолго: просто мне уже пора бежать в Бауманку.

Спишемся.

– Да, спишемся.

Я быстро обнял её на прощание, вышел из столовой и повернул налево – к

боковому выходу из вокзала. Чуть позже, шагая от метро в сторону

Бауманки, я смеялся в голос.

Две недели!

Две.

Недели.

Она ничего не говорила мне, она уходила от ответа на вопрос, почему не

хочет со мной встречаться. Подумать только: в кафе на Автозаводской я

напрямую дал понять, что не верю ей, но она всё равно не сказала

правды…

Пока я бегал по делам, мои силы подпитывала весёлая ярость. У меня

попросту не было времени полностью осознать произошедшее. Лишь когда

я оказался дома, сидя в кресле и уставившись в стенку над монитором,

меня накрыла волна боли и отвращения.

Я с нежностью и теплом заботился о Тане, открывал ей свои чувства. Мы

обсуждали возможность серьёзных отношений. И в это же самое время она

занималась сексом с любовником, не сказав мне ни слова. Я был оплёван.

На моих чувствах не то чтобы специально потоптались, а просто прошлись

по ним, не заметив. Внутри меня будто зрел кашель: хотелось отхаркать

гадость, скопившуюся внутри.

Пытаясь отвлечься, я взял книгу, но не воспринимал написанное. Мой

разум будто оцепенел, меня знобило.

Злость могла бы привести меня в чувство. Какого чёрта! Не я ли говорил

себе, что Таня – не лучший выбор для серьёзных отношений, и мне нужна

не она, а Надя?!

Завтра была пятница, и утром мне предстояла олимпиада. Я с трудом

представлял, что хорошего смогу напрограммировать в таком состоянии,

но отказываться было нельзя: это значило бы, что Танино признание само

по себе уже нанесло мне вред, заставив проиграть хоть в чём-то. Я не

готов был смириться с этим.

Тем не менее, мне определённо нужно было всё обдумать и решить, что

делать дальше. Я взял билет на поезд, чтобы вечером после олимпиады

отправиться в Минск и провести там выходные.

* * *

Минск встретил меня зеленью, прохладой и неуверенным солнцем,

которое то выглядывало краешком из-за облаков, то снова укутывалось в

них.

Я отправился на прогулку, глазея по сторонам: на выцветшие щиты с

социальной рекламой, советского вида магазины и милые сердцу

панельные девятиэтажки. Слабо улыбнувшись этим ностальгическим

пейзажам, я нырнул в парк – следом за рекой Свислочью, пробегавшей

через весь город.

Я шёл без остановки, стараясь как можно глубже вдыхать ветер с реки:

казалось, он может очистить меня изнутри. Через несколько часов ноги

заныли от усталости. Я остановился у каменного парапета и вгляделся в

воду. По ней прошла серебристая рябь. Мысли мои потекли свободно.

Продолжать общение с Таней совершенно не хотелось. Её поступок я

воспринимал однозначно: измена. Да, мы не были в официальных

отношениях, но это формализм. Я открывался ей, а она врала мне в лицо.

Можно было уволить её из «Экстремальной Москвы» и прекратить

общение совсем. Это было крайне заманчиво: в отсутствие постоянных

контактов с Таней мои переживания сошли бы на нет, и со временем я

смог бы вовсе забыть про неё. Но у такого решения имелись свои минусы.

Таня работала хорошо и выполняла большой объём необходимых задач.

Увольнение сотрудника неизбежно влечёт за собой сложный период, когда

нужно искать и обучать нового, а обязанности старого временно возлагать

на других. В нашей маленькой фирме, конечно, их пришлось бы возлагать

на меня самого. У меня же приближалась защита диплома, а выполнен

пока был только пункт «выбрать тему». В ближайшее время нужно было

приступать к реальной подготовке. Так что в случае увольнения Тани я

оказался бы завален делами по самую макушку.

Была и другая проблема – Анапа. Очень уж мне не хотелось заниматься

этим проектом самому: уговаривать людей куда-то поехать… слушать их

отмазки… на это у меня аллергия с детства.

Но и это ещё не всё. Дело в том, что я толком не верил в успех нашего

тура. Даже не так. Вера пусть остаётся верующим, я же оценивал текущую

ситуацию на рынке и предполагал, что клиентов мы соберём мало –

исчезающе мало. А вот те, кто всё же придёт, могут быть немало

удивлены, не найдя потрясающей тусовки, описанной в наших рекламных

объявлениях. В таком случае мне не хотелось самому краснеть перед

участниками, как не хотелось и на месте организовывать их, расселять,

развлекать, отвечать на претензии. Для этого всего нужна была Таня.

Получалось, что увольнение Тани было сопряжено с немалыми

трудностями. Таня понимала это, а значит, пойдя по этому пути, я

фактически расписался бы в своём поражении. Всё равно что признаться:

«Я пытался показать тебе, что история с Ваней меня не трогает, но это

оказалось слишком сложно. На самом деле ты ранила меня в самое

сердце, и теперь само общение с тобой приносит мне страдание. Я готов

перенести любые трудности с работой и учёбой, лишь бы не видеть и не

слышать тебя больше».

Разумеется, я не мог пойти на такое. Таня наплевала на мои чувства, и я

видел единственный способ сохранить достоинство: показать, что её

поступок меня не тронул, причём показать это максимально

правдоподобно, не давая и повода усомниться. Таня должна была видеть:

я не потерпел никакого урона, а лишь продолжаю извлекать выгоду.

* * *

К концу дня мои колени разболелись от десяти часов беспрерывной

ходьбы. Я был одет достаточно тепло, но ослаб от собственных

переживаний и начал замерзать. Согреться никак не удавалось, и я

отправился в хостел, который нашёл через интернет. Хостел оказался

обычной трёшкой, где каждая комната сдавалась посуточно. Заправлял

здесь бывший краповый берет по имени Лёня. Большое пузо, мускулистые

руки, густая чёрная борода, предплечья, тёмные от татуировок… Он

походил на медведя, но небольшого – что-то вроде барибала.

За ужином собрались Лёня, его жена Маша и двое ребят из Америки – Бен

и Кевин. Они изучали в Белоруссии русский язык – Россия им такой

возможности не предоставила. Лёня травил байки тех времён, когда он

работал личным охранником вип-персон, а я кивал и восхищался. Бен

постоянно подшучивал над Лёней на слабом русском, и все смеялись.

Мужчины пили пиво, а я отогревался чаем.

После ужина Бен предложил мне сходить с ними в ночной клуб. Больше

всего я мечтал немного почитать и уснуть, но у безжалостного

наблюдателя были другие планы на вечер. Моя поездка в Минск сама по

себе уже намекала на поражение: ведь я отправился сюда один, чтобы

поразмышлять, погулять и почитать. Я не собирался рассказывать об этом

Тане, но у других людей это могло вызвать недоумение, и меня уже

несколько раз спросили за ужином: «А почему ты не поехал с друзьями?»

Поход в клуб был неожиданным приключением и уже несколько менял

ситуацию – при взгляде со стороны.

Ещё более заманчивой выглядела другая возможность: поражение в

отношениях с Таней обернуть победой здесь, в Минске. А если поездка на

выходные объединит в себе знакомство с американцами, поход в клуб и

соблазнение местной девочки, никто не назовёт меня проигравшим.

– Sure, why not , – ответил я.

В клубе собралась, похоже, вся молодёжь Минска. Любой шаг давался с

трудом: нужно было протискиваться между людьми, стараясь не угодить

под летающие локти танцоров. Дым от сигарет и кальянов стоял стеной,

дышать было трудно. Американцы отправились разыскивать какого-то

друга, я же ввинтился в толпу на танцполе.

Стараясь не задеть лихо отплясывающих парней, что потребовало

определённых навыков уклонения прямиком из «Матрицы», я пробрался к

барной стойке. Оглядев девчонок, выбрал наиболее симпатичную и сел

рядом. Девушку звали Даша. Она довольно живо отреагировала на мои

вопросы и посмеялась над средненькой шуткой, что она пришла в клуб,

чтобы посидеть в одиночестве и подумать. Я заказал коктейли. Привычная

схема знакомства раскручивалась, но я не чувствовал ни азарта, ни

удовольствия от процесса. Только усталость.

Даша кричала мне в ухо, что в этот клуб её привели подруги, а я

машинально кивал и спрашивал себя, что же здесь делаю я сам. Как и

всегда, я боялся проигрывать, боялся выглядеть глупо: как же так,

поехать куда-то на выходные и не повеселиться. Общественное мнение,

на которое я плевал демонстративно, на самом деле не позволяло мне

следовать собственным искренним желаниям.

Я поднял руку, подзывая бармена. Даша сделала паузу в своём рассказе.

Кажется, она немного устала кричать, а разговаривать по-другому тут

было невозможно.

– Повторите, пожалуйста! – я положил на стойку купюру в двадцать тысяч

белорусских рублей.

Бармен равнодушно кивнул и стал смешивать ром с колой.

– Извини, я что-то устал. Пойду домой, – громко сказал я Даше.

– Уже?! – удивилась она.

Я кивнул и, не давая ей возможности продолжить разговор, отступил в

толпу. Пробиваясь к выходу, я встретил Бена и попрощался с ним. Он уже

был пьян, лез обниматься и никак не мог понять, почему я ухожу.

После прокуренного и забитого клуба глоток чистого воздуха показался

настоящим подарком. Мой порыв немного удивил меня самого, и я пытался

разобраться, поступил ли я согласно собственным принципам или против

них.

Безжалостный наблюдатель не позволял отступать перед лицом страха, но

что было более реальным: страх танцевать и знакомиться, который мог

удерживать от похода в клуб, или страх показать своё поражение хоть в

чём-то, который, наоборот, толкал меня в клуб даже против моего

желания? Или оба – и что тогда? Мне казалось, я приблизился к какой-то

важной разгадке, но от усталости и выпитого алкоголя меня клонило в

сон, и мысли ворочались неохотно. Решив ещё раз обдумать эти вопросы

на досуге, я по широкому кругу двинулся обратно к квартире.

* * *

Первые несколько недель после возвращения я усиленно работал,

стараясь отвлечься, что не вполне мне удавалось. Собственное эго завело

меня в ловушку: услышав про расставание Тани с Андреем, я уверился,

что теперь она в моих руках, но вновь обманулся. Ревность распалила моё

желание. Я мечтал услышать: Таня наконец разобралась в своих чувствах

и поняла, что хочет быть только со мной. Мысли о ней преследовали меня

повсюду, я следил за каждой её записью в «контакте», стараясь уловить

перемены настроения, и даже ночью не мог избавиться от этого

наваждения. В моих снах она то предлагала встречаться, то переезжала

жить к Ване, то мирилась с Андреем…

Моё увлечение, хотя и зашло весьма далеко, всё же находилось под

контролем. С Таней я вёл себя беспечно, показывая, что произошедшее не

произвело на меня впечатления. О моих переживаниях до сих пор не знал

никто, кроме меня самого. Это делало их несуществующими для мира, а

значит, как будто нереальными.

Рассказав мне про Ваню, Таня раскрыла карты. После этого наше общение

должно было стать откровеннее или прекратиться вовсе. И оно стало

откровеннее – но лишь внешне. Теперь я общался с ней не как с той, в

которую влюблён, и даже не как с подругой, которую глубоко уважаю.

Нет, своим новым поведением я внушал ей мысль, что она – лишь одна из

подружек, примечательная главным образом тем, что с ней у меня был (и,

возможно, будет снова) секс без обязательств. Разговоры наши были

теперь полны пошлых намёков и шуток на тему Таниного распутства.

Каждый раз, отпустив очередную подобную шуточку, я замирал: вдруг

Таня оборвёт меня и вступит в спор. Вдруг я неправильно разгадал

значение двух измен подряд, и она не распутна, а просто влюбилась или

растерялась, или какие там ещё могут быть причины? Если бы она

сказала: «Миша, это всё весело, но всё же ты не прав. Ваня был лишь

мимолётным увлечением, ошибкой. Я очень хотела бы быть с тобой – и

только с тобой», – я был бы счастлив. Но всё это оставалось в области

фантазий. Таня не только не протестовала, а напротив, как мне

показалось, даже испытала облегчение. Она напропалую кокетничала,

поддерживая новый стиль общения.

Это не только каждый раз ранило меня, но и плохо вязалось с тем, что я

уже знал о Тане. В памяти крепко засело воспоминание о первой ночи в

Австрии: растрёпанные волосы, слёзы и «Если я пересплю с тобой, то буду

считать себя шлюхой». Что в её поведении было искренним, а что –

напускным, я пока не разобрался.

* * *

Пока я прикладывал усилия к тому, чтобы скрыть свои настоящие чувства,

Таню они, похоже, и без того ничуть не волновали. Она была целиком

сосредоточена на своих переживаниях, и мне оставалось лишь дивиться,

сколь сильно они походили на мои. Ирония: я считал Таню лишь приятным

приключением, она сама примерно так же относилась к Ване. Таня

бросила меня – и задела мою гордость, Ваня точно так же поступил с ней.

Теперь она не могла просто так оставить его, а наоборот – привязывалась

всё сильнее.

Ваня бросил Таню «окончательно и бесповоротно», но тут определённо

имелось поле для манёвра. Они ходили в одну секцию по тайскому боксу и

потому регулярно виделись. Таня же сделала выводы и теперь являла

Ваниному взору образ девушки, запутавшейся в своих чувствах, но

прозревшей и раскаявшейся. Она бомбардировала его звонками и

сообщениями, просила подвезти после тренировок, пускала в ход взгляды

и просчитанные касания по дороге в раздевалку. Ваня держался.

По Таниным рассказам мне уже нравился этот простой парень. Он работал

в МЧС и был кандидатом в мастера спорта по тайскому боксу. Пока я

разбирал свои чувства на составные части, как механизм, и прятал одно,

доставая на свет другое, чтобы достичь нужного внешнего эффекта, –

Ваня отдавался страсти целиком. Он бросался в омут с головой и, вначале

влюбившись в Таню, потом без раздумий порвал с ней. В отличие от меня,

он не представлял, как можно спать с девушкой, которая спит с кем-то

ещё. Теперь же его мучили сомнения и неопределённость. Он то

игнорировал Таню по нескольку дней, то срывался и начинал говорить. Он

заявлял, что ему наплевать на неё, называл шлюхой и утверждал, что ему

нужен был от неё только секс. Но Ване было далековато до моего умения

притворяться: даже мне, имеющему в распоряжении лишь пересказы,

было очевидно, насколько сильны на самом деле были его чувства.

Вряд ли Таня представляла, какую бурю вызывали во мне эти рассказы.

– Он наконец признался, что был в меня влюблён! – написала она в один

из вечеров.

В моё сердце вошла игла.

– Сегодня праздник у ребят, ликует пионерия.

На следующий день:

– Он опять сказал, что мы никогда не будем вместе.

Сердце наполняла томительная надежда: вдруг Ваня действительно порвёт

с ней?

– Где-то мы это уже слышали. В вашей истории анекдот на баяне, давай

уже больше взрывного действия.

Я всей душой болел за Ваню в этой битве, но знал: рано или поздно он

сдастся. Ваня был прост и честен, а Таня – умна, хитра и настойчива. Она

прекрасно умела убеждать, а Ваня слишком сильно хотел, чтобы её слова

оказались правдой.

Это было забавно. Работая программистом, я порой решал задачи высокой

сложности – Таня вряд ли смогла бы понять даже их условия. Я был

старше и, в конце концов, я был её начальником. Что касается Вани, то

его работа и спортивные результаты показывали, что он волевой и

сильный человек. Я прекрасно представлял, какие нужны усилия и личные

качества, чтобы получить первый взрослый разряд в тайском боксе. И он,

и я физически были несравненно сильнее Тани и могли бы справиться с

ней одним щелчком. И всё же мы оба болтались, привязанные к ней, будто

тряпичные куклы, реагируя на каждое её движение и тщетно пытаясь

разорвать эту связь.

* * *

Поездка в Анапу начала тревожить меня не на шутку. Мне не хотелось

быть с Таней, дарить ей тепло, спать с ней. Можно было полностью

отбросить все элементы отношений, оставшись стандартными друзьями, но

тут крылась другая опасность. Таня была храбра и сексуальна, она легко

могла бы найти в Анапе другого любовника. Перенести такое было бы

слишком тяжело. Сейчас Таня всего лишь добивалась другого парня где-то

на другом конце Москвы, и это уже причиняло мне боль. В поездке же я

рисковал увидеть её успех непосредственно перед собой.

Оставалась возможность проглотить обиду и в Анапе играть роль парня

Тани, как было в Австрии. Так ли это сложно? Уверен, многие

позавидовали бы: лето, море, спорт, красивая девушка рядом. Секс есть,

обязательств нет. Как говорил один в меру известный усатый персонаж,

«это роскошь, а не проклятие!» И вот тут был скрыт подвох. Снова стать с

Таней парой, пусть даже на время, значило в какой-то мере открыть свои

чувства. Отношения длиной в десять дней, пусть даже липовые, не могут

обойтись без участия и внимания, и я потерял бы часть драгоценной

защиты. Но я больше не верил Тане. Она изменяла раньше, так почему бы

ей было не повторить это снова?

Жизнь ставила мне вилку. Говорят, если не знаешь, какой из двух

вариантов неправильный, то нужно найти третий.

Моя зависимость от Тани очевидно причиняла неудобства, ограничивала.

Нужно было разрушить эту болезненную связь, отбросить пустые надежды

и сосредоточиться на реальных перспективах. И узел всех проблем можно

было разрубить единым махом.

Я никогда не любил Таню по-настоящему. Пусть она и обладала массой

достоинств, но будущего с ней быть не могло. И всегда, на всём

протяжении отношений с Таней, я не переставал любить Надю. Когда мы

расставались, я мечтал глотнуть свободы… Что ж, это было сделано.

Был ли я готов к возобновлению отношений с Надей? Однозначно ответить

на этот вопрос было трудно. Пресыщение свободой не наступило, однако

чувства к Наде определённо были живы. Я был уверен, что и она по-

прежнему любила меня. А значит, её можно было вернуть – оставалось

лишь найти компромисс в наших разногласиях.

Начни мы с Надей снова встречаться, я с радостью умотал бы с ней на

любой край света, плюнув на Анапу и Таню.

Мне стало неловко при мысли, что я хочу использовать любовь к Наде как

инструмент, чтобы освободиться от чувств к Тане. Но я сказал себе, что

последнее – лишь приятный побочный эффект. Главной ценностью

определённо была Надя.

Я стал чаще писать ей, выбирая только позитивную и нейтральную

информацию: звери, закаты, работа. Надя была не против – хотя о себе

почти не говорила.

Однажды она спросила меня о Тане, и я признался, что жил с ней в

Австрии – это и без того не было секретом в кругу наших общих друзей.

Но значение этих отношений я сознательно принизил, заявив, что Таня

интересовала меня лишь как любовница, а сейчас уже не играет никакой

роли в моей жизни. Я признался, что переживаю из-за предстоящей

поездки в Анапу, потому что мне совсем не хочется видеть Таню.

– Почему? – спросила Надя.

– Потому что сейчас мне хочется разделять путешествия и приключения

только с одной девушкой. И это не Таня.

– Можно же объяснить ей, что теперь вы будете просто дружить – и не

больше.

– Да, ты права… Мне просто не очень хочется её видеть.

«А с другим парнем мне хочется её видеть ещё меньше». Этого я не

сказал.

Естественно, я предлагал Наде встретиться. И она согласилась – спустя

всего две недели после первого предложения! Ну, как «согласилась»…

Сказала, что будет готова на это месяца через два. Что ж, это было вполне

в её стиле, и я воспрянул духом.

Моя жизнь преобразилась. До сих пор болезненное желание обладать

Таней соседствовало во мне с пониманием, что награда эфемерна, ведь

Танины чувства стоили недорого и могли пропасть так же быстро, как и

появиться. Это едва ли не приводило меня в отчаяние, ведь страсть

вынуждала меня стремиться к тому, что неизменно принесло бы в

дальнейшем новую боль. Теперь же у меня появилась надежда на что-то

настоящее и светлое, чего не нужно было стыдиться. Мечты обретали

плоть, и я отдался им всей душой.

* * *

Февраль закончился и уступил место ранней московской весне с её

бестолковым слепящим солнцем, месивом из мокрого снега и грязи,

тёмными ручьями талой воды, оттаявшим мусором и прелыми

прошлогодними листьями. Я любил это время, но сейчас я любил его

особенно, и каждая дворовая псина, каждая синица, с удивлением

щебечущая о том, что пережила зиму, каждый куст, на котором начинали

набухать почки – всё вызывало у меня невероятное чувство. Казалось, во

мне скопилось море любви, и я без оглядки тратил её, раздавая направо и

налево. Хотелось прыгать от радости и делиться с Надей всеми этими

моментами счастья, но нужно было держать себя в руках: вряд ли такой

энтузиазм пришёлся бы ей по вкусу после полугода разлуки. Я старался

выражать свои эмоции сдержанно, но всё равно писал ей каждый день.

В моей голове уже рождались планы на будущее: куда мы поедем, чем

займёмся. Мысли о Тане закономерно отошли куда-то в глубь сознания.

Заноза из сердца не исчезла, но теперь можно было просто не обращать

на неё внимания и ждать, когда она рассосётся.

Впрочем, отношения с Надей развивались несколько труднее, чем я

надеялся. На мои сообщения она отвечала будто бы с опаской. Я понимал,

что ей всё ещё тяжело, и не обижался, но тосковал по тем временам, когда

мы доверяли друг другу полностью. Хотелось, чтобы Надя, как раньше,

обняла меня, укрыла от мира. Но для этого нужно было потерпеть.

* * *

Рабочее общение с Таней продолжалось: у неё не должно было возникать

сомнений, что поездка в Анапу состоится, как и моё в ней участие.

Попутно Таня делилась новостями про Ваню. Я с трепетом и волнением

ждал момента, когда он наконец сдастся под её натиском. И вот Ваня

согласился забрать её после учёбы на машине. Зная Таню, я понимал, что

из такого шанса она постарается выжать максимум, и пожелал ей удачи.

Этой ночью я не мог заснуть несколько часов. Поиски валерьянки по

ящикам и дверце холодильника плодов не принесли. Меня взяла злость:

вся правда о Тане уже была мне известна; давно было ясно, что и с Ваней

она своего добьётся. Увы, надежда на другой исход была так сильна, что

разуму не удавалось до конца убить её.

Я снова улёгся в постель и решил, что заставлю себя уснуть во что бы то

ни стало. Примерно через час мне удалось провалиться в беспокойную

дрёму, в которой я и провёл всю ночь, – то засыпая, то просыпаясь.

Днём я выждал до обеда, обсудил с Таней одну из рабочих задач, а уж

потом небрежно спросил, как прошло их свидание.

– Нормально.

– Давай уж поподробнее.

– Зачем тебе это знать?

– Может, потому, что ты и так мне Ваней все уши прожужжала? Ты

знаешь, что я уважаю твои чувства и твой выбор, но хочу честности.

Таня уступила.

– Мы разговаривали два часа. Он признался, что я всё ещё ему нравлюсь.

Потом сказал, что мы никогда не сможем быть вместе. Потом мы трахались

на парковке. Он отвёз меня домой, и мы ещё полчаса сидели в машине,

держась за руки.

– Что ж, поздравляю.

– С чем? Он же сказал, что не будет со мной встречаться.

– Будет.

– Знаешь, твои слова поддерживают меня. И дают надежду.

Какой я молодец, однако.

Таня стала регулярно писать в соцсетях абстрактные тексты о своей

большой любви. Я предполагал, что это было частью плана, как

окончательно сломить сопротивление Вани. Но одновременно каждое её

слово било и по моей защите.

«Впервые я полюбила гулять одна. Друзья зовут веселиться, но к чему

это, если среди них нет тебя? И вот я иду под дождём, выхожу на середину

дороги и раскидываю руки в стороны. Привет всем неспящим. И тебе».

Это было смехотворно. Тем не менее, стоило мне увидеть очередное

подобное послание, как в ушах начинало шуметь, пульс учащался, а горло

как будто сдавливало удавкой.

– Тань, что за суицидальные настроения. Мне казалось, тебе уже больше

четырнадцати лет.

– Да, я по́зер. Что поделать.

Определённо, чувства к Ване у неё имелись, но это не отменяло того, что

каждый ход был просчитан. Ваня должен был думать, что она по-

настоящему страдает, хотя, судя по её поведению, это было далеко от

истины.

– А как твоя личная жизнь? – спросила однажды Таня.

– Не очень понятно, если честно.

– Поделись, поддержу тебя по-братски!

«Я страдаю от того, что ты влюбилась в другого, и умираю от ревности» –

классный бы вышел ответ.

– Могу рассказать, но не уверен, что тебе это будет приятно. И это

довольно личная вещь.

– Да ладно, жги.

Я собрался с мыслями.

– Видишь ли, я до сих пор люблю Надю. Ты действительно мне нравилась,

но по-настоящему я ни на один день не переставал любить её. Думаю, это

взаимно, но вернуть наши отношения будет непросто. Она согласна

встретиться со мной, но не сразу – надо подождать. Я постоянно думаю о

ней и очень скучаю.

– Спасибо, что рассказал, – ответила Таня. – Знаешь, ты тоже мне

нравишься, но я действительно хочу, чтобы у вас с Надей всё получилось.

Вы же такие классные!

– Спасибо. Надеюсь, она тоже это осознает. А ты Ваню любишь? – спросил

я, повинуясь внезапному порыву.

– Не знаю. Я не определилась в своих чувствах.

Классика.

– Как бы там ни было, уверен, что у вас всё получится.

– Мне тоже хочется верить в это.

Кажется, я достиг совершенства в создании нужного мне образа. Никто не

знал о моей страсти к Тане. Жаль, мне самому от этого было не легче.

* * *

Мы с Надей предварительно договаривались встретиться в последние

выходные марта. В пятницу я написал ей и предложил выбрать точное

время и место.

– Я поняла, что нам не стоит видеться, – ответила Надя.

Я застыл, тупо смотря в экран.

– Как, ты же сама называла эти выходные?

– Сейчас ещё не время.

– Но послушай… В последние месяцы я только и живу мыслями о тебе!

– Может быть, мы встретимся позже.

– Но почему?!

– Я же говорю, ещё не время.

Это был удар. Притворство в отношениях с Таней серьёзно расшатало мои

нервы, и единственным спасением оставалась относительно надёжная

тропинка, ведущая к Наде. И вдруг она оборвалась, оставив меня среди

хлябей.

Похоже, мои мысли отрывались от реальности, а воспалённое сознание

превращало рядовое событие в катастрофу. Я сам возвёл значение этой

встречи в абсолют, и не нужно было перекладывать ответственность на

Надю. Разумеется, она имела право взять дополнительное время или

отказать вовсе.

Мысль эта выглядела так странно, что я раздумывал над ней несколько

минут, чтобы убедиться, что не пропустил какую-нибудь логическую

ошибку.

Сопливые заявления девочек в духе «он меня не любит, мне незачем

больше жить» обыкновенно вызывали у меня раздражение и желание

послать страдалицу на бокс или прыжок с парашютом – авось, отпустит.

Теперь настал мой черёд. Таня в выходные собиралась на прыжки с

верёвкой, я достал телефон и позвонил ей.

4

Прыжки с верёвкой или роупджампинг – это экстремальный спорт, суть

которого в следующем. На каком-либо высотном объекте вроде

заброшенного здания, вышки или моста закрепляется один конец троса,

называемого базой. Другой его конец крепится к земле вдалеке от объекта

– угол с землёй получается 30-45 градусов. Другой трос, называемый

основой, одним концом прикрепляется к базе, а другим – к альпинистской

обвязке на теле человека. Роупджампер прыгает с объекта и какое-то

время летит свободно, затем основа натягивается, провисание базы

смягчает рывок, и человек повисает. Натяжение базы постепенно

ослабляют, в результате чего роупджампер медленно опускается на

землю.

Наличие в России легального роупджампинга – под вопросом. Если

говорить про банджи-джампинг – прыжки с резиновым канатом, – то такая

возможность есть в «Скайпарке» в Сочи. В 2016-м это удовольствие

стоило 15 тысяч рублей – в пять раз дороже прыжка с десантным

парашютом. А вот найти компанию, официально организующую

роупджампинг, мне не удалось. Зато есть много неофициальных команд.

Это любители, которые не имеют разрешений на проведение спортивных

мероприятий: они просто выезжают за город, натягивают верёвки и

проводят прыжки, по мере возможности зарабатывая на этом деньги.

Изредка такие собрания срывает полиция.

Каждый участник подписывает отказ от претензий: за все последствия он

отвечает самостоятельно. Стоимость такого прыжка веры составляет

одну-две тысячи рублей.

Имеется весьма любопытный перечень несчастных случаев на прыжках с

верёвкой. Случаются они нечасто, но почти все связаны с

безалаберностью организаторов: плохо закрепили систему, использовали

старое снаряжение, неправильно рассчитали вес. Заканчиваются такие

случаи, как правило, одинаково: падение с высоты нескольких десятков

метров для человека смертельно.

* * *

Мы с Таней встретились на следующее утро. Гена, её друг из команды

организаторов, любезно согласился подвезти нас до места прыжков. Сидя

в машине, я наслаждался тем, как страх, украдкой подбирающийся сзади,

вытесняет все прочие переживания. Таня заявила, что при первом прыжке

все кричат. Я заключил с ней пари, сказав, что не издам ни звука.

Машина свернула с трассы на грунтовку, и минут через пятнадцать мы

были на месте. Похоже, все облака пролились дождём вчера, и суббота

нам выпала солнечная. Несмотря на ранний час, уже начинало припекать.

Прыгать нам предстояло с заброшенного комбикормового комбината. Я

поднял на него взгляд и ощутил подступающую тошноту. Комбинат имел

основной цех, из которого вырастала гигантская вышка. Гена уже

рассказал нам, что высота объекта – тридцать пять метров.

Пятнадцатиэтажный дом.

База уже была натянута. Подъехало ещё несколько машин, и люди

постепенно стягивались к столу с расписками. Кто-то уже экипировался.

Мне тоже хотелось поскорее отстреляться. Пока я расписывался в том, что

сам дурак, расплачивался и затягивал обвязку, Таня рассматривала вышку

и рассказывала всем заинтересованным слушателям, как ей страшно.

Слушателей нашлось немало.

Внутри комбинат оказался обычным заброшенным зданием, коих я

повидал достаточно. Строительный мусор и пыль, лестница без перил –

взглянув вниз, можно было оценить всю высоту возможного падения.

Чтобы попасть на вышку, пришлось с крыши комбината карабкаться по

внешней пожарной лестнице. Когда я вылез наверх, в ушах засвистело. Во

все стороны раскинулся бескрайний лес, дышащий сочной весенней

зеленью. Ветер раздувал кроны деревьев – совсем маленьких отсюда!

Природа радовалась весне, а я снова ощутил странное чувство: мир

демонстрировал полное равнодушие к моим главным ценностям. Если Надя

вдруг позвонит и скажет, что хочет быть со мной, на небе не расцветёт

фейерверк. Если трос достигнет точки износа и лопнет на моём прыжке,

солнце продолжит светить столь же радостно.

На крыше, кроме инструкторов, обнаружились двое бледных ребят,

ожидавших своей очереди. Я подошёл к краю и посмотрел вниз. Высота

казалась огромной. Ребята, оставшиеся на земле, представляли собой

россыпь точек. Мне не удавалось даже отыскать среди них Таню. А

непосредственно под местом прыжка нас ждала широкая асфальтовая

площадка.

Товарищи по прыжкам хотели ещё собраться с духом и любезно

пропустили меня вперёд. К обвязке я пристегнул карабином основную

веревку. На краю крыши, опираясь о низенький бортик, лежала доска для

разбега – получался этакий маленький трамплин. Парень из команды

организаторов начал проводить краткий инструктаж. Из-за ветра мне

приходилось напрягаться, чтобы разобрать слова.

– Руки сжимаешь в кулаки и держишь наверху. Понял? Покажи!

Я сжал кулаки и поднял руки вверх.

– Пальцы в карабин не засовываешь – отрежет. За верёвку не хватаешься

– сожжёт кожу на руках. Я считаю «пять, четыре, ready, set, go» . По

команде «go» добегаешь до конца доски и уверенно прыгаешь вперёд.

Смотришь только на горизонт. Если не уверен – то до конца не добегаешь,

не доходишь, не доползаешь. Понятно?

Я кивнул. Что непонятного? Если добежать до конца, а потом резко

передумать и остановиться, то можно соскользнуть вниз по стене здания,

попутно отметив затылком угол крыши.

– Готов? – громко спросил инструктор.

– Секунду! – я поднял руку и на пару мгновений задержал дыхание. Мне

пришла в голову мысль: если верёвка оборвётся, успею ли я понять это,

прежде чем разобьюсь?

– Готов! – крикнул я.

– Пять! Четыре! Ready! Set! Go!

Я побежал и сильно оттолкнулся вперёд. И тут же ухнул вниз как камень.

Асфальт стремительно прыгнул в мою сторону. Я толком не успел ничего

осознать, когда на высоте десяти метров верёвка натянулась, меня

развернуло животом вверх, знатно тряхнуло и бросило в сторону.

Теперь меня раскачивало на верёвке как маятник. Я принял вертикальное

положение и помахал рукой группе поддержки внизу.

– Почему ты не орал? – донёсся обиженный крик Тани.

Организаторы ослабляли базу, и я, всё так же качаясь из стороны в

сторону, постепенно спускался вниз. У самой земли меня поймал Гена и

отстегнул карабин от обвязки. Таня уже была рядом.

– Ну как? – спросила она.

– Неплохо, но не могу сказать, что очень уж сильно проняло.

– Зависимость от многих наркотиков наступает не сразу, –

многозначительно ответила она.

– Ты-то когда пойдёшь прыгать?

– Через пару часиков, наверно. Хочу ещё посмотреть на других. К тому же

мне надо прочитать конспекты – в понедельник контрольная.

– Контрольная, значит! Ну ты и очконавт.

– Ага! – радостно подтвердила она.

Я снял снаряжение и передал его следующим участникам. Таня уселась на

бетонных блоках под палящим солнцем и достала планшет с конспектами.

Мне на жаре сидеть не хотелось, и я решил переместиться. Перед уходом я

взял у Тани её мобильник: клиент прислал вопросы об Анапе, и я мог его

проконсультировать.

Я пересел на бордюр в тени дерева и прислонился спиной к стволу. Если

наклониться немного вперед, то отсюда были видны и прыжки с крыши.

Каждые пять минут следовал очередной визг, а за ним – смех толпы внизу.

Несколько минут я переписывался с клиентом. Он оказался довольно

странным, но я аккуратно ответил на все вопросы.

Мне пришло в голову посмотреть, что Таня пишет Ване. До этого мне не

доводилось лазить в чужих переписках, но в отношении Тани, которая

меня обманывала, моральных трудностей не возникло.

Я открыл их диалог и пролистал последние сообщения. Все они были от

Тани – похоже, Ваня снова её игнорировал.

«Ты сегодня был особенно красив».

«Подвезёшь?»

«Неважно, как называется это чувство. Мне просто очень хорошо, когда

ты рядом».

«Может, это глупо, но я люблю тебя».

«Люблю твою улыбку».

Я откинул голову и прислонился затылком к стволу дерева. О, как же

Ване, наверно, хотелось верить во всё это! А я был несчастен. Вчера меня

мучил отказ Нади от встречи, а сейчас столь же искреннее страдание

причиняла любовь Тани к другому.

Внезапно навалилась усталость. Что бы я ни чувствовал, а жизнь

продолжалась, и надо было терпеть, не показывать слабости, не

срываться и ни в коем случае не терять голову.

Через час Таня подошла и села рядом. Я небрежно обнял её за плечо.

– Как твои лекции?

– На контрольной мне хана.

– Что ж, пусть земля тебе будет пухом.

– Я тебя обожаю, – она поцеловала меня в щёку.

– Ты тоже ничего, но, знаешь…

Я замолчал.

– Что?

– Всё же хорошо, что мы с тобой не стали встречаться. На этом пути

лежали лишь боль и страдание, – я картинно вцепился свободной рукой

себе в волосы. – И хорошо, что мы можем просто дружить.

– И при этом обниматься и трахаться, когда нам захочется, – Таня сильнее

прижалась ко мне.

– Пожалуй. А тебе хочется?

– Можно попробовать.

– Тогда поехали сегодня после прыжков ко мне, но у меня есть два

условия.

– Ого! Попробуй.

– Во-первых, тебе надо пойти уже и прыгнуть, а то стыдно смотреть, как

ты трусишь.

– Вот сволочь!

– Во-вторых, нежный секс я тебе обещать не могу.

– Ладно, – сказала она, продолжая сидеть со мной в обнимку.

– Что «ладно»? Вставай и иди прыгать. Так и быть, я тебя сфоткаю.

– Ты тиран! – заявила Таня, но поднялась и пошла обвязываться.

* * *

Зайдя в прихожую, Таня сразу скинула кеды и босиком пробежала в

квартиру. Хмыкнув, я неторопливо разулся и прошёл следом. Она стояла

посреди комнаты и лукаво глядела на меня:

– Чем займёмся?

Она была прекрасна. Юная, дерзкая, смелая и лживая. Я нежно взял её

лицо в ладони и поцеловал. Её язык скользнул мне в рот. Не прерывая

поцелуя, я опустил руки Тане на горло и сжал. Дыхание её пресеклось.

Отстранившись, я смотрел ей в глаза, одновременно сжимая руки всё

сильнее. Она покорно смотрела снизу вверх, не отводя взгляд. Лицо её

начало краснеть, и я ослабил хватку. Таня резко вдохнула, и я засунул

четыре пальца ей в рот. Она начала обсасывать их. Я вытащил пальцы и

вытер их об её лицо, затем запустил руку ей в волосы и с силой сжал

кулак. Таня замычала, но я залепил ей пощёчину и приложил палец к её

губам.

– Тихо. Снимай штаны.

Она послушно начала раздеваться. Я тоже стянул футболку и джинсы.

Раздевшись, Таня попятилась, но я развернул её, схватил рукой за шею и

кинул на кровать лицом. Она начала отползать вперёд на животе, когда я

уселся сверху и с силой завел её руки за спину. Она ткнулась лицом вниз.

Одной рукой я сжал её запястья, а другой схватил волосы на затылке и

потянул на себя.

Я ненавидел Таню за обман и ревновал её к Ване, но по-прежнему хотел.

Я не мог рассказать о своих чувствах, но в тот день я выразил их без слов.

Таня провела ночь у меня и уехала только на следующее утро. Как бы ни

был хорош наш секс, он не мог заставить её остаться насовсем. Я сидел на

кровати, пропахшей нашими телами, и меня разрывали противоречивые

чувства. Одновременно хотелось и быть с Таней вместе, и никогда не

видеть её больше.

Внезапно я подумал о Наде. Мысль пронзила меня насквозь, да так, что я

застонал. Какое право я имел мечтать о столь чистой и прекрасной

девушке, когда меня всё ещё мучила страсть к Тане, обманщице и

изменнице?!

* * *

Мы снова начали время от времени встречаться с Таней. Я убеждал себя,

что просто поддерживаю дружеские отношения и получаю удовольствие от

секса, но на деле меня неодолимо влекло к ней, а ревность к Ване

буквально разъедала изнутри.

Стараясь поддерживать у Тани мысль, что она – лишь одна из многих, я

стал время от времени упоминать свой сексуальный опыт с другими

девушками: пусть самих девушек у меня было не так уж много, но

отношения с ними подарили немало интересных и запоминающихся

моментов. В рассказах фигурировали крыши, поезда ́, кино и парки… Таня

смеялась над этими историями вместе со мной, а затем рассказывала свои.

И чем дольше это продолжалось, тем яснее становилось, насколько сильно

её опыт превышал мой. Не считая Тани, у меня было четыре сексуальных

партнёрши, из них всего две – на длительный срок. Все мои истории

крутились вокруг них. У Тани же, похоже, каждый новый случай был с

новым парнем.

Однажды, гуляя с Таней по огромной заброшенной территории в Терехово,

я спросил, сколько же всего у неё было парней.

– Я не буду тебе говорить!

– Почему? Думаешь, я стану считать тебя шлюхой? – невинно уточнил я.

– Иди в баню.

– Да ладно, Тань. Серьёзно, ты же знаешь: я вполне признаю право

любого человека заниматься сексом столько, сколько хочется. Да и мы с

тобой всё-таки не посторонние. Я уже знаю о тебе достаточно, так что

вопрос вполне нормальный.

– Зачем тебе это?

– Просто интересно. Да и зря ты так сопротивляешься: мне кажется, я

вполне представляю порядок числа.

– И сколько, по-твоему?

– От тридцати до сорока.

– Э-э-эй! – она попыталась пихнуть меня в бок.

– Ну что? Я не прав?

– Ну… не совсем. В общем, я недавно действительно пыталась посчитать.

Точно не могу ответить, но где-то от тридцати до тридцати пяти.

Тридцать пять мужиков. Да будет благословен Чарльз Кондом,

изобретатель презерватива.

– Ну да, я очень сильно ошибся.

– Хорош тебе! – она засмеялась.

– Если не секрет, за какое время ты это успела? Во сколько лет потеряла

девственность?

– В двенадцать.

Я помолчал. Как раз в этом возрасте я впервые поцеловал девочку – мы

играли в «бутылочку» в лагере.

– Ну, мне было почти тринадцать! – добавила Таня.

– Понятно.

До сих пор Танино поведение хранило загадку. В Австрии она плакала – и,

как мне показалось, совершенно искренне, но всё же изменила Андрею, да

и не только со мной. Она обманывала и Андрея, и меня, и Ваню, которого,

возможно, действительно любила. В соцсетях я видел фото-свидетельства

пары-тройки её отношений – ничего необычного для девушки двадцати

одного года, но вот, оказывается, на самом деле у неё было тридцать пять

мужчин. Сегодня мне впервые показалось, что всё это вписывается в

стройную картину.

Природные инстинкты заставляют мужчин искать секса с разными

девушками, а массовая культура поддерживает это стремление. Кино,

телек, социальные сети – всё вокруг навязывает и преувеличивает

ценность секса. Образ успешного мужчины непременно включает в себя

женщину рядом. Одинокий мужчина, напротив, зачастую преподносится

как неудачник. С точки зрения рынка, это мощнейший пиар женщин как

товара, который и рождает бешеный спрос на них.

Разумеется, каждая женщина уникальна и может быть одновременно

красива, умна, нежна и внимательна. Только вот при первичной оценке

учесть всё это невозможно, да и без надобности, и в первую очередь

мужчины смотрят на внешность. Вследствие этого любой девушке,

имеющей милое лицо и приличную фигуру, не нужно напрягаться, чтобы

найти парня: достаточно вращаться в кругах, где парни существуют, и

периодически обрабатывать входящие предложения. Естественно, если

речь идёт о сексуальных партнёрах, а не поиске «родственной души».

Мужчины охотятся, а симпатичные девушки выбирают, желая быть

завоёванными, но и не продешевить. Они пятятся и строят преграды, а

мужчины преследуют их, будто двигаясь против ветра.

Такие правила претили Таниной природе. Она вся дрожала от нетерпения

жить и двигаться – бросалась в любое приключение, хваталась за каждый

шанс чувствовать и сражаться. И она билась в полную силу – не как

мужчина, ибо это свойственно не только лишь мужчинам – а как

настоящий боец. Она была прекрасна – красива, умна и смела. И она

хотела секса – хотела его с разными мужчинами. Видя желанного

мужчину, она сама становилась охотником, ломая игру, и не пятилась, а

стремилась в его объятия.

Я сам некогда бегал за всеми симпатичными девушками, встречавшимися

на пути, и до сих пор не избавился до конца от этой привычки. Мне

хотелось секса с каждой из них, но законы рынка обеспечивали разумную

конверсию – лишь немногие отдались мне. Таня же была девушкой, и в

силу тех же законов рынка конверсия у неё была десятикратно выше.

Всё было бы прекрасно, если бы не одно «но». Чувство вины. Вероятно,

Таня была воспитана совершенно иначе и не могла просто принять себя

такой, какой являлась. Измены вызывали у неё мучительный стыд, и она

отгораживалась от них неприятием. «Если я пересплю с тобой, то буду

считать себя шлюхой» – озвучивая это, она, в некотором смысле, снимала

с себя ответственность, показывая мужчине: если он даёт происходящему

такую же оценку, то она не согласна продолжать. Вряд ли хоть один

мужчина ответил: «Да, для меня ты шлюха». Напротив, каждый на свой

лад начинал переубеждать Таню – и тут я не стал исключением – что и

позволяло ей оправдать её поступок.

Она боялась открыть свою сущность даже мне – своему другу. С Андреем

это и вовсе было бы немыслимо.

Пока она скрывала свои измены, она могла – в некотором смысле – не

признавать их реальности. Просто отмахнуться, улизнуть, придумать самой

себе оправдания и объяснения, не забивать голову…

А вот если измена приводила к расставанию – это делало факт её

совершения несомненным. Таня до последнего пыталась этого избежать.

Возможно, на риск и борьбу Таню вдохновляло не только стремление

победить страх, но и осознание, что в какой-то степени она до сих пор

является рабой общественного мнения – в вопросах секса. Именно это

заставляло её яростно стремиться отыграться на всех остальных фронтах,

включая спорт и политику.

Задумавшись над этим, я покачал головой. Мне казалось, что Тане не

удастся вечно сидеть на двух стульях: спать со всеми, при этом сохраняя

видимость традиционной «порядочности». И определённо, в этом

конфликте двух моделей поведения я выступал не за стереотипы, ярлыки

и конформизм, а за честность и смелость следовать своим желаниям. То,

что теперь Таня открылась хотя бы мне, определённо можно было считать

добрым знаком.

* * *

Надя окончательно согласилась встретиться спустя всего две недели. В

отличие от прошлого раза, я уже не чувствовал сильного душевного

подъёма. Казалось, вся моя страсть выгорела в прошлый раз. До

последнего я боялся, что Надя снова передумает и меня постигнет новое

горькое разочарование.

Мы встретились у входа в Измайловский парк. Надя была прекрасна в

лёгком фиолетовом платье и босоножках. Светлые волосы, которые я так

любил, она забрала в хвост. Она успела лишь помахать мне рукой, прежде

чем я заключил её в крепкие объятия. Носом я уткнулся в её шею, ощущая

родной запах. Впервые за последние восемь месяцев я почувствовал себя

дома.

– Миша, так мы не сможем гулять.

Я только крепче прижался к ней.

– Ну Миша!

– Ладно-ладно, – проворчал я. – Временно отпущу тебя.

Мы отправились гулять по парку. Утром прошёл дождь, и грунтовые

дороги кое-где размыло. Стоило нам зайти под деревья, как стало

холоднее, и я застегнул куртку до горла. Пахло сыростью. Солнце то

скрывалось за облаками, то вновь показывалось. Несколько раз надев и

сняв солнечные очки, я наконец принял волевое решение и убрал их в

рюкзак. После этого солнышко вышло уже окончательно.

По очереди мы задавали друг другу вопросы и отвечали на них длинными

историями.

Похоже, пока я занимался всякой ерундой, вроде Тани, Надя не теряла

времени даром. Она оставила фриланс и устроилась дизайнером в крупное

агентство. Среди заказчиков бывали всемирно известные бренды и

правительственные структуры, включая Правительство Москвы с их

сервисом «Мои документы». Надя работала там несколько месяцев, но, как

я понял, уже неплохо зарабатывала.

– Как родители? – спросил я.

– Разошлись.

– Ты шутишь… Что случилось?

Надя рассказала.

Некоторое время назад поведение отца изменилось. Обыкновенно

испуганный и зажатый, теперь он, казалось, витал в облаках, а с губ его

подолгу не сходила рассеянная улыбка. Упрёки и колкости Галины – её

стандартный инструмент взаимодействия с мужем – он теперь пропускал

мимо ушей. Из-за этого Галина раздражалась всё больше и в конце концов

вызвала мужа на серьёзный разговор. Юрий тут же признался, что у него

есть женщина – уже месяц. Галина побелела, а Юрий продолжал

улыбаться: кажется, он не пытался скрывать новые отношения, просто до

сих пор Галина ни о чём его не спрашивала.

– Не стыдно тебе приходить в дом, где живёт твоя семья?! – кричала

Галина, судорожно вытряхивая в стакан капли валерьянки.

Юрий, вроде, немного смутился, но ответил только, что притязаний на

квартиру не имеет – она и так была оформлена на Галину. Как только они

со Светланой решат вопрос с жильем, он сразу же съедет.

Галина была потрясена: всю жизнь пожертвовать семье… и получить такой

удар в спину. Наде пришлось долго успокаивать её.

Юрий продолжал ночевать дома, и Галина внезапно занялась собой:

сменила причёску, обновила гардероб. Каждый день она готовила на ужин

новое блюдо и жаловалась Наде, что Юрий ужинает и не ведёт бровью – а

потом уходит к любовнице.

– Хочешь, я передам ему, чтобы не ел дома.

– Нет, пусть ест, – ответила Галина.

Десять дней спустя Юрий съехал. Напоследок Галина устроила ему ещё

одну истерику, где припомнила всё, что когда-либо делала ради него.

Юрий ничего не ответил.

Галина была разбита. Но, как оказалось, история ещё не окончилась.

Надя, уставшая от нездоровой обстановки в семье, последние два месяца

искала себе съёмную квартиру. О своих поисках она никому не говорила –

это было так на неё похоже. И незадолго до ухода Юрия квартира

нашлась. Надя ещё некоторое время тянула с переездом, но решение было

принято, а деньги за жильё – отданы.

Узнав о скором переезде дочери, Галина снова расплакалась, но уже как-

то слабо. Похоже, силы её были на исходе.

– Я никому не нужна, – причитала она, и Надя гладила её по спине,

успокаивая.

Я довольно долго молчал. Для определения этой истории в голову не

приходило другого слова, кроме как «трагичная».

Сам я не раз порывался вступить с Галиной в противостояние, чтобы

защитить Надю. Но мой подход к любым конфликтам подразумевал

определённую последовательность действий для защиты своих интересов.

Я всегда предупреждал человека об ответных мерах – если только это не

давало ему лишних козырей, но это другая история. Если предупреждения

оказывалось недостаточно, то я приводил эти меры в жизнь и

предупреждал снова, – а следующая порция мер была уже более жёсткой.

Как правило, спустя несколько итераций до любого доходило, что пора

менять поведение. Если же противник не отступал, то следовал последний

ответ, после которого общение становилось невозможным.

Именно исходя из такой стратегии, я предлагал Наде переехать ко мне,

пока Галина не перестанет её тиранить. И по тем же причинам на месте

Юрия я высказывал бы недовольство поведением жены с самого начала –

чем раньше, тем лучше! Последние события показали, что Юрий был

важен Галине, а значит, последовательным отстаиванием собственных

интересов он мог подавить этот конфликт заранее. Но Юрий был не таков:

он безропотно терпел издевательства, не давая ответной реакции. Галину

никто не осаживал, и она заходила всё дальше.

И вот она получила обратную связь – мгновенно и сполна.

Неизвестно, раскаялась ли она, такие вещи всегда вызывают у меня

сомнение, но она определённо увидела связь своих поступков и их

результата – а это являлось основой моей стратегии. И, как и

предполагала эта стратегия, Галина попыталась всё исправить, – но было

поздно. Юрий не прошёл весь путь конфронтации, усиливая ответное

воздействие, – нет, он сразу перешёл к последней стадии, когда ничего

нельзя было вернуть назад.

Теперь Галина, к которой я никогда не испытывал симпатии, вызывала у

меня жалость. Её жизненный урок оказался слишком внезапным и

бесповоротным.

– М-да… – протянул я. – А папа счастлив?

Надя, на протяжении рассказа выглядевшая расстроенной и напряжённой,

наконец, улыбнулась:

– Да. Мама запрещала мне встречаться со Светланой, но папа очень звал в

гости. Я всё же поехала – маме не сказала. И знаешь… я не помню, когда

видела папу таким счастливым. Светлана очень милая и добрая. У неё от

предыдущего брака сын… Они с папой хорошо общаются. И дома очень

уютно.

– Что ж, я всё же считаю это… позитивной переменой. Будем надеяться,

что и у мамы всё устроится.

Надя кивнула, но уже без улыбки.

В свою очередь я рассказал о работе, олимпиаде и дипломе, о Минске и

роупджампинге. Обсуждать личную жизнь было страшновато, но обойти

эту тему стороной было бы ещё более странно.

– Могу сказать одно. Общение с Таней помогло мне лучше понять тебя и

твою позицию по поводу секса. Думаю, без этого я никогда бы… так

никогда и не понял бы многие вещи! Если бы весь нынешний опыт был со

мной прошлой осенью, мы не расстались бы с тобой… так.

– Давай не будем о прошлом, – попросила Надя. Я посмотрел на неё и

увидел, что она слегка подрагивает.

– Милая, тебе холодно! – я немедленно стащил куртку. – Вот, надень.

Она молча закуталась. Теперь мне нужно было двигаться активнее, чтобы

не замёрзнуть. Я начал еле заметно ускорять шаг.

– Я просто хотел сказать, что это помогло мне в некотором роде понять

твои чувства по отношению к другим девушкам в моей жизни…

– Миша, я тебя попросила. Ты не знаешь, чего мне стоило пережить наше

расставание.

Я пожал плечами.

– Конечно, не знаю, ведь ты ничего об этом не говорила. Если расскажешь

– то буду знать.

Она ответила после паузы.

– Всего рассказывать не буду. Но я тогда за два месяца похудела на

пятнадцать килограмм… Некоторое время я вообще не могла ничего есть.

Мне стоило больших усилий вернуться к нормальному состоянию.

Мне будто плеснули в лицо холодной водой. Я на мгновение сжал зубы.

– Надя… Я ведь готов был поддержать тебя в любой момент! Но ты ничего

не рассказывала!.. Прости, я должен был догадаться…

– Нет, мне нужно было справиться самой. Давай просто не будем об этом.

– Хорошо…

Мы долго молчали. Я пытался переварить услышанное. Таня, Австрия,

Анапа, Ваня… За всем этим у меня не нашлось времени подумать о самом

важном: каково же пришлось Наде?!

Мне захотелось отвлечь её – и себя – от этих мыслей:

– Ну а ты? Расскажешь о своей личной жизни?

Этот вопрос лежал на поверхности, и перед свиданием я заранее

собирался с духом, готовясь услышать ответ.

– Обсуждать её подробно я тоже не буду, – сказала Надя. – Но могу

сказать, что испытала страсть без любви – такого у меня раньше никогда

не было… И благодаря этому я тоже стала лучше понимать тебя.

Я прислушался к своим ощущениям. Кажется, всё было в порядке. То, что

Надя испытывала к кому-то страсть, представлялось вполне нормальным.

Это должно было помочь ей осознать, что секс и любовь – не одно и то же.

– Видишь, как интересно получилось. Мы оба… стали лучше понимать друг

друга, – заметил я.

– Да, это так.

Я взял Надю за руку. Она не сопротивлялась, но и не поддержала меня –

рука её оставалась довольно вялой. Я ожидал, что наша встреча будет

означать возобновление отношений, но теперь засомневался в том, что всё

произойдёт так быстро.

– Так и не понятно пока, что делать с Анапой, – пожаловался я.

– А в чём проблема, объясни ещё раз?

– Не хочу проводить столько времени рядом с Таней.

– Миша, ну ты ведь хочешь научиться кататься на кайте?

– Очень! – с жаром воскликнул я.

– Так это же прекрасное приключение! А Тане объясни, что теперь вы

просто друзья.

Да, проблема должна была выглядеть для Нади совершенно надуманной,

ведь я так и не объяснил ей самую суть своих опасений.

– Спасибо за поддержку. Конечно же, ты права. Просто мне хотелось бы

видеть рядом тебя, а не её. Скажи, а ты хотела бы поехать куда-нибудь

вместе этим летом?

– Этим летом – точно нет. Может быть, позже.

– Почему?

– Думаю, это было бы неправильно.

Я понимающе кивнул. Вот так, просто и естественно, ушёл в небытие

последний шанс избежать вилки с поездкой в Анапу.

Обвинять в чём-то Надю было бы немыслимо. Мы были в разлуке восемь

месяцев. Конечно, надеяться, что мы сейчас же снова начнём встречаться,

было серьёзной ошибкой.

Надя, казалось, была отделена от меня еле заметной пеленой. С одной

стороны, это всё ещё была она: я слышал её голос, чувствовал запах. Но

её мимика, слова и движения теперь как будто были слегка приглушены.

Сила, сдерживающая их, была вкрадчива и почти незаметна, но всё же

неумолима. Заметить перемену было трудно, и всё же я чувствовал

подвох. Я впервые понял, что толком не знаю, как изменило Надю наше

расставание.

Попрощались мы тепло. Я снова долго обнимал Надю. Пусть этим летом

нам не светило совместное путешествие, но плотина была прорвана, и

теперь отношениям оставалось только развиваться. Я был уверен, что

следующая наша встреча состоится совсем скоро…

И снова ошибся. Мы продолжали переписываться, но Надя не торопилась

видеться со мной и даже стала более замкнутой. Я гадал, не перегнул ли

палку с нежностями после стольких месяцев разлуки. А может, не стоило

обсуждать с Надей Таню? Трудно было понять, в чём именно состояла моя

ошибка, и была ли она вообще.

* * *

Пришло время повернуться лицом к проблеме и принять решение.

Итак, оставшись в Москве, я избавлял себя от информации о Таниных

мужиках, но лишался кайтинга. Отправившись в поездку, но отказавшись

от отношений с Таней, я подставлял себя под удар: будучи полностью

свободной, она наверняка нашла бы любовника на месте. И то, и другое

означало капитуляцию без боя. А вот если бы мы поехали как любовники,

по примеру Австрии, но уже в последний раз – у меня оставался шанс на

победу.

Мы с Таней были связаны крепче, чем можно было подумать со стороны.

Она всё ещё работала на меня и дорожила этой работой: условия у нас и

впрямь были завидные, особенно для студентки. Но было и кое-что

поважнее. Она скидывала мне переписки с Ваней. Соответственно, у меня

был его контакт, и я мог повторить его же собственный подвиг с

разоблачением Таниной конспиративной схемы: рассказать всё как на

духу. После такого срыва покровов, скорее всего, Тане больше не удалось

бы обдурить Ваню, как бы она ни старалась. И она должна была это

понимать.

Мне было выгодно, чтобы она по-прежнему дорожила Ваней, как и своей

работой. Это повышало ценность моих козырей и должно было привести

Таню к простым выводам: не создавать конфликта.

Таня же привязывала меня к себе одним: мечтой о спокойной поездке без

измен и новых страданий.

Выходило, что нужно потерпеть всего ничего – неделю в Анапе и столько

же в Абхазии. После возвращения в Москву Танины козыри сгорят:

поездка будет завершена, впечатления получены, диплом сдан. Если тур

провалится, это будет отличным поводом уволить её. Если нет, можно

будет найти другой повод – было бы желание. И Таня уже ни за что не

сможет мысленно связать это со своей изменой.

Однажды, перед тем, как пригласить Таню в Австрию, я колебался:

выбрать надёжный путь с гарантированным маленьким и неприятным

поражением или повысить ставки и сыграть. В тот раз я выбрал игру и не

прогадал: неделя в Австрии стала одной из лучших в моей жизни, и всё,

что случилось после, нисколько не умаляло ценности тех счастливых дней.

Теперь у меня снова был шанс провести поездку удачно и закончить

отношения достойно, с высоко поднятой головой. Я вновь выбирал игру.

5

Апрель я посвятил подготовке диплома. Девятого июня 2016 года я

пришёл на кафедру и вместе со своими однокурсниками защитился на

«отлично». По дороге домой я поискал в себе радость и гордость, которую

с уверенностью прочили мне родители, но не нашёл. Я давно не считал

себя частью Бауманки и не испытывал к этому месту никаких тёплых

чувств.

* * *

До отъезда оставалось десять дней. Клиенты, не внёсшие предоплату,

пропадали один за другим, приводя самые разные причины – или не

приводя никаких. Таня не проявляла ни энтузиазма, ни способностей,

пытаясь исправить положение. В другой раз это послужило бы причиной

выговора, штрафа и немедленной активизации работы, но сейчас я

молчал. Мне незачем было портить отношения с Таней: им скоро и так

предстояло закончиться. Мне незачем было делать ей выволочку на

работе: я и так собирался её уволить.

До недавнего времени у нас оставался первый и единственный

подтверждённый клиент – Лёха, но Таня также уговорила поехать свою

подругу Свету – ту самую, которая некогда порывалась отправиться с

нами в Австрию. В общем и целом компания представлялась мне

приемлемой, и я не видел причин суетиться. Ясно, что в коммерческом

плане этот проект не сулил прибыли, но деньги – последнее, что меня

волновало.

Лёха собирался ехать из Москвы на машине и согласился захватить с

собой Свету. Мы же с Таней до Анапы решили долететь, а на машине

гонять уже по Абхазии. Света в Абхазию ехать отказалась и собиралась

вернуться в Москву на поезде.

* * *

По-прежнему общаясь с Таней весело и непринуждённо, я, тем не менее,

уже воспринимал её как врага – вероломного и неуязвимого. Возможность

новой измены пугала меня – и тем больше, чем меньше оставалось

времени до Анапы. По сложившейся традиции, поездка представлялась

мне битвой. И Таня подходила к ней с лучшей диспозицией: она имела на

меня влияние, а я на неё – нет. Но у меня ещё оставалось немного

времени, чтобы исправить ситуацию.

Таня цепляла меня своей независимостью, отказом подчиняться моим

планам – тем же зацепил её саму Ваня. А что если попытаться поменять

роли? Соорудить себе бурную личную жизнь – если не в реальности, то

хотя бы в глазах Тани? Возможно, она ощутила бы укол ревности, начала

бы больше ценить меня. Если же попутно мне удалось бы найти себе

другую подружку – я и сам смог бы отвлечься…

Ни сил, ни желания знакомиться у меня не было, но сдаваться было рано.

Не сейчас.

Я засел за компьютер, начав переписываться с девушками в «контакте».

Это было мне привычно: разговоры постепенно закручивались, и одни

отсекались, а другие становились всё интереснее. Спустя несколько дней

у меня уже была пара вариантов для встречи. Несмотря на некоторые

успехи, я чувствовал себя всё хуже. В Таниных соцсетях каждый день

появлялись отчёты: антикафе, бар, ролики. Каждая новая фотография

заставляла меня мучительно завидовать и ревновать: Таня была с

друзьями, а не со мной. Я изводил себя, пытаясь соответствовать

созданному мной же беспечному и насмешливому образу, но будучи не в

силах справиться.

* * *

Вечером 23-го июня я встретился с девятнадцатилетней студенткой Ирой.

Мы посидели в кафе, где она долго рассказывала мне про свою учебу на

юриста. Я кивал, не вслушиваясь, и следил за бликами света на её черных

волосах. После ужина я повёл Иру к 20-этажному дому на Таганской,

намереваясь залезть на крышу. Ира никогда раньше на крышах не бывала

и потому боялась всего подряд: высоты, жильцов, полиции, проводов. Мне

пришлось пресечь все возражения: на крышу подняться было необходимо,

ведь основной смысл этого свидания заключался в том, чтобы сделать

совместное фото. Навесной замок я отжал железным прутом, и по

внутренней пожарной лестнице мы поднялись на чердак, где через

квадратное окошко выбрались наружу.

Ночная Москва действительно завораживала – не обманул я Иру,

заманивая её сюда! Прямо перед нами горела рыжими сполохами

наружной иллюминации высотка на Котельнической набережной. Огни

водопадом сбегали по её стенам, разбивались о крыши соседних домов,

окутывали их своим мерцанием. Справа зияло чёрное пятно – там, на

другой стороне реки, раскинулся парк усадьбы без единого фонаря.

Летняя ночь была тёплой, и нас обдувал приятный лёгкий ветерок.

– Как же красиво… – прошептала Ира.

Она встала вплотную ко мне, касаясь меня плечом. Конечно, это был

намёк, что стоит обнять её. Я вздохнул.

– Давай сделаем селфи, – сказал я, разворачиваясь спиной к краю крыши

и вытаскивая телефон.

Для фотографии я всё же обнял Иру, но потом сразу отпустил и отошёл на

другой конец крыши. Наверно, Ире было бы обидно узнать, что в тот

вечер я практически не думал о ней. С другой стороны, жаловаться ей

было не на что: и поужинала за мой счёт, и на крыше побывала. Я

включил интернет на телефоне, чтобы отправить Тане фотку, и увидел,

что она сама прислала мне какое-то сообщение. Когда я открыл его, меня

будто с головы до ног окатили ледяной водой: это была фотография Тани

на крыше, причём из одежды на ней были лишь короткие шортики. Голую

грудь она прикрывала рукой.

– Неплохо. Кто фоткал? – написал я.

– Маша, – тут же ответила она.

Кто такая Маша, я не имел понятия. Я отправил в ответ фото с Ирой и

отключил интернет. Мной овладело чувство совершенной беспомощности.

Стараясь быть не хуже Тани, я выбивался из сил, но тщетно: она,

совершенно не напрягаясь, всё равно жила ярче и интереснее.

* * *

Раньше я скрывал от Тани только её собственную важность для себя, но

теперь она знала про мои свидания с кем-то ещё: нельзя было допустить у

неё мысли, будто своим успехам или неудачам с другими девушками я

придаю большое значение. Моё так называемое «признание», как обычно,

весьма органично вплелось в разговор. Мы с Таней обсуждали в

«контакте» собственные взгляды, и я обмолвился:

– В последнее время мне часто приходит в голову, что слишком многие

мои действия продиктованы не реальными желаниями, а страхом неудач.

Я уделяю чрезмерное внимание мнению других, а это позёрство,

притворство и слабость.

– Каких неудач? По-моему, у тебя их не бывает!

– Бывает… Но зачастую я стараюсь обращать их в победы. И всё – ради

того, чтобы достичь нужного внешнего эффекта. Например, вчера я гулял

с девочкой. Не могу сказать, что у меня было на это настроение. Но я

подумал, что это выглядит в любом случае более удачным вечером, чем

чтение в одиночестве. А для кого? Для других. Выходит, меня заботит их

мнение. Думаю, пора от этого избавляться.

Забавно: рассуждая о притворстве, я продолжал притворяться.

Разоблачить меня было бы трудно даже куда более проницательному

человеку, чем Таня: ведь я не врал, а всего лишь использовал только

нужную правду. Я действительно считал, что от стремления к внешним

эффектам пора избавляться, но вся эта псевдо-спонтанная речь сама была

частью спектакля! Если до поездки мне всё же удастся найти любовницу,

это будет замечательно, если же нет – я смогу сказать, что просто

передумал, не захотел биться за то, что было мне не нужно. Чем дальше

заходила эта игра, тем более гадко мне становилось. Я мечтал о том, как

поездка, а вместе с ней и этот спектакль подойдёт к концу.

Некоторое время Таня обдумывала мои слова.

– Думаю, тут я тебе не советчик. Я сама всегда старалась быть лучшей во

всём, чего бы это ни стоило. И если в чём-то не повезло – отыграться где-

то ещё. Или с кем-то!

Хотелось ответить: «Да знаю я, знаю. Мы же одного поля ягоды. Потому я

и затеял этот разговор: подкинуть тебе другой взгляд на вещи, который

нивелирует моё возможное поражение».

– Просто ты ещё маленькая – и не доросла до такого.

Она прислала мне недовольный смайлик.

* * *

Ира меня не вдохновила, и после свидания я немедленно забыл про неё.

Следующей была студентка филфака МГУ по имени Аня. Мы

переписывались пару дней, после чего я предложил погулять в центре. Я

имел в виду ближайшие дни, но Аня, несмотря на позднее время,

предложила этот же вечер. В одиннадцать мы встретились на Смоленской.

Выпив коктейли на Арбате, мы отправились на Гоголевский бульвар. Один

из неоспоримых плюсов лета – то, что можно легко и приятно гулять всю

ночь. В третьем часу ночи мы с Аней сидели на скамейке на бульваре и

потягивали карельский бальзам из её фляги. Я отправил наше фото Тане.

Она тоже не спала и через минуту прислала мне в ответ фотку с крыши на

Парке Победы .

– Прикольно. А ты с кем? – написал я.

– С Геной.

Вот так раз! Это же тот самый роупджампер, который подвозил нас на

прыжки. Так я и думал, что это было неспроста.

Мысль о том, что мне не под силу тягаться с Таней, подтверждалась

поразительно быстро. Действуя на пределе возможностей, я еле-еле мог

достичь результатов, которые для неё были нормой.

– А как вы забрались на крышу? Там открыто было?

Крыша углового здания на Парке Победы всегда была весьма популярной,

и жилищники постоянно запирали и даже заваривали двери на чердак.

Если бы Таня была с кем-то из руферов, то вопросов бы не возникло – эти

ребята умеют вскрывать замки. Но Гена не относился к их числу.

– Да тут целая история.

– Жги!

Аня рядом со мной уже заскучала и демонстративно достала свой телефон,

но меня это не волновало, я целиком сосредоточился на новостях от Тани.

А она печатала большое сообщение.

– В общем, сначала мы попробовали через падик , но там было запилено .

Нам было лень проверять их все, и я предложила залезть по внешней

пожарке. Это было стрёмно, но весело. Я лезу, лезу. Этаже на шестом

горит свет, и я вижу, что там бабка стоит у плиты и готовит что-то. Меня

так и подмывало подождать, когда она повернётся, и помахать ей рукой.

Двенадцать этажей, внешняя пожарная лестница, без страховки… Брр.

– М-да, ну ты всегда была отбитой! Удачи с Геной.

Я отключил экран телефона.

– Ань, пойдём на крышу слазим.

– Пойдём! – неожиданно согласилась она.

Я не знал ни одной крыши поблизости, кроме знаменитых «книжек» на

Новом Арбате, но туда уже несколько лет было трудно залезть: жильцам

осточертели руферы, и они звонили в полицию, только лишь заметив чей-

либо косой взгляд в сторону их дома. Под утро отправляться в ОВД не

хотелось, поэтому оставалось только найти крышу наугад. Танина история

вдохновила меня, и я уверенно двинулся к ближайшей арке во дворик.

Ещё одна причина любить лето: ночью темно бывает всего пару часов.

Время приближалось к трём часам, и уже светало. Мы прошли через арку

и оказались во дворе; нас окружали шестиэтажные здания из жёлтого

кирпича. Прямо по курсу находилась парковка и помойка, из

растительности имелись кустики и несколько тоненьких деревьев. Ни

одного человека, ни единого звука.

Внезапно я подумал о Тане с Геной. Чем окончится их вечер?.. Я нервно

рассмеялся.

По стене дома слева от меня проходила внешняя пожарная лестница. Её

нижняя перекладина находилась на высоте около трёх метров.

Страховочной рамки не было – лестница просто висела в воздухе, держась

на кронштейнах, привинченных к стене. Я ещё никогда не забирался на

крышу таким образом, но раздумывать на эту тему не хотелось: от мыслей

о Тане меня слегка лихорадило, и нужно было срочно отвлечься.

– Ты полезешь? – спросил я у Ани, понимая, каким будет ответ.

– Что, прямо здесь?

– Можешь не здесь, если видишь другую лестницу!

– Я до неё не достану!

– Могу подсадить.

– Первая я точно не полезу.

– Ладно, тогда жди меня здесь.

Я не ожидал другого исхода и изначально приготовился лезть в одиночку.

К тому же я отнюдь не был уверен, что это безопасно, и в некотором

смысле был даже рад, что Аня остаётся внизу. Разбежавшись пару шагов,

я высоко подпрыгнул и с первого раза ухватился правой рукой за нижнюю

перекладину. Присоединил левую руку, подтянулся, схватился за

следующую. Меня качнуло вперёд, и первая перекладина больно

впечаталась мне в грудь. Поморщившись, я полез дальше.

Лестница держалась тремя кронштейнами, которые должны были

фиксировать её вдоль стены. До первого долезть было легко, а вот выше

лестницу начало шатать из стороны в сторону при каждом движении:

оказалось, что второй кронштейн не был привинчен и попросту висел в

воздухе. Чтобы не раскачиваться, я старался двигаться плавно и без

суеты. Рука-нога, рука-нога.

Через пару минут я уже видел над собой третий и последний кронштейн,

который фиксировал лестницу примерно в метре от крыши. Но перед ним

меня ждал ещё один сюрприз: три перекладины были выбиты. Я взялся

руками за боковые металлические полосы и продолжил подниматься так.

Дойдя ногами до последней перекладины, я подтянулся ещё раз на руках

и снова полез нормально.

У самого верха боковые полосы заворачивались, как перила. На концах у

них были отверстия для болтов, которыми они должны были

прикручиваться к крыше, но, похоже, на таких мелочах строители решили

не заморачиваться, и верхняя часть лестницы болталась как придётся. Я

почувствовал, что начинаю отклоняться от стены, оттягивая лестницу

своей тяжестью. Последние ступени я преодолевал, прижавшись к

лестнице как можно ближе. Затем аккуратно выбрался на крышу.

Крыша была скатной и довольно неуютной. Под ногами с громким лязгом

прогибались алюминиевые пласты. Держась руками за стыки, я взобрался

на сгиб. Он оказался острым, и сидеть с комфортом тут было трудно, но

сиденье из рюкзака решило проблему. На вентиляционную трубу

вспорхнул голубь, удивленно покосившись на меня своим глазом. Прямо

по курсу виднелся храм Христа Спасителя.

Я достал телефон и сделал несколько фотографий: не зря же я сюда лез.

Сзади послышался шум. Я обернулся и не поверил своим глазам: Аня

выбиралась на крышу! Я помог ей забраться на сгиб, и мы уселись рядом.

– Ну ты даёшь, – единственное, что я мог сказать.

– Это страшно! Больше я так точно не полезу.

– Не забудь, что нам ещё спускаться. А как ты добралась до нижней

перекладины?

– Ну… Вначале зацепилась за жёлтую трубу, потом за решётку окна… Ноги

поставила на трубу.

Да уж, стоять на газовой трубе мне бы в голову не пришло.

– Посмотри-ка на меня, – сказал я.

Аня повернула лицо ко мне, и я поцеловал её в губы, одновременно

фотографируя нас на телефон.

– Смотрю, ты не стесняешься, – сказала она, когда поцелуй закончился.

– После такого залаза мы уже как минимум не совсем чужие.

Я для приличия посидел некоторое время, обняв Аню за плечо и любуясь

видом храма. Затем отправил фото Тане. Она ответила быстро:

– О, как это мило! Так вы тоже руфили?

– Угу.

Спускался я тоже первым, и это было даже интереснее, чем подниматься.

Но всё же самые сложные моменты были на самом верху, а потом – лезь

себе и лезь. Аня спустилась следом за мной, и я сделал несколько

фотографий её маленькой фигурки на стене дома.

Мы погуляли по центру до открытия метро. Эта прогулка утомила меня, но

я решил, что с учётом руфинга всё прошло достаточно интересно. Чего я

не обнаружил, так это желания продолжать общение с Аней.

На следующий день я спросил Таню, чем закончилось свидание с Геной.

«Ничем», – ответила она. Гена отвёз её домой и напоследок пытался

приставать, но безуспешно. Мне оставалось лишь принять эту

информацию к сведению.

* * *

В сумме со дня защиты диплома и до отъезда в Анапу я сходил на четыре

свидания, на двух из которых целовался, но нигде дело не пошло дальше.

Независимо от того, было ли такое желание у девушек – у меня самого его

не оказывалось. Казалось, я не только не сумел отвлечься от Тани, но

только ещё больше связал себя с ней, вступив в это странное

соревнование. Пытаясь найти любовницу только затем, чтобы развязаться

с Таней, я расписывался в том, что для меня важно Танино мнение, и

начинал играть на её поле. А выиграть здесь было слишком сложно.

Когда я на протяжении двух месяцев с нетерпением ждал встречи с Надей,

то почти убедился, что Таня больше не имеет надо мной власти. Сейчас же

эта власть стала сильнее, чем когда бы то ни было, и радовало одно:

развязка наших отношений должна была состояться всего через две

недели.

* * *

Первого июля, перед самым выездом в аэропорт, я заметил в новостях в

«контакте» новую запись Тани.

«Когда бываешь влюблён, и всё получается тебе наперекор, страдаешь

ужасно, и кажется, что пережить это невозможно. Но море – великий

целитель. Любовь не выносит качки, от морских переездов она хиреет.

Когда между вами ляжет Атлантический океан, вы сами убедитесь, как

мало осталось от той боли, что раньше казалась нестерпимой».

Я замер. Да это же цитата из «Острия бритвы» Моэма! Одна из моих

любимых книг, и Таня использовала слова оттуда, чтобы в очередной раз

подтолкнуть Ваню к мысли, что любовь её чиста и истинна. Это при том,

что в путешествие она отправлялась со мной. Бо́льшую пошлость, по-

моему, трудно было придумать.

6

Мы прилетели в аэропорт Витязево в восемь вечера. Лёха со Светой днём

ранее выехали из Москвы на машине и вскоре должны были встретить нас.

Багаж тут выдавали в брезентовой палатке, куда набились все пассажиры

нашего рейса, а выход производился через калитку в проволочном

заборчике. Таня со смехом закрывала лицо рукой, но я посоветовал ей

сказать спасибо, что в Анапе вообще есть аэропорт.

Воздух был тёплый и влажный, после Москвы дышалось чуть тяжелее.

Небо, затянутое тёмными тучами, выглядело довольно торжественно.

Перед выходом из аэропорта, прямо за пыльной автостоянкой,

раскинулось подсолнуховое поле. Целое море зелёного и рыжего.

Минут через сорок на стоянку заехала Лёхина «Хонда». Мы

поздоровались, я познакомился со Светой. Её светлые волосы сияли так

же ярко, как на фото – всё по-честному. Лицо выглядело простоватым, но

в меру милым.

По дороге на кайт-базу «вскрылась» одна проблема… В кавычках, потому

что я, конечно, предполагал такое развитие событий. Таня

предварительно забронировала две двухместных комнаты. Я хотел жить с

Таней, Света тоже. Точнее, Свете не так уж нужна была лично Таня, но с

Лёхой она не собиралась жить однозначно.

Я напирал на то, что мы с Таней пара… и чувствовал большую досаду из-

за того, что сам создаю проблему. Но я настолько боялся измены, что не

хотел выпускать Таню из виду даже на час, а раздельное проживание

давало ей гораздо больше свободы. Пойдя по пути наименьшего

сопротивления сейчас, я обеспечил бы себе головную боль на всё время

отдыха.

Когда стало понятно, что уступать Света не намерена, я предложил план

«Б». Как организатор поездки, я мог просто доплатить за то, чтобы

расселить Лёху со Светой. Скорее всего, это обнулило бы прибыль;

возможно, мне пришлось бы добавить денег из своего кармана. Но деньги

меня волновали мало.

Пока мы ехали и спорили, сумерки сменились тьмой, а трасса – пыльным

тесным городком с пешеходами, норовящими выпрыгнуть из-за каждой

припаркованной машины. Ещё немного мы потряслись по колдобинам и

оказались в тупичке: судя по карте, прямо перед нами находилась кайт-

база. Я же видел только железный забор безо всяких опознавательных

знаков. Ребята остались ждать в машине, а я отправился на переговоры –

через маленькую калитку.

Как оказалось, это был обыкновенный гостевой дом, который содержала

мать одного из тренеров. Ворча насчёт того, что мы никак не можем

определиться – то Таня бронирует две комнаты, то нам нужно уже три, –

она повела меня куда-то через дворик. Мы остановились в углу двора – у

приоткрытой двери, из которой лился свет.

– Договаривайся там! – хозяйка развернулась и ушла.

Я пригнул голову и заглянул внутрь. За дверью обнаружилась каморка

размером три на пять метров, что-то вроде технического помещения для

починки кайтов. С потолка свисала старая люстра, состоящая из лампочки

и покосившегося железного абажура, и неяркий жёлтый свет мягко

разливался по комнате. Тёплый воздух был пропитан запахами дерева,

масла, человеческого пота и табака. На дощатом полу лежал ковёр,

промасленный и прожжённый в нескольких местах. У левой стены

расположилась двухъярусная кровать, нижний ярус которой был снят, и на

его месте с помощью другого ковра и кучи подушек было организовано

что-то вроде дивана. У правой стены сгрудились коробки, поверх которых

валялись гидрокостюмы и трапеции для кайтинга. Стены были увешаны

кайтбордами, а к одной из них был прижат коробкой длинный

фрирайдерский сноуборд с широким носом.

У дальней стены на железной кровати сидел очень загорелый парень лет

тридцати пяти. На табуретке перед ним стояла швейная машинка в

окружении иголок и мотков прочных ниток, а рядом лежал кайт, который

он и собирался чинить. На полу, скрестив ноги и привалившись спиной к

коробке, курил кальян другой парень – ему на вид можно было дать не

больше двадцати пяти.

На меня так явственно повеяло приключениями, что кончики пальцев

закололо. Директор московской фирмы и выпускник Бауманки,

превозносящий логику, едва ли не цепляющийся за неё, я стоял на пороге

мира, где всё определялось не интеллектом и расчётом, а смелостью и

неприятием самой возможности неудачи. Этот мир манил меня, обещая

водоворот чудес, и я знал: то же самое почувствует Таня. Зайти сюда –

значило оставить за спиной более уютный мирок, спроектированный по

моему плану, где Таня оставалась под контролем.

Я улыбнулся, скидывая кеды у входа и ступая на ковёр.

Оба парня оказались тренерами. Старшего, который чинил кайт, звали

Рома, а младшего – Саша.

Вопрос с жильём решился довольно быстро. Да, номера имелись, хотя

парни долго не могли поверить, что мы оплатим такую странную

конфигурацию: три двухместных на четырёх человек.

Рома вылез из-за табуретки со швейной машинкой, чтобы показать мне

комнаты. Я двинулся вслед за ним к выходу.

– Мих, а вы будете курить травку? – спросил Саня вдогонку. – Нам друг

привозит. Он собирался как раз сегодня приехать, и я могу взять на вас.

Полтора рубля за пакет, надолго хватает.

– Почему бы и нет, – я улыбнулся.

Проживание вышло даже дороже, чем я рассчитывал, и прибыль ушла в

минус, но я не торговался. Также я не стал спорить, когда хозяйка

сказала, что отдельно нужно будет оплатить парковку.

* * *

Ночь была тревожной: во сне мне являлись неясные образы,

подбиравшиеся сзади и хоронящиеся в тёмных углах. Куда бы я ни

оборачивался, они всё равно оказывались за спиной. Под утро – часов в

пять – меня разбудил холод. Я встал, чтобы закрыть окно, и впервые

увидел наш дворик при свете, пусть и тусклом. Маленькая лужайка с

травой и парой кустов, клумба и пыльная бетонная дорожка. Птицы

молчали: наверно, ещё не проснулись. Обыденность пейзажа почему-то

вызвала у меня тошноту. А может быть, я просто слишком резко встал. На

лице выступил пот, а телу, наоборот, стало ещё холоднее. Я вернулся в

постель и закутался в простыню.

Встали мы поздно – в десять. Яркое южное солнце насытило окружающий

мир красками, дворик расцвёл зеленью и перестал казаться таким убогим.

Солнце вызвало у меня странное недоверие: на миг показалось, что оно

скрывает за собой тёмную сущность, мельком увиденную мной ночью.

Задумавшись над этим, я решил, что нервы не доведут меня до добра, и

пообещал себе после возвращения в Москву недельку отлежаться:

погреться в ванне, почитать, привести свой рассудок в порядок. Пока же

расслабляться было рано.

Кайтеры уже уехали, и мы отправились за ними на своей машине, по

дороге заехав в столовую и накупив с собой еды на обед. Сидя на

переднем сиденье и открыв окно, я наслаждался ветром, треплющим

волосы и футболку. Именно в дороге, смотря на бурую степь, ползущую

справа, на редкие кусты и посеревшие от жары деревья, на полоску моря

вдалеке, на маленькие, с головку булавки, паруса корабликов, я смог по-

настоящему расслабиться. Лёха гнал машину, и мне казалось, что время

для нас остановилось. В точке назначения меня ждали испытания: кайтинг

и красивые сильные парни, которые могли понравиться Тане. Но пока мы

были в пути, наши жизни – наши судьбы – зависли в одной точке. Что бы

ни случилось потом, это было ещё неизвестно, не определено. Мне

хотелось, чтобы этот момент длился вечно: мы ехали бы и ехали, не

замечая времени, степь так же бежала бы справа, а солнце не меняло

своего положения. А я просто отдыхал бы и наслаждался дорогой.

* * *

Миновав станицу Благовещенскую, мы достигли развилки. Катание под

Анапой в основном происходит в двух местах: косы Бугазская и Голенькая.

Первая более популярна, и по рассказам я уже знал: там многолюдно, а на

въезде стоят мужчины в камуфляже непонятной принадлежности и на

непонятных основаниях собирают деньги. Мы же повернули направо и по

здоровенным кочкам выехали на Голенькую. Грунтовка продолжалась

метров двести, после чего сворачивала налево и спускалась с возвышения

косы на протяжённую земляную площадку практически на уровне воды.

Там уже стояла «Газель» кайт-школы с принтами на боках и пять-шесть

автомобилей кайтеров, приехавших кататься самостоятельно. За этой

площадкой начинался непосредственно Кизилташский лиман – широкий и

мелкий залив, заполненный морской водой.

Мы выгрузились из машины и подошли к «Газели». Из неё как раз вылезал

Рома, одетый в шорты и гидротапки. Он сказал нам подождать Сашу – и

убежал в воду.

Солнце висело почти в зените и грело нешуточно. Тело быстро вспотело.

Хотелось раздеться, чтобы ощутить кожей ветерок, но я оставался в

футболке и кепке: обгореть на таком солнцепёке можно очень легко.

Мы прождали около получаса, и Света уже начала ныть: мы ведь

заплатили за обучение деньги! Я молчал, но мне тоже хотелось поскорее

раздеться и зайти в воду. Когда я всё же решил искупаться, пока есть

время – ожидание подошло к концу. Саша, который раньше занимался с

учениками метрах в двухстах от берега, теперь приближался к нам. Он

шёл и шёл, а вода всё оставалась ему по пояс. Глубина начала спадать

лишь у самого берега, и я впервые разглядел Сашу в полный рост и при

свете дня. Он был высоким, выше меня, и очень загорелым. Короткие

русые волосы, выгоревшие на солнце, небрежно торчали вверх, уши были

оттопырены – самую малость, когда это не смешно, а скорее мило. Лицо с

карими глазами, прямым носом и широким ртом казалось весёлым и

немного наивным. Довольно полные губы сейчас были поджаты, и это

тоже выглядело забавно – Саша как будто напряжённо о чём-то думал.

Из одежды на Саше были только шорты и обвязка для кайтинга, и фигура

его выглядела довольно мощно. Под загорелой кожей перекатывались

мышцы, окрепшие не в фитнес-клубе, а в постоянных занятиях активным

спортом на воздухе. Под обвязкой, туго затянутой на торсе, собрались

складки кожи, и я предположил, что раньше Саша был существенно

полнее.

Выяснилось, что в воду мы не идём: первые несколько часов посвящались

пилотажу. Я, пусть и с небольшим опозданием, всё же намазался кремом

от загара, щедро нанеся его на шею, руки и стопы. По грунтовке мы

отправились наверх – ближе к центру косы. От короткого подъёма стало

ещё жарче, и я вытер лицо футболкой. Сашин голый торс блестел от пота.

Вокруг нас раскинулась степь с колючими кустами и очень редкими и

низкими деревьями. Повсюду сновали жуки и бабочки.

Саша выдал каждому из нас маленький учебный кайт, которым мы должны

были научиться управлять, стоя на твёрдой почве. Он прочитал

небольшую теоретическую лекцию о том, какие есть зоны ветра, и как их

использовать. Мне Сашины объяснения были в целом понятны, но всё же

было видно, что теория – не его конёк. Он путался, перескакивал с одного

на другое, не сразу понимал уточняющие вопросы. Но стоило ему взять в

руки планку для управления кайтом, как профессионализм его стал

очевиден. Кайт легко порхал во всех направлениях, то взмывая в зенит, то

опускаясь к самой земле. Саша разворачивал его так, что верхний и

нижний край менялись местами; кайт начинал пикирование, но Саша

неизменно успевал выровнять его – в самый последний момент, и всё же –

без суеты. Казалось, он просто не может ошибиться. При взгляде на него

можно было подумать, что управлять кайтом не сложнее, чем помахать

флажком. Хотелось поскорее взять в руки планку и самому приручить

ветер.

Вскоре демонстрация была окончена. Я, Лёха, Таня и Света разошлись

подальше друг от друга. Саша помогал каждому из нас запустить кайт: для

этого кто-то должен был взять его в руки, отойти подальше, поймать ветер

и плавно направить кайт вверх. Когда мой кайт впервые взмыл в воздух,

меня наполнило чувство робкого восторга: вот он, в небе, чутко реагирует

на каждое моё движение!

Понемногу я осваивался, перемещая кайт по небосводу и вводя в

различные зоны ветра: зенит, рабочую зону и зону силы у самой земли.

Время шло, и пилотаж у меня получался всё лучше, а жара мучила всё

сильнее. На голубом небе не было ни облачка, и солнце палило нещадно.

Стоять было тяжело, мучительно хотелось пойти в воду или хотя бы в

тень. Большую часть времени кайт находился в окрестностях зенита, и

полуденный свет бил в глаза, оставляя на сетчатке разноцветные пятна.

Шея разболелась от того, что голова постоянно была запрокинута.

Хотелось опустить голову и размять шею, но это было чревато потерей

контроля. Футболка давно пропотела насквозь и плотно облепила тело.

Крепко держа планку и неотрывно следя за кайтом, я буквально

чувствовал, как крем от загара стекает с моей кожи вместе с потом.

Руки начали побаливать. Мельком посмотрев на них, я увидел, что они

покраснели.

Я вывел кайт в зенит и стал наблюдать за товарищами. Таня, как обычно,

быстро освоилась и легко играла своим кайтом метрах в тридцати от меня.

Света держала кайт в зените, а Саша возился с Лехой: похоже, у того

были самые большие трудности.

Когда все более-менее освоились с маленькими кайтами, запуская их с

земли, пришло время попробовать с большими – и из воды, куда я тоже

полез в футболке. Это оказалось уже сложнее и интереснее. Маленький

учебный кайт при всём желании не мог заставить потерять равновесие,

большой же, если ловил сильный ветер, мог спокойно выдернуть из воды

и протащить за собой несколько метров. Когда это делается специально, и

кайт остаётся в воздухе, это называется «body drag», а когда случайно и

из-за кривых рук – то «ты уронил кайт, теперь стой и поднимай». Чтобы

поднять его с поверхности воды, нужно было встать, дико упираясь

пятками в дно, и тянуть на себя одну сторону планки, чтобы кайт

повернулся боком и взмыл в воздух. В момент взлёта нужно было

отпустить планку от себя и выровнять кайт в зените. Если же этого не

сделать – а сразу научиться ловить этот момент было не так-то просто, –

то кайт резко дёргался в другую сторону, опрокидывая своего хозяина

лицом в воду, и всё начиналось заново.

Во второй половине дня ветер ослабел, и управляться с кайтом стало

очень тяжело – он постоянно норовил грохнуться в воду, даже без ошибок

в управлении. Саша махал нам с берега, призывая возвращаться. Домой

мы приехали уставшими и обгоревшими. Аккуратно стащив с себя

футболку, я увидел, что у меня появились ярко-красные «рукава». Таня

вытаращила глаза, а я решил в следующий раз заниматься без футболки –

хотя бы создам единообразие.

* * *

Кайтеры пригласили нас на вечерние посиделки, куда мы и направились

часов в десять. Чтобы не думать каждый раз, как назвать помещение, где

я познакомился с инструкторами, я решил называть его гаражом. В конце

концов, там ведь были запаркованы доски!

У входа валялась куча шлёпок, мы скинули свои и вошли. В гараже,

прислонившись к стенам, уже сидели пятеро: Рома, Саша, девушка лет

тридцати и двое парней лет по двадцать пять – двадцать семь. Девушку

звали Марина, и она оказалась женой Ромы.

Парней звали Борис и Сева, они приехали из Питера. Мы расселись, и я

разговорился с Борисом. К моему удивлению, он оказался владельцем сети

так называемых «антикинотеатров» под названием «Кино-романтика».

Сеть имела филиалы в Питере и Москве, и с ними мы когда-то

сотрудничали по услуге «Свидание в кинотеатре».

Пока мы болтали с Борисом, Таня и Света завладели вниманием других

мужчин. Девушки рассказывали о себе, и Танин рассказ выходил весьма

увлекательным. Наш с Борисом разговор иссяк. Теперь уже Саня начал

травить байки, и все смеялись, а Таня – громче всех. Её смех почему-то

задевал меня, вызывал тянущее ощущение внутри. Оно становилось ещё

сильнее от того, что мне приходилось так же беззаботно смеяться. Сутками

ранее я трепетал перед атмосферой кайтерского гаража, теперь же мне

захотелось оказаться как можно дальше отсюда.

– Кстати, Сань, а что там с травкой? – спросил я.

– А, послезавтра будет, скорее всего.

Поток историй начал иссякать, и Борис перехватил инициативу.

Зацепившись за какой-то повод, он завёл нуднейшую лекцию о пользе

вегетарианства. Таня сидела напротив меня, держа в руках телефон, и

строчила кому-то сообщения. «Кому-то по имени Ваня», – с горькой

усмешкой подумал я.

Хотелось поймать взгляд Тани, но она не смотрела на меня. Я негромко

сказал:

– Эй, Тань!

– Что? – она подняла глаза.

– Кому пишешь?

Я постарался, чтобы вопрос прозвучал легко и шутливо.

– Догадайся, – ответила она, скорчив гримасу.

– М-да, – я засмеялся.

Меня занимал вопрос: каковы на самом деле мои желания? Взять хотя бы

Ваню: у него, по сути, было то, о чём я так мечтал – влюблённость Тани,

её готовность встречаться. Хотел бы я оказаться на его месте? Чёрта с

два! Таня обманывала его раньше и сделает это снова, дай ей лишь повод.

А когда она наконец добьётся Вани, долго ли они будут вместе? Или же

он, покорившись, перестанет быть таким желанным?

Нет уж, мне лучше было оставаться на своём месте. Это было столь же

легко понять логически, сколь трудно прочувствовать. Я всё ещё был

влюблён в Таню.

На меня с новой силой накатило одиночество. Была только полночь, а я

устал так, будто всю ночь наматывал круги по стадиону.

– Ребята! – сказал я громко, привлекая внимание. – Спасибо за вечер.

Денёк был тяжёлый, пойду спать.

– Спокойной ночи! – пожелали мне все, и я с улыбкой помахал рукой на

прощание.

Мне хотелось, чтобы Таня ушла со мной, но я знал, что она любит ночные

тусовки. От окна нашей комнаты до двери гаража было всего метров пять,

и я, лёжа в постели, отлично слышал разговоры и смех. Когда смеялась

Таня, мне становилось нехорошо. Я чувствовал дикую усталость, но не мог

заснуть из-за тревоги: что Таня делает в гараже в моё отсутствие?..

Она пришла только через несколько часов, но я не стал открывать глаза.

* * *

На следующее утро, приехав на косу, мы сразу надели обвязки и зашли в

воду. Мои руки, которые болели даже в тени и прохладе, теперь снова

получали прямые солнечные лучи и вскоре начали буквально гореть.

Саша зашёл с нами в воду и теперь показывал, как нужно становиться на

доску. За свою жизнь я катался на разных досках, и пока что кайтборд

предлагал самое трудное вставание. Нужно было лечь в воду, держа кайт

в зените, потом вставить ноги в крепления и подтянуть доску на себя.

После всего этого нужно было сделать мах – опустить кайт в зону силы и

от получившегося рывка встать на ноги и начать движение по воде,

одновременно поднимая кайт для нового маха. Казалось бы, всё просто,

но у меня возник тут один вопрос: как надевать доску, если руки

используются для того, чтобы держать планку?! Саша не держал планку

вообще, но его кайт смирно висел в зените. Стоило мне отпустить мою, как

кайт начинало шатать из стороны в сторону, и в лучшем случае я успевал

его поймать у воды, в результате чего меня ещё и относило метров на пять

от доски, и приходилось к ней возвращаться. Ситуация не особо

улучшилась, когда я попробовал держать планку одной рукой, а доску

надевать другой. Теперь, когда я наклонялся к креплениям, меня

начинало разворачивать боком, кайт ловил ветер и так же выдёргивал

меня из воды, только теперь при этом из крепления вырывалась нога,

которую я успевал вставить. Не исключено, что это смотрелось забавно со

стороны, но на деле – сильно утомляло. Помимо прочего, на лимане

присутствовало постоянное течение к берегу, и доску, как и людей,

постепенно подтаскивало к косе, для катания же нужно было отходить от

неё как можно дальше. В итоге после каждой неудачной попытки

приходилось сначала искать и ловить доску, а потом минут десять

отходить назад на то расстояние, на которое эта самая попытка

приблизила тебя к берегу.

Как и собирался, сегодня я занимался без футболки. Всё тело я намазал

солидным слоем крема, но несколько падений в воду с последующим

протаскиванием почти полностью смыли его. Солнце стояло в зените и

палило нещадно, а капли на теле только усиливали воздействие его

лучей. Шея, плечи и спина между лопатками вскоре начали ныть. Я

ощущал себя меж двух огней: когда я стоял в полный рост, поднимая кайт

с воды, то обгорала кожа; когда же приходила пора вставать на доску, и я

ложился в воду, следя за кайтом, то полуденное солнце начинало бить

прямо в глаза. От постоянных ожогов сетчатки мир вокруг расцветал

ленивыми радужными пятнами. Как ни странно, физические трудности

даже радовали меня – они позволяли отвлечься от мыслей о Тане.

Через час у меня впервые получилось стартовать левым галсом , но от

удивления я тут же уронил кайт и сам пропахал воду носом. В целом у

меня понемногу начало получаться, один раз я даже проехал метров

десять, сделав три маха, но удачных попыток по сравнению с неудачными

всё же было слишком мало, и на обучение уходила прорва сил.

Через несколько часов, когда я уже почти совсем выдохся, мне помахал

Лёха и показал в сторону берега, где уже стояли Таня и Света. Наблюдая

за этим прекрасным зрелищем, я опять уронил кайт. Матерясь, я взял его

в руки и уже так отправился к берегу.

Мы достали из машины съестные припасы из столовой – плов, салаты,

гречку, газировку – и сели обедать в тени «Газели». К нам присоединился

Саша.

Мы разговорились о своих приключениях и мечтах. Саня сказал, что хотел

бы основать свою кайт-школу и собирать людей на выезды в Хургаду.

Потом мы стали обсуждать сноубординг, и оказалось, что Саня ещё и

давно занимается фрирайдом. Рассказ о катании на одном из склонов

Эльбруса произвёл на меня сильное впечатление! К началу маршрута не

было подъёмника, и от ближайшей станции канатки им приходилось

несколько часов взбираться в гору по снегу, таща сноуборд на себе.

Температура временами опускалась до минус двадцати. Я катался на

Домбае в минус семнадцать, и это уже ощущалось как очень, очень

холодно.

– А какую защиту используешь?

– Если честно, никакой, – Саня слегка смутился.

– Даже без шлема?

Он кивнул.

Иного я и не ожидал. Сам-то я всегда катался в шлеме, а на целине это

было особенно важно: в отличие от расчищенных трасс, снег здесь мог

скрывать под собой камни.

– Камней не боишься?

– Да я всё знаю… Дурак. Но я и так недавно кайт новый купил.

Да уж, про противолавинный рюкзак спрашивать смысла не было.

Сложно было не залюбоваться Сашей. Не регистрируясь у спасателей, он –

порой в одиночку – уходил от оборудованных трасс на большое

расстояние, часами пробираясь через снег и мороз. Потом без защиты

спускался по целине. Хм, что же могло случиться, дайте-ка подумать…

Например, его могло накрыть лавиной, он мог разбить голову о камни. Да

что там голову – достаточно было сломать ногу, и он скорее всего не смог

бы выбраться из снега и замёрз насмерть, если бы его не нашли вовремя.

Был ли Саша настолько глуп, чтобы не понимать всего этого? Конечно же,

нет! Он просто не думал о таких рисках и рассчитывал на себя. Если бы

его спросили обо всех этих опасностях, когда он лез на склон, думаю, он

бы ответил очень просто: «Я не упаду!»

Когда мы накатались, если это можно было так назвать, и собирали вещи,

то внезапно стало понятно, что Таня с нами не поедет.

– Меня Рома пригласил поехать с ним на мотоцикле, – заявила она мне.

– Серьёзно? И в чём смысл?

– Много вещей, и Боря с его другом… не помещаются. Вот Рома и

предложил, что они поедут с вами, а я с ним.

– А почему бы Боре не поехать с Ромой?

– Потому что он предложил мне.

Я молчал.

– Эй, ну не дуйся!

Она обняла меня за шею и поцеловала в губы. А потом развернулась и

побежала к Роме, который сидел за рулём спортивного мотоцикла. Надев

серебристый шлем, Таня уселась сзади, и они укатили.

С нами в машину уселись Боря и Сева. Сидя сзади, я пристегнулся.

– Что, всё настолько плохо? – спросил Боря.

– Просто правила безопасности.

Через пять минут, когда Лёха гнал сто шестьдесят, виляя вокруг колдобин

по бокам дороги, Боря крикнул:

– Теперь понятно!

Я пожал плечами. Говорить совершенно не хотелось. Мне казалось, что

Боря с Севой про себя смеются надо мной. Они ведь видели меня с Таней

вместе, а сейчас она уехала на мотоцикле с другим мужиком.

Боря стал рассуждать о том, что в аварию в принципе нельзя попасть,

если ты ничем не нарушил свою карму. Сева усомнился, и Боря начал

рассказывать ему какой-то пример из жизни, «на сто процентов

доказывающий» его правоту. К счастью, моего участия беседа не

требовала.

«Снова ты чересчур много думаешь о мнении других», – сказал себе я.

Рома женат, а Таня просто любит острые ощущения, поэтому и поехала с

ним. Сева, Боря и прочие вряд ли вообще задумываются об этом!

Всю дорогу до дома я ждал, когда же мы обгоним Рому с Таней, но так и не

заметил их на дороге. Когда мы приехали, мотоцикл уже был на месте.

Войдя в номер, я спросил Таню, как они доехали.

– Больше никогда и ни за что! По крайней мере, не пассажиром. Он гнал

так, что я думала, это моя последняя поездка.

Надо думать… Если Лёха так и не обогнал их с учётом нашей скорости.

* * *

На вечерние посиделки Таня надела юбку и лёгкий топик. Я наблюдал за

её переодеванием, развалившись в кресле. Благодаря загару она

выглядела ещё лучше, чем раньше. Хотелось как-то ответить на Танин

поступок с мотоциклом, притом не показывая, что он меня уязвил.

– Как думаешь, что сделал бы Ваня, если бы узнал про нас? – задумчиво

спросил я.

– Сломал бы нос и тебе, и мне.

– Ого, да всё серьезно. Мне уже пора ложиться на дно?.. И как считаешь,

после такого тебе удалось бы снова его обдурить, или всё же нет?

– Не удалось бы. К чему эти вопросы?

– Просто интересно. А со мной ты бы стала дальше общаться?

– Нет, – невыразительно ответила она.

* * *

Посиделки проходили примерно так же, как и сутки назад, но сегодня я

решил хотя бы напиться с горя и принялся планомерно накачиваться

вином. Смотря в телефон, я переписывался с друзьями и подругами, лишь

иногда поддерживая общий разговор, если он казался мне интересным.

Таня чуть меньше переписывалась и чуть больше общалась с ребятами в

кругу. Мне показалось, что она чересчур много смотрела на Сашу, но я не

знал, стоило ли придавать этому значение. Во-первых, Саша

действительно был душой компании, постоянно шутил и рассказывал

весёлые истории из жизни… Думаю, все присутствующие смотрели на него

больше, чем на других! А во-вторых… Ревность так же слепа, как и

доверие. Доверяя, человек может не замечать очевидных свидетельств

обмана и даже отрицать их, если ткнуть его в них носом. Так же ревнивец

может видеть измену везде, даже там, где её и близко нет. Я знал, что

ревную Таню, и очень хотел сохранить холодную голову в этой ситуации.

Дотянуть ещё пять дней – и всё, потом будет Абхазия, куда мы поедем

втроём с Таней и Лёхой, – это уже вообще пустяки.

Посиделки не приносили мне никакого удовольствия, и после дня

утомительного катания на солнце я быстро выдыхался. Ребята раскурили

кальян, становилось дымно и душно. После бутылки вина моя голова

потяжелела. Все последние дни мои нервы, которые перед Анапой и так

были напряжены, всё сильнее скручивались в тугой узел. Сильно клонило

в сон, хотелось расслабиться хотя бы на время. Но я знал, что сейчас мне

вряд ли удалось бы заснуть. Мне представлялось: проходит время, и Саша

предлагает Тане показать свою комнату, или чердак, или где там он

живёт? И вот они остаются вдвоём. Думать об этом было невыносимо, но и

находиться здесь сил больше не было. Кое-как досидев до часа ночи,

чтобы не уходить совсем уж рано, я распрощался.

От усталости и алкоголя меня мутило. Когда я скинул одежду и упал

спиной на кровать, комната начала медленно вращаться вокруг меня.

Хотелось уснуть, но, как я и ожидал, мысли о Тане не давали мне этого

сделать.

Она вернулась минут через сорок, и я сразу почувствовал невероятное

облегчение. Из гаража всё ещё доносились голоса, вечеринка была в

разгаре, и за прошедшее время у Тани определённо не могло случиться

ничего серьёзного ни с кем из парней. А то, что она решила уйти так рано,

могло сказать о том, что и перспектив там особо не было. Теперь можно

было спокойно спать.

Послышалась какая-то возня. Из-под прикрытых век я посмотрел на Таню

и увидел, что она вытаскивает из рюкзака кофту и кеды. Я открыл глаза.

– Привет. Ты куда?

Таня обернулась.

– О, ты не спишь. Мы идём гулять на лиман.

– Хм… Может, мне тоже сходить?

Она пожала плечами.

– Как хочешь.

– А ты хочешь, чтобы я пошёл?

– Я не против.

– А кто идёт?

– Света, Саша и Лёха… возможно. По-моему, он уже немного в кашу.

Мысленно я застонал. Я вымотался физически и морально. Очень хотелось

спать, но было ясно: поход на лиман – это хуже, чем посиделки в гараже.

Это, так сказать, следующая стадия – между гаражом и чердаком. Если бы

у меня была возможность дистанцироваться от всего, не видеть, не знать,

не чувствовать, то я бы уснул как убитый. Но я всё знал и оставался

здесь, на нашей с Таней кровати. Рано или поздно она вернётся сюда и

ляжет рядом – такая же красивая, тёплая и вкусно пахнущая, но я уже не

буду знать, что произошло с ней этой ночью. Нет, мне не суждено было

уснуть.

– Прогуляюсь, – я улыбнулся и упруго поднялся. – Всё равно ещё не

уснул, а лиман – это хотя бы поинтереснее, чем тупо сидеть бухать.

По дороге говорили мало. Мне хотелось, чтобы всё закончилось как можно

быстрее, но вскоре стало ясно, что этим мечтам не суждено сбыться. Саша

сказал, что идти до места минут двадцать, но и через сорок никакого

лимана вокруг не наблюдалось.

Лёха действительно напился. Он развлекался тем, что называл регионы

номеров всех автомобилей, которые мы проходили. Похоже, в голове у

него имелась целая база данных. Это было не особо интересно, но

избавляло нас от необходимости вести разговор: достаточно было иногда

отпускать какую-нибудь шутку по поводу Лёхи и его познаний.

Мы прошли двориками и ступили на грунтовку, которая в полной темноте

уходила в сторону от города. С двух сторон нас окружало болото. Тянуло

сыростью. Где-то во тьме шумели камыши и перекликались лягушки:

«брек, брек!»

Нужно было смотреть под ноги, чтобы не увязнуть по щиколотку в какой-

нибудь грязной луже. Лёха освещал дорогу фонарём мобильника и громко

матерился. Остальные молчали. Саша выглядел непривычно серьёзным.

Таню, казалось, мучила какая-то проблема: её лицо выражало

одновременно сомнение и упрямство.

Чем дальше мы уходили, тем сильнее меня доставали комары. Этих тварей

тут было немерено, и каждый хлопок по шее или рукам отправлял на тот

свет по нескольку штук сразу. Цель прогулки была мне непонятна, я

чувствовал себя не в своей тарелке и мысленно без конца матерился. По

моим прикидкам, дорога в один конец занимала уже около часа. Мне снова

не суждено было выспаться.

Через пятнадцать минут пути по кочкам мы достигли цели путешествия:

круглой полянки, такой же грязной, как и дорога, и такой же заселённой

комарами. Теперь мы наконец увидели лиман – от него нас отделяло лишь

маленькое болотце. В паре километров, на другом берегу, мерцали огни

домиков. Саша вытащил из рюкзака пенку, и ребята уселись на неё. Я сел

рядом, но уже через полминуты вскочил: ну не привык я смирно сидеть,

когда комары лезут в глаза и уши.

Лёха улёгся на бок на краю пенки и, похоже, уснул. Саша и девчонки

сидели рядом и любовались звёздами. Похоже, комары их не сильно

тревожили. Я решил проверить, что такого особенного видно на

небосклоне, и запрокинул голову. Откровение на меня не снизошло.

Видимость была средней: свет звёзд блек из-за огней с противоположного

берега.

Комары, не проникшись уважением к моему стремлению к прекрасному,

продолжали безжалостную атаку. Я глянул на часы – три.

Минут десять мы поболтали про звёзды и спутники, которые разглядели на

небе. Потом все замолчали. Саша улёгся на пенку спиной, а девушки

легли поперёк, положив головы на его торс. Лёха проснулся и сел на край

пенки, неотрывно уставившись вдаль. Я уже жалел, что пошёл сюда. Как

там я говорил: лежал бы и не знал, чем они тут занимаются? Вот,

пожалуйста – теперь знаю. Таня обращает на меня внимания не больше,

чем на какой-нибудь камыш, и валяется на Саше, а мне нужно делать вид,

что всё в порядке. Впервые у меня возникли серьёзные сомнения, что мне

удастся выдержать весь отдых в таком стиле. Нужно было подумать и

решить, что делать дальше.

Я заявил, что, пожалуй, пойду домой. Спросил Таню:

– А ты не хочешь вернуться?

– Я бы ещё полежала. Тут же так круто, – ответила она.

– Ну хорошо, увидимся.

По крайней мере, с ними оставался Лёха. Сомнений не было: если

произойдёт что-то интересное, он мне всё расскажет.

– Я тоже пойду, – Лёха, покачиваясь, поднялся с пенки. – Что-то я

реально перепил.

Злость вскипела во мне. В тот момент я был близок к тому, чтобы ударить

его. Но тут же всё тело стало ватным от усталости и осознания того, что

нужно терпеть и держать себя в руках.

– Вы точно дойдёте? – спросила Таня.

– Постараемся. Пошли! – бросил я Лёхе.

Я быстро зашагал обратно по грунтовке. Мне хотелось бежать, не замечая

ничего вокруг, забиться в угол и остаться там одному. Но надо было

следить, чтобы Лёха не грохнулся в болото. Он снова начал орать что-то.

Я не слушал его, но радовался, что мне не нужно поддерживать беседу.

С Таней пора было что-то делать. Ещё пять дней в таком духе могли

окончательно добить меня, а Абхазия оказывалась под большим вопросом.

Мне хотелось там побывать: это сулило новый уникальный опыт, но

сейчас, похоже, был тот случай, когда получение опыта всерьёз угрожало

нервной системе.

Пора было посмотреть правде в глаза и признать: то, что я не показываю

своих переживаний окружающим, не означает, что их нет. Скорее всего,

ни один человек не способен терпеть подобный стресс вечно, рано или

поздно он сорвётся. Думаю, многие на моём месте сорвались бы уже

давно, и это было бы куда более естественно, чем моё притворство.

Отступать очень не хотелось. Всю свою жизнь я доказывал, что секс – это

всего лишь секс, и к чувствам он прямого отношения не имеет. Я был

настолько уверен в своей правоте, что расстался с любимой девушкой из-

за этого.

Таня не была моей любимой девушкой. Она вообще не была моей

девушкой. И я, по собственному решению, даже не хотел с ней

встречаться. Мы просто спали вместе. Она знала, что я люблю другую, а

значит, я не терял перед ней своего достоинства. В этой ситуации, как ни

посмотри, мне незачем было мучиться! И тем не менее, я чувствовал себя

ужасно.

Мне стал понятен изъян, которым грешили мои построения про свободные

отношения. Теория, что секс с посторонними никак не мешает любви, а

только лишь распаляет страсть, подразумевала, что в свободных

отношениях я буду не в худшем положении, чем девушка. Именно поэтому

я так продвигал эту идею с Надей: я был заинтересован в сексе на

стороне, а она – нет! Теперь же ситуация была в корне иной. У Тани был

Ваня и, возможно, планы насчёт Саши, а у меня – никого. Я чувствовал

себя второсортным, второразрядным. Эгоистично? Да ещё как!

Возможно, мне было бы проще принять ошибку и умыть руки, если бы мои

отношения с Таней закончились окончательным поражением. Но я до сих

пор не показал виду, как меня задевает её поведение. Таня по-прежнему

жила со мной, и, похоже, ни с кем, кроме меня, здесь не спала. Всё это

давало надежду: может быть, обойдётся? Объективно пока придраться

было особо не к чему, и то, что она лежала на груди другого парня,

вполне вписывалось в рамки нормы, ведь наши с ней отношения не были

официальными.

Мне начало казаться, что я своими руками загнал себя в ловушку. Я из

кожи вон лез, демонстрируя Тане, насколько мне на неё плевать, и погряз

во лжи, в которой так бескомпромиссно обвинял её. Разве можно было

винить Таню в невнимании к моим чувствам, когда я сам всеми силами

доказывал, что чувств нет?

Внезапно из разрозненных мыслей сложилась цельная картина, и я едва

не застонал от пришедшего понимания. Похоже, я наконец решил

дилемму, вставшую передо мной в Минске: что делать, если страх

вызывают два события, противоречащие друг другу? К какому из них

стремиться, преодолевая себя?

А ларчик просто открывался: условие задачи было сформулировано

неверно. Выбирать стремления следовало, исходя из порывов души и

разумных соображений, а не по принципу «сложно и страшно – значит,

правильно». Пока я не понимал этого, меня и мотало от одного к другому.

Любой брошенный вызов мог сбить меня с курса, как это уже давно

сделала Таня, отвергнув мои ухаживания. Я был подобен мальчишке,

которому достаточно было бросить «что, слабо?», и он сразу лез

доказывать, что нет. В спокойной обстановке определив свою цель,

следовало идти к ней, и уже на этом пути – не уступать страху ни в чём.

Встречается испытание на пути к цели – необходимо его преодолеть.

Встречается препятствие где-то рядом, в поле зрения, но не связанное с

текущей целью – пусть себе стоит!

А что же со стремлением всегда выглядеть победителем, даже не являясь

таковым?.. Любой спортсмен, предприниматель, да что там – любой

человек, который мыслит и действует, – знает, что без поражений нет

побед. Не выйдет добиваться своих целей, ни разу не проиграв, потому

что именно так приобретается опыт, нарабатывается мастерство. Значит,

поражение само по себе слабостью не является, а вот страх признать его –

да.

Да, в искусстве притворяться и выдавать неудачи за победы я достиг

определённых высот, но принесло ли это хоть какую-то пользу в итоге?

Этот вопрос заставил меня всерьёз задуматься. Не исключено, что в своём

окружении, включая Таню, я приобрёл репутацию парня, который никогда

не обламывается. Ну, а что дальше? Это делало меня счастливым? Как бы

не так.

Ваня с самого начала ярчайшим образом продемонстрировал чувства,

которые я усиленно скрывал. Он был обижен и раздавлен, порывал Таней,

а затем – снова начинал общаться, подтверждая, что до сих пор влюблён,

и тем самым признавая свои страдания и свою слабость. В отличие от

меня, его можно было прочесть как открытую книгу, но делало ли это его

неудачником? Я бы так не сказал. Определённо, было видно, что он –

искренний человек. Можно было посочувствовать тому, что он попался на

Танину удочку, но отнюдь не хотелось над этим насмехаться и презирать

его за некое «поражение». И Таня хотела быть именно с ним – правдивым

с самого начала, а не со мной, хранящим мнимую неуязвимость.

Это новое понимание могло не только круто изменить мою жизнь, но и

стать ответом на вопрос, что делать сейчас. В запасе у меня с самого

начала был честный путь: объясниться с Таней, признаться в том, что

чувства к ней ещё живы, а её поведение мне неприятно. Принять такую

возможность было трудно, потому что она противоречила плану и шла

вразрез с предыдущими усилиями. Но вечер на лимане показал

несостоятельность плана: я был вымотан до предела и уже едва

контролировал себя, а ситуация только ухудшалась. Ошибки в моей

стратегии стали понятны, а значит, пришла пора их исправлять, и

разговор с Таней мог стать первым шагом к этому.

* * *

Мы с Лёхой заблудились, но я сориентировался по номерам домов и вывел

нас на главную улицу Витязева с оригинальным названием Черноморская.

Небо блекло. Я поймал машину, усадил Лёху на заднее сиденье, а сам сел

вперёд. Через десять минут мы были дома.

В номере я разделся и упал лицом в подушку, намереваясь наконец

поспать. До подъёма оставалось целых четыре с половиной часа! Кажется,

решение объясниться с Таней слегка успокоило меня, и в этот раз я

действительно уснул.

Таня вернулась спустя пару часов и тихо юркнула в постель.

* * *

Утром Таня сама начала разговор, который я планировал.

– Свете показалось, что ты вчера обиделся. Серьёзно?

– Как тебе сказать… – я задумался, можно ли назвать обидой моё

моральное истощение. – Да, обиделся.

– Слушай, ну там же было так клёво: ночь, звёзды. И мне хотелось ещё

посидеть.

– Что у тебя с Сашей?

– Ничего.

– Окей, а что ты планируешь насчёт него?

– Ничего.

Я закинул здоровую руку за голову и лежал на спине, смотря в потолок.

Протянул:

– Думаю, может, на фиг эту Абхазию…

– Почему?

– Ну смотри, Тань. Честно говоря, мне неприятно твое поведение. Ты

ведёшь себя со мной абсолютно равнодушно, и да, меня это обижает. Мы

всё ещё живём вместе и собираемся путешествовать вместе. Но это можно

пересмотреть! Так что давай просто обсудим наши отношения. Чего бы

хотелось тебе?

– Ну, меня всё устраивает, – она замялась. – Может, только хотелось бы

больше возможности с кем-то гулять, и чтобы ты не обижался.

– Просто гулять?

– Да!

– Допустим, а что насчёт секса?

– Сейчас мне его ни с кем не хочется, кроме тебя. А если тебе захочется с

кем-то… – она задумалась. – Ладно, наверно, только предупреди меня

перед этим.

Вот и настало время признаний.

– Тогда скажу за себя. Хотелось бы, чтобы ты не вела себя со мной так

равнодушно. Мне могло бы быть всё равно, но, видишь ли, какая

проблема: ты мне всё ещё нравишься.

– А как же твои многочисленные девушки?

– К сожалению, среди того разнообразия я пока не заметил ничего

стоящего. Думаю, частично вся эта движуха была вызвана желанием не

слишком заморачиваться о тебе.

– А Надя?!

– Тут всё сложнее. Да, я люблю её. Но она пока что не даёт мне никакой

надежды. И, говоря откровенно… когда ты рядом, я думаю не о ней, а о

тебе.

– Ну ладно-ладно, – она уселась на меня сверху. – Ты тоже мне

нравишься.

– Что, правда? – лукаво спросил я, поднимаясь на кровати и обнимая её за

талию.

– Ага, – она вкусно поцеловала меня в губы.

Что, так просто?.. Неужели один откровенный разговор мог дать больше,

чем несколько недель отчаянных попыток создать нужный образ?

Я собрал Танины волосы в кулак и оттянул её голову назад. Она

застонала, и я начал страстно целовать её открывшуюся шею. После всего

притворства, зависти и ревности, что были между нами, Таня всё так же

вызывала во мне дикое желание. Я отпустил её волосы, и она посмотрела

на меня. Рот её был приоткрыт, а глаза покорны, слегка испуганы и – едва

заметно – насмешливы. Это была игра, и Таня уже знала, что будет

дальше. Я подмигнул, сжал обеими руками её горло и опрокинул её

вправо – на кровать.

* * *

Приехав на косу, мы с девчонками пошли кататься, а Лёха остался спать в

машине.

– Что с ним? – спросил Саня.

– Перебрал вчера винишка.

Сегодня я снова мучился с доской, и хотя прогресс присутствовал, в целом

день напоминал вчерашний. У меня получилось сделать три маха подряд,

но до полноценного катания пока было далеко. Я чувствовал, что вот-вот

нащупаю ту самую грань, за которой тело уже само понимает, что именно

нужно делать, и начну кататься по-настоящему.

Во второй половине дня Саня собрал нас троих, чтобы разобрать ряд

ошибок. У Тани были сложности с тем, чтобы после маха вернуть кайт в

зенит. Саня пристегнул кайт к своей обвязке и стал показывать. Света

стояла сбоку от него, а Таня – чуть сзади. Совсем близко я видел её

солёное и мокрое тело, прикрытое одним лишь раздельным купальником

на завязках. Рыжие волосы были забраны в косичку, продетую над

ремешком кепки. Я легонько приник к Тане сзади, опустив руки с двух

сторон. Наши тела были горячими от солнца и движения, но вода на них

ещё не обсохла и добавляла прохлады. По её шее покатилась капля, и я

снял её языком. Таня стояла невозмутимо, всё так же следя за Сашиным

кайтом в небе, но её руки опустились за спину и скользнули по моему

животу вниз. Ловкие пальчики распустили завязки на шортах и проникли

внутрь. В ушах зашумело от переполнивших меня острых чувств: солнце,

холодная вода, горячее и почти нагое тело Тани и её руки, ласкающие

меня в двух шагах от Сани со Светой… Затем из сознания пропало всё

лишнее, и я постепенно возносился всё выше на волне своих ощущений.

Когда Саня закончил демонстрацию и повернулся к нам, я успел шагнуть

назад и состроить сосредоточенное лицо. Шорты были наполовину

спущены, но между мной и Саней стояла Таня. Стоило Сане снова

отвернуться, как я спешно натянул их.

Когда мы вернулись домой, я на пороге номера пропустил Таню вперёд, а

сам задержался и двумя пальцами потянул завязку на её спине. Купальник

легко соскользнул. Я долго ждал этого момента.

* * *

Вечером мы с Таней и Светой отправились в Витязево на поиски

спортплощадки. Как выяснилось, Саня успел сказать Свете, что их друг

принёс марихуану и сегодня вечером можно будет покурить.

– Ты будешь? – спросил я Таню.

– Нет. Она на меня не действует.

Я наклонился к её уху и прошептал:

– А как же попробовать секс под травкой? Говорят, норм вещь.

– Эй, хорош! – Таня рассмеялась и ткнула меня в бок.

– Да не шепчитесь уж, – сказала Света. – Все свои.

Мы нашли отличную спортплощадку. Света уселась на скамейку с

телефоном, а мы с Таней пошли к снарядам. Я занимался на турнике и

брусьях, Таня делала приседания и выпрыгивания, а потом отжималась.

Грациозная пластика её стройного тела завораживала. Таня занималась с

полной отдачей, ни капли не щадя себя. Когда мы закончили, она

вспотела, покраснела и тяжело дышала. Я снова почувствовал

возбуждение. Увидев мой взгляд, Таня засмеялась и легко провела рукой

по моим волосам.

В целом, это был спокойный день. Мне до сих пор не верилось до конца,

что мы договорились и стрессу пришёл конец.

* * *

Сегодня идти в гараж было чуть интереснее, чем раньше, ведь обещали

травку. К тому же, объяснившись с Таней, я чувствовал себя увереннее.

Мы немного посидели, выпили вина. Ромина жена не одобряла курение

марихуаны и ругалась, если этим занимались в гараже. Поэтому я, Лёха,

Сева и Саня отправились в чью-то комнату на первом этаже. Саня достал

маленький бонг, обернул чашку фольгой и сделал в ней дырочки

зубочисткой, потом насыпал сверху размельчённую траву и разжёг её

зажигалкой. Он сделал несколько затяжек, раскуривая бонг, и передал его

мне.

Минут через пять, когда каждый сделал по нескольку затяжек, мы

вернулись в гараж. Борис что-то рассказывал Свете, а Таня снова сидела в

телефоне. Я взял бутылку вина и приложился прямо к горлу. Травка слабо

действовала на меня сама по себе, но вместе с алкоголем почему-то

давала серьёзный эффект. Я продолжал пить и вскоре «поплыл». Взамен

напряжению, уже ставшему мне почти родным, пришли расслабление и

покой. Я наслаждался этими забытыми ощущениями, удобно устроившись

на подушках у стены.

Разговор лениво лился, и я изредка вставлял какую-нибудь реплику, в

основном предпочитая слушать и потягивать вино. Вначале Борис излагал

какую-то очередную философскую теорию, потом Саня начал

рассказывать о том, как четыре года занимался смешанными

единоборствами и в каких соревнованиях участвовал. Всё это было

познавательно, но сказывался недосып последних дней – через некоторое

время мои глаза начали слипаться. Недурно было бы хоть раз выспаться

нормально! Почти не покачнувшись, я поднялся с пола.

– Ребят, я пойду. Всем спокойной ночи!

– Спокойной!

– Тань, можно тебя на минутку?

– Конечно…

Мы надели шлёпки и вышли во двор. Проведя рукой по шершавой

каменной стене, я с наслаждением вдохнул прохладный ночной воздух. Из

кустов доносился негромкий стрекот сверчков. Таня подошла вплотную и

уткнулась носом в мою ключицу. Я легонько обнял её.

– Ты не хочешь тоже пойти? – спросил я.

– Я бы ещё немного посидела.

– Я тебя хочу.

– Спасибо.

– Эй! – воскликнул я. Таня расхохоталась, а потом обвила меня рукой за

шею и поцеловала в губы длинным поцелуем.

– Я приду, – пообещала она. – И тогда, если захочешь, смогу чем-нибудь

помочь.

Теперь уже я прыснул:

– Тоже мне, скорая помощь. И скоро это будет?

– Да как Света пойдёт, так и я.

– Ну хорошо, если я ещё не буду спать, то так уж и быть.

Напоследок она ещё раз быстро поцеловала меня.

* * *

Как же счастлив я был скинуть одежду и забраться в постель. Был всего

час ночи – значит, ещё целых девять часов до подъёма! Глаза закрылись

моментально. Комната вокруг меня вращалась, а в ушах слегка шумело –

последствия употребления марихуаны с алкоголем…

У Светы не было привычки засиживаться в гараже на всю ночь, и Таня

должна была скоро прийти. Мне хотелось дождаться её, но спать хотелось

ещё больше. Под смех и разговоры, льющиеся через форточку, я

задремал.

Мне снился кайтинг: яркое солнце, солёные воды лимана и разноцветные

воздушные змеи, парящие в серебряном небе. На косе возвышался маяк

из белого камня. Раньше я и не замечал его. Мне удалось встать на доску,

и я поехал, взяв курс прямо на него. Внезапно я осознал, что доска стоит

на спине гигантского сома, который, извиваясь, и несёт меня вперёд.

Света, барахтавшаяся с кайтом в воде, сказала, что идёт спать, хотя был

ещё день. Ах да, на самом деле ведь сейчас ночь… Мимо меня плыли

ребята на матрасе – смеясь и обсуждая какие-то пустяки. Я помахал им:

хватит, давайте лучше покайтим, ведь мы за этим приехали в Анапу! А где

же Таня? Она ведь обещала уйти вместе со Светой…

Сон скомкался и истлел как бумага. Теперь я просто лежал с закрытыми

глазами. Должно быть, я дремал не больше часа. Из гаража доносились

голоса нескольких человек, и было сложно понять, чьи именно. Минут

через пятнадцать ещё кто-то ушёл, и всё стихло. Я вслушивался в ночь, но

до меня доносился лишь стрекот сверчков.

Я почувствовал лёгкий холод во всех конечностях. Он рождался в

кончиках пальцев и потихоньку расползался дальше.

Как же я мечтал наконец выспаться! Сегодняшний день был таким

спокойным. И мои губы ещё помнили Танины поцелуи…

Холод усилился, вдобавок начала гудеть голова. Боль эта странно

отдавалась в висках и переносице. Мой мозг рисовал картину: вот сейчас

зайдёт Таня. Она ушла вместе со Светой, просто задержалась, чтобы

поболтать с ней в её комнате…

По сути, валяться и ждать смысла не было: мой чуткий сон однозначно не

пропустил бы момента прихода Тани. Я попробовал снова уснуть, но это

оказалось невозможно: меня начало лихорадить. Под простынёй было

жарко, а без неё меня мучил холод. Пальцы ног заледенели окончательно.

Через час я плюнул на попытки уснуть и теперь просто лежал с открытыми

глазами. Хотелось отправиться в гараж, чтобы прямо сейчас прекратить

это мучение. Останавливало одно: вдруг Таня с любовником сейчас не

там, а, например, в его комнате? Пока что она может думать, что я сплю.

Если же я начну носиться по дому, ломясь в двери, то мигом раскрою

карты. Увидев меня из окна, они могли бы составить совместную версию, и

вновь пришлось бы проверять и сомневаться, а сомневаться мне надоело.

Нужно было потерпеть – в последний раз. И я терпел, щедро отдавая

последние душевные силы каждой минуте этой ночи. Она высасывала их,

вцепившись намертво и уже до конца. Забавно: я думал, что сил у меня

уже не осталось вовсе, а оказалось, эту губку ещё можно было выжимать.

Все переживания, выпадавшие мне до сих пор, показались теперь сущим

пустяком.

Я взял телефон и в заметках написал большое письмо для Вани,

рассказывая о нас с Таней. В письме также говорилось о её сексе с новым

знакомым в Анапе, как о свершившемся факте. Когда я закончил, на часах

было три тридцать. Светало. В «контакте» я зашёл на Ванину страницу,

вставил своё письмо в окошко сообщения и задержал палец над кнопкой

отправки. Какова вероятность, что Таня сейчас не изменяет мне, а…

допустим, случайно уснула в гараже или делает ещё что-то безобидное?

Пожалуй, не нулевая. Глупо будет поспешить, возвести напраслину и

запороть отношения раньше времени. Тем более, меня никто не торопит, и

скоро всё станет известно наверняка… Поборов искушение, я отложил

телефон.

В пять тридцать Таня тихо отворила дверь номера и проскользнула в душ.

Я открыл глаза, неторопливо поднялся с кровати и потянулся. Ожидание

наконец-то подошло к концу.

Таня вышла из душа и вздрогнула, увидев меня в полумраке посреди

комнаты.

– Ну, рассказывай, – спокойно сказал я.

– Что рассказывать?

Она смотрела на меня исподлобья.

– Чем занимались?

– Мы со Светой сидели. Болтали.

Кажется, ещё ни на что другое я не надеялся так сильно.

– Тань, давай честно.

– Я тебе уже ответила. Можешь у неё спросить.

– Хорошо, спрошу, – я начал натягивать штаны. – Только не у неё.

– В смысле?

– Схожу в гараж вначале, – я пожал плечами.

– Серьёзно? Ты вот сейчас туда пойдёшь?

Её голос прозвучал выше обычного.

– Загляну.

Я сунул телефон в карман и поднял с кресла футболку.

– Окей, я была с Сашей.

– И?

– Мы поцеловались.

– И всё?

– Да!

– Уточню, – я надел футболку.

– Ну ладно, мы переспали.

Хвала всем богам, наша история наконец закончилась.

Я вытащил телефон и показал Тане открытый диалог с Ваней. Нажал на

кнопку, отправляя своё занимательное письмо.

– Здесь всё, – пояснил я.

Таня вгляделась в экран, начав читать сообщение, но мне не хотелось

тратить на это время.

– Потом ознакомишься, если он тебе скинет, – я снова убрал телефон.

– Думаешь, ты сам чем-то лучше?

Раскрытой ладонью я нанёс Тане резкий удар в подбородок. Шансов

среагировать у неё не было. Голова её дёрнулась назад, а сама она

отступила на пару шагов и прижала руку к губам, испуганно уставившись

на меня: возможно, думала, что я изобью её. Такой мысли у меня не было.

Чтобы причинить Тане вред, стоило бы подправить её носик кулаком, а

так – я просто выражал своё презрение.

Я натянул кеды на босу ногу, спрыгнул с низенькой лесенки во двор и

зашагал прямо в гараж. Как я и ожидал, Саня был тут: стоял в одних

шортах и копался в каких-то вещах. Услышав мои шаги, он удивлённо

повернулся. В этот момент он был в моих руках: я мог прямо на ходу

ударить ему в лицо со всего плеча. Этого определённо заслуживал

предатель, коим, к примеру, являлась Таня. Но вот насчёт Сани у меня

уверенности не было.

– Ты что делаешь, мразь?! – рявкнул я и сильно оттолкнул его от себя,

продолжая идти вперёд. Он попятился к дальней стене, в шоке

уставившись на меня.

– Миша, Миша! – заорал он. – Ты чего?! Что случилось-то?!

– Что случилось?! Чужую девушку трахаешь! – я встал вплотную. Его лицо

теперь было в нескольких сантиметрах от моего.

– Что, девушку?! – если до этого его глаза выражали испуг и

непонимание, то теперь они вовсе округлились до невозможности. – Но

она сказала, вы просто друзья!

«Сейчас ударю его лбом в нос, и начнётся» – подумал я. Теперь Саня уже

был готов к нападению, и драка обещала получиться интересной и даже в

меру опасной: вокруг было множество острых углов.

– Твою мать, как же так-то!.. – вскричал он. – Я думал, что вы

встречаетесь, ещё вчера спрашивал её об этом! Но она сказала, что ты

просто друг! И вы обо всём договорились! А сегодня – я предложил ей

покурить, она согласилась… И потом как-то само… Я бы не сказал, что она

особенно сопротивлялась…

Забавно: лжец лжёт во всём. Даже курение травы, от которого Таня

отказывалась, стало возможным для достижения её цели. И уж конечно,

она не сопротивлялась.

Сцепиться с Саней – значило снова пойти на поводу у Тани и её детских

схем, подтвердить свою зависимость, которую следовало оборвать уже

очень давно. В чём состояла вина Саши? Может, я сам на его месте не

поступил бы так же? Конечно, поступил бы. Да я и поступил так же! Даже

хуже: Саня спрашивал Таню об отношениях со мной, а я соблазнял её,

зная, что она официально встречается с Андреем.

Безжалостный наблюдатель сухо поднял бровь. Я сосредоточился на своих

ощущениях, поискал на поверхности, потом полез глубже. Страха не было

– ни малейшего. Как и злости на Саню. Моё решение было осознанным. Я

отступил на шаг и опустил голову, скрестив руки на груди.

– Что же ты раньше не сказал? – Саня повторял одно и то же. – Но я у неё

спрашивал ведь! Ещё думал: как так, она лежит со мной на лимане, а

потом она объяснила, что вы просто друзья…

Я сел, привалившись к подушкам у стены. Саня замешкался, потом сел

напротив и продолжил бормотать:

– Что же теперь делать? – он упёрся локтями в колени и взялся руками за

голову. – Вот жесть, а…

– А ничего, – хотелось говорить спокойно, но получилось всё равно

немного горько. – Ничего теперь не сделаешь. Просто Таня такова: у неё и

в Москве есть парень, которому она клянётся в любви и верности. Сегодня

утром мы занимались сексом и договаривались говорить друг другу

правду, а десять минут назад она меня уверяла, что просто задержалась у

Светы.

Саня снова вытаращил глаза.

Ещё с минуту я приводил в порядок мысли, потом вернулся в номер. Таня

запихивала вещи в рюкзак.

– Куда собралась?

– Ты псих, и я не собираюсь оставаться с тобой в одной комнате.

– Так куда?

– К Свете.

Привалившись плечом к дверному косяку и презрительно улыбаясь, я

наблюдал за её сборами. Я прекрасно знал, что будет дальше. Теперь у

Тани не было сдерживающих факторов вовсе, и она будет трахаться с

Саней, уже не скрываясь, или, если он откажется, найдёт себе другого

любовника из нашей компании. Благо, выбор был. Она сделала бы это и

просто так – для себя, но теперь у неё был ещё один отличный повод –

отомстить мне. Таня не знала, что силы мои на исходе, а вот я понимал,

что не выдержу такого зрелища.

Кто-то из нас двоих должен был уехать, другого выбора не было. Мне

очень хотелось остаться, чтобы доучиться кайтингу, а также показать

Тане, что её поступок мне нипочём. У Тани же вовсе отсутствовал повод

уезжать, а если бы и присутствовал… Она была не из тех, кто пасует.

Нужно было сделать ещё одно усилие: собрать всё, что осталось в моём

распоряжении, и нанести удар, дав Тане повод уехать. Независимо от

результата, этот последний бой следовало принять.

– У меня есть к тебе предложение, – сказал я.

– Попробуй.

– Как ты помнишь, я должен тебе зарплату за июль. Также я сдам твой

обратный билет, – перелёт был оплачен моей картой, и сдать билеты

можно было без Таниного участия. – Завтра ты сваливаешь из Анапы –

куда хочешь, чтоб я тебя больше не видел. Через неделю получаешь свои

деньги. Либо же остаёшься, и тогда ничего не получаешь.

Таня замерла – похоже, мои слова произвели на неё некоторое

впечатление.

– Тебе не кажется, что это нечестно? – угрюмо спросила она.

– А это, значит, честно, – я указал пальцем в окно, через которое

виднелась дверь гаража. – Ну и мразь же ты, просто поразительно! Врёшь

в лицо и не морщишься. Время на раздумья у тебя есть – до десяти утра.

Если я проснусь и тебя увижу – считай, ты выбрала.

– Я подумаю.

– Подумай.

– Не очень-то гордись собой. Ты ничем не лучше.

Эта фраза меня приятно удивила. Сейчас я чувствовал себя так, как будто

меня раздавило бетонной плитой, и поводов для гордости не видел. А

Таня, похоже, видела – неплохо. Значит, мне всё же удалось сохранить

хорошую мину при плохой игре.

– Если через десять секунд не уберёшься, я тебя выгоню пинками, –

любезно оповестил я.

– Ты можешь немного подождать?

– Подождать с пинками? Да, десять секунд, как я и сказал.

Она поспешно затолкала в рюкзак последние вещи и выволокла его за

собой за дверь. Я запер защёлку. Было полшестого утра, а мне ещё

предстояло много работы. Давая Тане возможность уйти, я умылся

холодной водой и почистил зубы, а потом вышел во двор и уселся на

скамейку, где ловил вай-фай. Почти два часа я провёл, меняя пароли от

всех сервисов, которыми мы пользовались в «Экстремальной Москве», и

доступ к которым был у Тани. Думаю, мало кто, кроме меня, в такой

ситуации думал бы о бизнесе. Но я сделал свой ход, предъявив Тане

ультиматум, и теперь хотел по максимуму обезопасить себя от ответных

действий.

Мне не хотелось будить Лёху, но нужно было предупредить его о том, что

случилось, до утра. К счастью, вчера вечером он решил передохнуть и пил

только пиво. Я поднялся наверх, к его комнате, и аккуратно постучал.

Потом ещё раз. Через пару минут он открыл.

– Ну что? – громко и недовольно спросил он.

– Ч-ш-ш… Люди ещё спят. Извини, что разбудил. Можно зайти? Я

ненадолго.

– Ну, – он отступил в сторону.

Присев на краешек кровати, я рассказал ему историю про Таню и Сашу.

– Твою мать, вот так и думал, что что-то такое будет!

– Да уж, предположить можно было, – я усмехнулся и рассказал ему про

ультиматум Тане. – Не думаю, что она уедет. У неё характер другой. И я не

хочу завтра с ней в одной машине ехать.

– Ну и пусть они на «Газели» едут.

– Окей, спасибо. Тогда в десять встретимся? Я всю ночь не спал, хочу хоть

немного вздремнуть.

– Ладно.

– Спасибо. Ещё раз извини, что разбудил.

Он кивнул.

Придя к себе, я ещё с полчаса не ложился, а переписывался с Ваней,

который проснулся в семь и прочитал моё сообщение.

– У тебя есть какие-то фотки или переписка интимного характера?

Компромат, короче? – спросил он.

Такого добра у меня было навалом. Я решил не мелочиться и скинул ему

пару фоток, после которых сомнения сразу отпадали.

Похоже, Ване потребовалось некоторое время, чтобы переварить

увиденное. Затем он написал:

– Тебе самому-то не противно? Под столькими мужиками она побывала.

– У меня к этому более спокойное отношение. Меня больше задевает

враньё.

– Думаю, она мстит всему миру. Сто пудов, какая-то травма детства.

Может, её изнасиловали?

– Да почему сразу мстит? По-моему, это просто безответственность плюс

любовь к сексу. Шутка ли – у девочки было тридцать пять мужиков. Уже

тридцать шесть, если подумать.

– Мне она говорила, что я у неё пятый.

Я усмехнулся.

– А она, случаем, не говорила тебе, во сколько лет потеряла

девственность?

– В пятнадцать.

– На самом деле, в двенадцать.

Ваня не допускал для себя свободных отношений, я допускал; Ваня

подозревал у Тани привычку изменять, я знал наверняка. Но оба мы были

по-своему влюблены в Таню, и она поступала с нами одинаково:

беззаботно врала.

– Почему ты раньше не рассказал? – спросил он.

– Думал, что для меня она сделает исключение и не станет врать, ведь я

показал ей, что нормально отношусь к свободным отношениям.

– Довольно низко с твоей стороны.

– Во всяком случае, есть идея, – написал я. – Мы можем основать клуб

тех, кто трахал Таню! Скоро филиалы откроются по всему миру, а

еженедельные встречи будут собирать сотни участников.

– Ха, лигу соберём!

* * *

Поспать мне удалось совсем недолго: на улице уже начали галдеть люди,

а солнце светило в окно. Сон был липким и беспокойным. В десять утра

зазвонил будильник, и я содрал с себя остатки этой паутины. «Газель»

кайт-школы уже уехала. Мы с Лёхой отправились на косу вдвоём, по

дороге обсуждая историю с Таней. Я наслаждался последними спокойными

минутами перед кайтингом. Сил практически не осталось, но нужно было с

честью закончить эту историю.

Наконец колдобины остались позади, мы спустились на площадку, и Лёха

затормозил неподалёку от «Газели». Я вылез из машины и потянулся,

щурясь в сторону лимана: вон Саня в воде занимается с Севой, Света

стоит на берегу, а вон и Таня неподалеку. Что ж, я с самого начала не

ожидал другого. Если бы Таня уехала, это была бы не она, а для меня всё

прошло бы слишком уж просто.

Сегодня было прохладно, и я решил заниматься в футболке. Пока я

обвязывался, холодный ветер уже начал пробирать до костей, а ведь мы

всё ещё были на берегу, под солнцем.

Как оказалось, это были пустяки по сравнению с тем, что я почувствовал в

воде. Вставать на доску у меня всё ещё получалось с трудом, и на одну

удачную попытку приходилось три неудачных. Поэтому я постоянно

болтался в воде, а сегодня она была намного холоднее, чем вчера. Лежать

следовало смирно: пытаясь запихнуть ноги в крепления, кайт и так

сложно было удержать в зените. Минуты, проведённые в холодной воде

почти без движения, усугубляли ситуацию. Когда мне всё же удавалось

встать на доску и начать движение, мокрую футболку прижимал к телу

ледяной ветер, и становилось ещё холоднее. По привычке хотелось

оказаться в воде, чтобы согреться, а согреться-то в ней сегодня было

невозможно, и вскоре меня начало буквально колотить. Мои движения, и

без того неумелые, стали ещё и дёргаными, что не способствовало

спортивным успехам.

Время от времени я поглядывал по сторонам. Ребята занимались, и ничего

необычного в их поведении заметно не было. Я никогда не был особо

мерзлявым, и из увиденного можно было сделать вывод, что холод меня

мучил скорее из-за внутреннего истощения.

Увидев, как Саша метрах в двухстах объясняет что-то Тане, я

почувствовал себя ещё хуже. Возникли новые подозрения: не мог он

искренне верить, что мы с Таней обо всём договорились, и не уточнить это

у меня, тем более, что после ночного похода на лиман прошёл целый день.

Возможно, его история была не до конца честной: он действительно

формально спросил у Тани про наши отношения для очистки совести, а

большее ему было и не нужно. Внезапно вернулось страстное желание

ударить его. Естественно, теперь это было бы попросту глупо – после

драки кулаками не машут, и я свой выбор сделал.

У меня никак не получалось выполнить больше двух махов подряд, и я

падал в воду, едва успевая начать движение. Стискивая зубы, я раз за

разом пытался встать на доску, не позволяя себе опускать руки. Мои силы,

и без того скудные, уходили на то, чтобы терпеть холод, унимать дрожь и

стук зубов.

В середине дня я вышел на берег, чтобы хоть немного согреться. Есть не

хотелось. Я надел сухую футболку и встал на солнце, но холод всё равно

не отпускал. Ветер забирался под кожу, и мне стоило усилий сохранять на

лице небрежную улыбку. Света с Таней болтали, сидя в «Газели». Я

прошёл мимо них и встал за машиной, прячась от ветра. Мы с Таней не

смотрели друг на друга.

Здесь ветра действительно не было, и я начал мало-помалу согреваться на

солнце. Что ж, на сделку Таня не пошла, и теперь её ничто не сдерживало.

Показывать, что она меня не волнует – дело хорошее, но зрелище её секса

со всеми парнями в кайт-школе – это слишком. Такого мне просто не

выдержать. Тут уж нужно адекватно оценивать свои силы и расставлять

приоритеты.

Самое печальное в этом было то, что мне до сих пор не удалось

полноценно покататься. Пока что самым большим моим достижением было

проехать подряд около десяти метров, сделав три маха. Сегодня шёл лишь

четвёртый день обучения, и мои результаты для такого срока можно было

считать хорошими. Но проблема была в том, что по милости Тани обучение

подходило к концу.

Получалось, что оставшиеся полдня катания имели для меня ключевое

значение. Нужно было приложить все мыслимые усилия, чтобы проехать

на доске значительное расстояние и сделать хотя бы семь-восемь махов

подряд. Это позволило бы считать обучение удачным. Я тоскливо

посмотрел в сторону лимана и вышел из-за «Газели».

Ветер сразу вгрызся в меня, мигом сдув остатки тепла. Стиснув зубы и

расслабив руки – кулаки нельзя было сжимать ни в коем случае, – я снова

сменил футболку на мокрую. Тело моментально покрылось мурашками. Я

пошёл поднимать кайт.

Следующие полтора часа я продолжал бороться с кайтом и доской, по-

прежнему мучаясь от холода. Несколько раз у меня получилось встать и

поехать, но кайт быстро падал, а я останавливался и погружался в воду.

Каждая ошибка была мне ясна, в теории я уже полностью разобрался,

нужно было лишь время для практики – желательно, после десяти часов

сна. Этого времени у меня не было. «Сейчас или никогда», – подумал я,

резко повёл кайт влево-вниз и поймал воздушный поток. Кайт дёрнул

меня за собой и поставил на ноги, но в этот раз я слишком резко вернул

его в зенит. Вместо того чтобы снова пойти влево-вниз на новый мах, кайт

отклонился вправо, рванув меня в обратную сторону. Планка вырвалась из

рук, и я пропахал пять метров лицом по воде.

Кайт, вывернувшийся от сильного порыва, валялся в воде, а с берега мне

махал Рома: пришло время закругляться. Я махнул ему в ответ. Это было

безоговорочное поражение.

* * *

Вечером мы с Лёхой отправились прогуляться по набережной Витязева и

обсудили возможность отправиться в Абхазию вдвоём. Тогда мы побывали

бы в Ткуарчале, как и собирались, а использовать оставшиеся три дня

обучения кайтингу можно было по возвращении в Витязево. Это решение

выглядело весьма привлекательно и даже сошло бы за очередное

превращение поражения в победу, но пара вещей меня всё же смущала.

Во-первых, у меня напрочь отсутствовало желание снова куда-то ехать и

чего-то достигать. Я был выжат. Хотелось одного – выспаться в

одиночестве. Во-вторых, у меня не было уверенности, что после нашего

возвращения из Абхазии Тани уже здесь не будет. Я ведь сдал её

обратный билет и выгнал с работы. Да и Ваня в Москве её не ждал, так

что торопиться ей было некуда. Насколько я знал Таню, она вполне могла

остаться тут подольше, чтобы получить удовольствие по полной. А видеть

её снова в мои планы не входило совершенно.

В былые времена я бы поднапрягся и рискнул, но теперь во мне

поселилось стойкое отвращение к стремлению оборачивать события в

эффектную обёртку, а уж от решения ехать в Абхазию этим разило за

версту. В данном случае не приходилось сомневаться, что моё искреннее

желание – это просто отдохнуть.

– Знаешь, наверно, я всё же в Москву. Нет у меня сейчас настроения ехать

куда-то ещё, извини, – сказал я.

– Ну езжай. А я доучусь.

– Конечно!

Решаясь поехать в Анапу с Таней, я с самого начала знал, на что шёл, и

теперь испил эту чашу до дна. Ирония произошедшего была очевидна.

Пожалуй, тут подходила пословица «за что боролся, на то и напоролся».

Мысль об этом вызвала у меня слабую улыбку.

Мы зашли в кафе. Здесь приемлемо ловил мобильный интернет, и я купил

себе обратный билет. На прощание мы опрокинули по кружке пива. Я

горячо поблагодарил Лёху: без его поддержки пережить последний день

было бы гораздо сложнее.

Вечером, как всегда, намечались посиделки в гараже. Я, конечно же, туда

не собирался, и Лёха заявил, что тоже лучше пойдёт спать. Так что после

возвращения мы просто попрощались и разошлись по комнатам.

Я не стал зажигать свет в номере, а просто скинул одежду и подошёл к

окну. Прямо напротив, с другой стороны двора, была гостеприимно

распахнута дверь гаража, где уже начиналась вечеринка. Мне послышался

смех Тани. Внезапно она сама, смеясь, вышла на порог. На ней было

лёгкое бирюзовое платье, ноги оставались босыми. Во дворе уже было

темно, поэтому она сразу заметила меня, стоящего за окном. Секунду мы

смотрели друг на друга, улыбка на её лице застыла. Я закрыл форточку и

задёрнул шторы. Потом вставил в уши вакуумные наушники и провалился

в сон без сновидений.

На следующее утро я встал в пять. Все спали, и у меня была возможность

спокойно собраться и уйти, не привлекая внимания. Собирая вещи, я

нашёл пару Таниных футболок и тот самый купальник на завязках – всё

это отправилось в мусорный бак. В интернете было достаточно телефонов

такси в Витязеве, и уже по третьему из них взяли трубку: успех. Сидя в

машине, я в «контакте» написал Роме, что благодарю его за обучение, но

по личным причинам вынужден уехать. Уверен, причины эти уже не были

для него секретом. Через полчаса я был в аэропорту.

Часть 3

1

Я вернулся в Москву слабым и, как ни странно, спокойным. Мои душевные

силы, постепенно таявшие на протяжении последних месяцев,