Лена, жена моя, два дня была у родителей. Я встретил её у электрички, и мы часок покатались по Москве.

Потом сели вдвоём спокойно поужинать. Но всё хорошее кончается быстро, и осталась только одна бутылка шампанского.

- Лена, а давай выпьем шампанского, - предложил я.

- Да ты на себя посмотри, куда тебе ещё шампанского? - обидно возразила Лена.

Мы немножко поспорили на эту тему. Короче, я завёлся. Открыл бутылку, рывком распахнул окно и сел на подоконник, свесив ноги на улицу Новаторов. Только собрался выпить из горла, как Лена железной рукой втащила меня в комнату, ушибив головой об стул и коленом о батарею.

- Где тапки? - спросила она с большой силой в голосе.

- Упали, - говорю. И пошёл спать. Слышал, как Лена закрывала окно, а потом вдруг хлопнула входная дверь. "Ушла" - подумал я, встал и попил шампанского. Минут через десять жена вернулась, но я уже засыпал.

Утром Лена долго и выразительно молчала, но всё-таки не выдержала и стала мне выговаривать за вчерашнее. Особенно упирая на потерянные тапочки.

- Как потерянные, почему? - удивился я.

- А ты что не помнишь, как вчера за окно их скинул? Я ходила искала - не нашла нигде.

- А где ты искала?

- Так на улице и искала, где ж ещё? Всё перед домом обсмотрела - нету!

Я слегка охренел, слегка вообще ничего не понял.

- Лен, - говорю, - а ты на балконе посмотри, небось там и лежат.

Жена секунд на десять окаменела. Потом вышла на балкон, принесла тапки и швырнула мне их.

- Дурак! - сказала.

 

 

Старику не спалось, он сидел около камина и наблюдал мерцание оранжево-синих языков пламени в просторной топке. Он любил эту игру цвета и тепла, изменчивую живость угольев, когда казалось, что ещё чуть и огонь заговорит с ним.

Старик подсел поближе и услышал тихий, шероховатый, чуть надтреснутый голос:

- Вот люди, никак не поймут, что только я - Огонь - могу быть истинным образцом для подражания.

- Так уж и образцом? - подхватил дедушка, ничуть не удивляясь, а скорее радуясь необычному собеседнику.

- Да, образцом!- без ложной скромности полыхнул огонь, показывая длинный фиолетовый язык. От языка полетели красные искры в разные стороны.

- К деньгам,- сказал человек, разглядывая жаркие звёзды, салютующие в керамическом пространстве топки. Если бы не стекло закрытого очага, искры могли вылететь наружу и продырявить пустые карманы в халате старика, да осесть там золотыми монетками....

- Я – истинный пример самопожертвования и верного служения. Разве нет?Молчишь, старик! - продолжил самоуверенно Огонь. – А где же мои награды за растраченный пыл? Премиальные, говоря по-человечески, заслуженный отдых, наконец?- перечислял всё яростнее мастер тепла.

- Пенсию забыл, заслуженную, - насмешливо подсказал дедушка разбушевавшемуся Огню.

- Ну, ты знаешь, что всё материальное мне чуждо,- отозвался новым всплеском искр Огонь,- мне бы духовной награды: стихов, песен в мою честь. Где гитара, старик? Помню, помню, как бывало..., - замечтался огонь.

- Гитара, говоришь? Ты на ней пляшешь, приглядись-ка лучше....

- Что…? Что ты наделал, старик? Гитару мне на съедение отдал?

- А ты пожертвуй собой, не гори, - съехидничал дедушка.

- Но я не могу остановиться! Как, ты ещё смеёшься? Это после стольких лет дружбы? Мою любовь, ту, ради песен которой я грел тебя, твои старческие пальцы, твои ревматические колени? Ты, воспользовавшись дикой моей природой, отдал мою единственную отраду мне же на съедение? - не унимался огонь, всем пламенем охватывая остов гитары.

Под его натиском гитара рассыпалась, взметнув новый сноп искр.

- Ревность жарче пламени, Огонь, и я не пою больше песен.... А ты слишком разговорился сегодня,- сказал недовольно старик. Он перекрыл поддувало камина и вышел из комнаты.

- Это всё сантименты, завтра дам ему берёзовые поленья, добавлю вишнёвой косточки, посмотрю, как Огонь заиграет, обрадуется и всё забудет... Моя гитара, что хочу, то с ней и делаю,- утешал себя старик.

Он не желал видеть, как умирает огонь подле обугленного извива гитары.