Проносившиеся мимо встречные поезда врывались в распахнутое окно с грохотом, воем и порывами горячего

ветра.

Жующие, прекращали жевать и остолбенело глядели на мерцающие отблески пролетавших мимо вагонов. Со временем,

впрочем, они перестали отвлекаться на такие пустяки. Пили тёплое пиво, закусывали колбасой и жареной курицей; о чём-

то горячо спорили, рассказывали анекдоты, болтали...

Горячёв не принимал участия в застольях. Лежал на верхней полке, уперев подбородок в смятую подушку, и с

любопытством смотрел в окно.

Там возникали непривычные явления: вот маленькая птица отбивает в сторону другую, крупную хищную птицу, мешая

наброситься на что-то в траве. «Видимо отгоняет от гнезда». А вот на несколько сотен метров вдоль железнодорожного

полотна растягивается степной пожар, и алые огоньки пляшут под насыпью. Затем появляется озеро, скованное льдом…

«Какой ещё лёд в такую жару?» - очнулся Горячёв, но тут же его осенило, что это лишь солёное озеро, и он успокоился.

Отвлекаясь от зрелища, скосил глаза в сторону лежавшей на соседней полке дамы в дымчатых очках, читавшей книгу.

Мысленно пожал плечами: почему она не интересуется живой настоящей жизнью, а читает выдуманные истории о

выдуманных происшествиях, происходящих с выдуманными людьми в выдуманном мире?

«А может она права, - поник вдруг, - вероятно проезжает здесь не впервые и всё это уже видела, и на её взгляд нет здесь

ничего необычного, и достойного внимания».

Обвёл глазами унылую степь. В самом деле, на что тут смотреть? Приступ хандры охватил Горячёва. Перевернулся на

спину, уставился в низкий потолок.

Утром была вокзальная суета под необычайно чистым небом и отчаянно палящим солнцем. Длинная очередь за билетами.

Продолжение пути в душной маршрутке, переполненной людьми и набитой сумками. По узкой автотрассе вдоль сухих

равнин, мимо однотипных посёлков. Ничто не предвещало уже довольно близкого побережья.

Внезапно ландшафт изменился. Вначале показались небольшие, но цепкие горные кряжи, затем проявились крутые горы и

острые скалы. Окружающий дорогу рельеф стал всё больше поражать воображение. Резче очертились дикие вершины,

украшенные доисторическим лесом, огромные беспорядочные валуны у подножий, каменные столбы на склонах зубчатых

гор. Дорога принялась вилять серпантином. Неожиданно автобус оказался на взгорье, перед обрывом. Взглядам туристов

открылось беспредельное, исчезающее в затуманенной дали, сияющее пространство, озарённое слепящим солнцем.

У Горячёва перехватило дух. Хотя он был измучен дорогой, ощутил непосредственную радость. Но миг счастья длился

недолго - море скрылось за отрогом, видение прекрасного далёко исчезло.

- Ещё тридцать километров!.. - ни с того ни с сего сказал водитель.

«Что же, потерпим» - стиснув зубы, подумал Горячёв, но отблеск улыбки так и остался на лице.

Впрочем, цель его пути находилась дальше. Хотя он более двадцати лет не был на море, с семилетнего возраста, но

нужный посёлок запомнил навсегда. Именно там прожил, вместе с родителями, несколько счастливых месяцев, перед тем

как всё неожиданно рухнуло. А так как больше всего ему хотелось вернуть именно утерянное состояние незамутнённой,

уравновешенной жизни, то он даже не колебался с выбором места.

 

Солнце только недавно отделилось от горизонта, но пляж уже был заполнен. Горячёв не без труда нашёл свободное

местечко. Некоторое время просто лежал на животе, вслушиваясь в мерный шум прибоя, наслаждаясь редкими криками

чаек и приятным, нереально живым запахом - помесью солёной морской воды и хвои.

Когда спину припекло, отправился в воду. Волны ласково остудили прижжённое тело. Лениво поплавал вдоль берега,

вернулся к подстилке. Упоенный негой, погрузился в сладкий сон.

Вскоре пробудился от дрёмы. Солнце висело в зените. Пляж был забит до отказа, а меж рядов отдыхающих бродили

торговцы. Прямо над головой Горячёва какая-то возрастная парочка разгадывала кроссворд.

- Значится... город на юге Франции? - спросила женщина. - Семь букв.

- Чёрт его знает, - лениво ответил мужчина.

- Лодка. Две буквы.

- Ого, забавно! Лодка из двух букв...

- То, что ест мед...

- Пахлава, сладкая кукуруза! - прервал женщину другой, визгливый голос.

- Сладкие трубочки, мороженное! - вклинился ещё один, низкий и грубый.

- Шахматная фигура. Пять букв, - не унывая, продолжила зачитывать женщина.

- Конь.

- Пять букв!

- Конь, - упрямо настаивал мужчина.

- Почему конь?

- Так мне нравится.

- Сам ты...

- Чебуреки! Чебуреки с сыром, мясом!

- Город в Турции. Семь букв.

- Пахлава, - сказал мужчина.

- А что, есть такой город? - оживилась женщина. - В самом деле?

- А я знаю? - протянул мужчина.

- Дурак! И к борщу, и к блинчикам.

- Водка, конечно!

- Сметана, - отгадала женщина.

- Пахлава, пахлава! Чебуреки! Сладкие трубочки!

- Вождь семинолов, шесть букв. Первая - «О».

- Атаман! - рявкнул мужчина.

«Оцеола!» мысленно простонал Горячёв.

- Наказание рублём. Пять букв.

- Порка!

- Штраф, - сдерживая поднимавшуюся в душе ярость, пробурчал Горячёв.

То ли от жары, то ли от всего этого человеческого шума у него разболелась голова.

- Приспособление для наказания преступников во Франции.

- Чёрт его...

- Гильотина, - прорычал Горячёв, резко поднимаясь на ноги.

Любители кроссвордов посмотрели с ужасом. Он в свою очередь мрачно на них поглядел. Веснушчатая тётушка

уткнулась в журнал. Её муженёк молча потянул пиво из бокала.

- Людишки, - бормотал, собирая вещи, - и тут покоя не дадут.

- Город на юге Франции, - не унимаясь, пошла женщина на второй круг. - Семь...

- Марсель, - сказал Горячёв, свёртывая подстилку и неожиданно для самого себя мягко посоветовал. - Если хотите узнать

ответ, сразу посмотрите в конце журнала, там всё написано.

Наткнувшись на укоризненные взоры парочки, ретировался. А вслед ему доносилось:

- Пахлава, кукуруза, малина!..

На самом выходе, Горячёву послышалось даже:

- Шахматная фигура... пять букв...

Он споткнулся на ровном месте и едва не упал. Поспешил по дорожкам вверх и вверх, желая поскорее скрыться от людей

в своей комнате. Остановился отдышаться на смотровой площадке, откуда открывался вид на пляж, где кишела, варилась

и кипела куча человеческих тел.

- Когда же, о Боже... поднимется высокая волна и смоет их всех с лица земли!

 

На улицу вышел к вечеру. Ещё утром его внимание привлекла красивая чёрная скала, возвышавшаяся над морем. На пике

скалы периодически возникали люди, а значит, туда можно было взобраться.

Наверх вела выдолбленная в камне лесенка, состоявшая из множества скользких ступеней. Не было ни поручня, никакой

страховки. Каждый шаг давался с трудом. Солнце спряталось за отроги гор, поднялся ветер. Стремительно темнело.

Вершина встретила его порывистым ветром и безграничным звёздным небом.

Ещё предстоял тяжёлый спуск, но Горячёв сразу увидел, что с лихвой вознаграждён за старания. Взору открылась чудная

панорама ночного посёлка: яркие, разноцветные огни набережной; тусклые, беспорядочные огни домов; медленно

движущаяся огненная цепочка горной дороги. Целый калейдоскоп огней.

Посмотрел на море. То была живая, колыхающаяся масса - чёрная, необъятная, завораживающая.

Ветер внезапно стих. Серебристая сеть звёзд всё чётче проявлялась на небе, и вдруг из ничего, прямо из пустоты,

возникла луна - полная, огромная, влекущая. Звезды отступили, притаились. Широкая мерцающая лунная дорога

протянулась в бесконечность.

То был прекрасный миг истинного одиночества. Только чужеродный мир и он, Горячёв.

Страха как не бывало, хотя понимал - возникла крайне удачная возможность произвести окончательный расчёт. Но

спешить, естественно, было некуда. В конце концов, ещё возможно, случится чудо.

Чудо, на которое уповал Горячёв, не имело точного образа. Это было что-то размытое, аморфное, что должно было

навсегда изменить жизнь, сделать её цельной, наполненной смыслом, осознанной.

Собственно, за этим чудом, которое конечно никак не могло случиться в шумном городе, он и приехал в приморский

посёлок, который запомнился ему с детства, как некое средоточие счастья.

Конечно, он понимал, что чудесам нет места в реальной жизни, но, тем не менее...

Впрочем, уже осознал, что его личная шамбала не находится в самом посёлке. Слишком уж тот был переполнен

отдыхающими. Слишком напоминал базарную площадь. Взяв свою первую вершину, сполна почувствовал - надо двигаться

в горы. Кинул взор туда, где темнели пологие безлюдные гребни. Возможно, именно там его поджидает долгожданное

прозрение.

 

Если верить карте, нанесённой на щит у подножья, - подъем выглядел достаточно простым. «Часа полтора, и я буду на

месте». Аккуратно перенёс схему в блокнот.

Подобрал по пути крепкую сосновую палку, используя её как посох. Важно и неспешно пошёл по дороге, которая вначале

тянулась в гору и влево, а потом почему-то повела обратно вниз. Минут через тридцать превратилась в «козью» тропку.

Остановился в недоумении. Сверился с маршрутом в блокноте.

«Кажется, я по рассеянности свернул не туда, - решил он. - Нужно возвращаться».

Отправился назад, теперь внимательнее присматриваясь к местности. Остановился у развилки: две дороги расходились в

гору, две вели вниз. Задумчиво поглядел по сторонам.

«Разве я здесь был? Кажется, нет», - по спине пробежал холодок.

Пошёл по тропе, которая, как ему показалось, должна была вести на вершину. Вскоре стало жарко, снял футболку и

набросил её на голову, словно тюрбан. Посох только мешал при ходьбе, пришлось выбросить.

Окружающий пейзаж постепенно менялся. Кустарники да лиственные деревья поредели, а потом совсем пропали.

Горячёва окружили толстые, неохватные и очень высокие сосны с белёсыми, издали напоминавшими берёзовые, стволами.

Сосны выглядели такими же мощными и неподвижными, как былинные тысячелетние дубы.

Остановился, изучая деревья. Вдруг что-то насторожило его. Прислушался и обмер. Вокруг была такая тишина, какой он

никогда в жизни не слышал. Полная, абсолютная, мёртвая. «Вакуумная». Не раздавалось ни звука, ни шороха. Не было ни

посвиста ветра, ни шума листвы, ни птичьего крика. Ни-че-го.

«Я заблудился», - осознал Горячёв.

Вконец утомлённый, решил спускаться вниз, не разбирая дороги, напрямик. Уже стемнело, когда он, вспотевший и

обессиленный, выломился из леса на автостраду. Прошёл немного вдоль шоссе, пока не увидел знакомый указатель -

оказывается, вышел неподалёку от того места, с которого начинал подъём.

«Что если бы я, в самом деле, заблудился, или, скажем, пропал? Как скоро меня стали бы искать? - ожидая автобус,

размышлял он, спокойно осознавая, - нескоро!».

 

Отпуск заканчивался. Много тропок было исхожено, много всего увидено и услышано, много солнца впитано: волосы

выгорели, а кожа незаметно приняла бронзовый оттенок. Прожитые у моря сутки, слились в один длинный день,

подошедший теперь к концу.

Тщательно уложил вещи, не желая оставлять после себя беспорядок. Отправился на пляж. Какое-то время просто, на прощание,

понежился на солнышке. Затем, решив что пора, двинулся к воде. Сразу поплыл в сторону открытого моря, по пути прежде

указанному луной. Плыл долго, а потом, превозмогая себя, ещё дольше, пока не ощутил усталость в руках и ногах.

Перевернувшись на спину, продолжил потихоньку двигаться в избранном направлении, легонько перебирая ногами и

делая редкие взмахи руками - такая манера позволяла немного отдохнуть.

Сколько он сможет так проплыть? Два километра? Три? Больше? Жаль этого ему никак не подсчитать, и он никогда не узнает

истинного предела своих возможностей.

Продолжил стремительный заплыв. На сей раз почувствовал утомление гораздо скорее, пришлось опять переворачиваться

на спину. Раскинул руки и ноги, звёздочкой лёг на поверхности, набираясь сил. Жаль он тогда просто не прыгнул со скалы.

Очень уж изнурительным оказался заплыв. Сколько раз ещё предстоит отдыхать, прежде чем силы окончательно покинут его, и

он ничего не сможет поделать для собственного спасения? Понимал, что организм будет долго бороться, а нынешняя

тяжесть ещё далека от окончательной, которая, в итоге, потянет на дно.

Когда прекратило пульсировать в ушах, перестал концентрироваться только на собственных ощущениях и смог явственнее

воспринять окружающий мир. Море было необычайно спокойным, кружило вокруг мелкой рябью. Казалось странным, что

на пляже оно неистовствует мощными волнами. Солнце мягко светило, ласково пригревая влажную кожу. Морская

поверхность была густой и приятной, словно тёплый кисель. Но чуть ниже, под неглубоким верхним слоем, толща воды

была леденящей и враждебной.

Горячёв посмотрел в сторону земли и удивился. Он действительно прилично заплыл, давно покинув залив. Ему открылся

далёкий берег, подёрнутый лёгким туманом нереальности. Огромный кусок изрезанной линии побережья, вместе с

соседним посёлком, в котором кипела жизнь, похожая на все прочие, но в тоже время своя, уникальная.

Однако больше всего Горячёва поразили горы. Если раньше он смотрел на них снизу-вверх, задрав голову, или муравьём

медленно ползал у подножий, надеясь когда-нибудь выбраться на вершину, то теперь лицезрел их в полный рост, во всём

великолепии.

Ощущение новизны впечатлений неожиданно посетило его. Он понял, как близоруко прежде смотрел на многие вещи. В

нём оформилась мысль, что он в этой жизни так ничего собственно и не повидал, так ничем и не поинтересовался. Узрел,

как на самом деле незначительно его я, на фоне громадности природы.

Прежний максимализм моментально испарился. На душу снизошло смирение. Внезапно осознал себя лишь маленькой

песчинкой мира.

«Пусть чуда, на которое была надежда, не произошло, - рассуждал Горячёв. - Так что с того?».

И вообще, с чего он решил, что именно здесь оно произойдёт, откуда такая глупая мысль? Зачем было тащиться за этим

сюда, из самого дома? Почему вообще в нём родилась странная концепция «чуда»? Интересно, когда именно, прельщённый

невразумительными надеждами, он свернул от обычной жизни в сторону? Сколько уже длится зацикленность на

собственном недовольстве и неприятии окружающего мира? А ведь получается, он давно нацепил на себя тараканий

панцирь. Вполне самостоятельно, но явно недостаточно осознанно.

Да, молодое, горячее сердце, конечно, виновато. Ведь оно постоянно требовало остроты первой любви от каждого

мгновения жизни. Что само по себе невозможно, перебор! Но ещё час назад он почему-то не понимал этой простой истины

и взыскивал невероятного.

Весь прежний поток мыслей Горячёва вдруг переменился. Продолжать плыть в открытое море казалось теперь несусветной

глупостью. Для начала следовало хорошенько разобраться в себе.

«И правда, к чему такая поспешность? - лениво решил он. - В самом деле, ещё успеется...».

Перевернулся на живот, тяжело задвигал отмирающими ногами и, с трудом выбрасывая из воды одеревеневшие руки,

медленно погрёб к земле.

«Вот будет смешно, - внезапно подумал он. - Если именно теперь мне не хватит сил, чтобы добраться до берега».