Дмитрий Стешин не хотел идти в этот рейс. Нет, никаких нехороших предчувствий, видений, вещих снов, и прочей дребедени. Просто не хотел, и всё.

 

Последний год вообще дался ему с большим трудом. Он ассоциировал себя с человеком на пограничье, когда взбунтовавшееся тело уже отказывается выполнять команды мозга, только усилием воли достигшего вершины, в надежде увидеть с неё вожделенную долину, конец пути, а впереди, насколько хватает глаз, только горы, горы, горы…

 

За четырнадцать лет работы на флоте романтическая сусальная позолота отшелушилась в солёной морской среде, обнажив неприглядную, тусклую медь обычной повседневной рутины.

 

Этой осенью они с Верой отмечали «оловянную» свадьбу. Машку они оставили на попечение его родителей, а сами отправились в лучший ресторан в городе.

 

Так, как день был будничный, непризнанные таланты не били по ушам «живой» музыкой, и можно было разговаривать не напрягая голосовые связки.

 

Как оказалось, общих воспоминаний, за десять лет супружества, набралось до обидного мало. Дима посетовал по этому поводу, а слегка захмелевшая Вера недоумевающе фыркнула, и сделала несложный арифметический подсчёт:

 

- А чего ты хотел? За десять лет, вместе мы жили от силы два с половиной года, а с Машкой ты за семь лет её жизни провёл чуть больше полутора лет. Вот так-то, мой «дрюуг»…

 

Вера налила себе полную рюмку коньяка, по-мужски «опрокинула», словно запивая слова горькой истины.

 

Для Дмитрия это было сродни откровению. Он хотел возразить ей, сказать, что она ошибается, но не сказал. Его мозг, вопреки воле, превратился в подобие старинного арифмометра, с механическим скрежетом выдававший результаты подсчёта: десять лет – два с половиной; двадцать – пять, ещё восемь – два года, и два месяца. Итого: за двадцать восемь лет, к моменту, когда он выйдет на заслуженную пенсию, он будет иметь счастье лицезреть жену семь лет и плюс-минус два месяца, к тем двум с половиной, что уже прошли. Ох… обалдеть! Дмитрий тоже потянулся за бутылкой.

 

Рейс с грузом пакетированного леса предстоял длинный, на Кубу, а потом, до весны, работа в чартере. Перед отходом они с Верой поссорились ни о чём, и она не поехала его провожать.

 

На душе было мерзко, хотелось прыгнуть за борт, в ледяную двинскую воду, и разгребая уже появившуюся на реке шугу, плыть к недалёкому ещё берегу.

 

Вот в таком настроении, второй помощник капитана Дмитрий Алексеевич Стешин, приступил к своим обязанностям.

 

В это время года Северная Атлантика богата штормами, ледяными ветрами, и прочими «романтическими прелестями».

 

Долго у моря погоды ждать не пришлось. Качать начало уже в Баренцевом.

Старпом Василич уже несколько раз отправлял боцмана с палубной командой проверять крепления каравана. Дмитрия, наблюдающего с моста за подтягивающими талрепа матросами, озноб пробивал всякий раз, когда на них обрушивались сорванные ветром с гребней волн ледяные брызги.

 

В Северном море стало совсем худо. К шторму добавился мокрый снег, спрятаться в норвежских шхерах не представлялось возможным, шторм тащил их лесовоз на запад.

 

В одну из ночных вахт Дмитрий, таращась в грохочущий мрак, по содроганию корпуса судна угадывая, как очередная, из толчеи, волна перекатывается через караван, с нарастающей тревогой всё чаще посматривал на кренометр. Автомат давно переключили на ручное управление, вахтенный матрос с трудом удерживал лесовоз на курсе.

Стрелка кренометра уже несколько раз качнулась до отметки 35;.

 

«Чёрт!» - Дима уже не первый раз порывался вызвать капитана на мостик.

Стрелка неуверенно скользнула к отметке 40;.

 

«Б… перевернёмся на…! Чего Платоныч-то не идёт? Нюх потерял что ли? На пенсию пора, рыбку с берега ловить…», - Дмитрий рванул трубку аппарата.

 

Капитан не слушая, буркнул: «Иду». Стешин опытный штурман, без дела не потревожит.

 

Фёдор Платонович Корнаухов отдал флоту сорок лет жизни. Опытный моряк, толковый наставник – пять из работавших под его началом старпомов капитанами ходят. В следующем году он, в который уже раз, собирался выйти на пенсию.

 

«Эх! Поеду к своей старухе, внуков нянчить, картошку сажать!» – частенько повторял он, будучи в хорошем настроении, блаженно щуря зеленоватые, как двинская вода, глаза.

 

- Что тут у нас, Дмитрий Алексеевич? – появление капитана прибавило Диме уверенности.

 

- Плохо, Фёдор Платонович, - два раза уже на сорок градусов кренились, как бы караван не пришлось отдавать. Если лагом к волне поставит…

 

Капитан не успел ответить. Мощнейший вал ударил в нос задрожавшего, словно в испуге судна, по стёклам рубки хлестнула волна. Лесовоз сбросило с курса, стрелка кренометра упёрлась в цифру 45.

 

- Поднимай команду! – капитан, широко расставив ноги, вцепился в поручень.

 

Дмитрий нажал тревожную кнопку. В надстройке затрезвонил продолжительный, с короткими паузами сигнал общесудовой тревоги.

 

- Общесудовая тревога! Опасность опрокидывания судна! – по трансляции объявил он, чувствуя неприятный холодок между лопатками.

 

- Старпома, боцмана с аварийной командой на палубу. Караван за борт…

 

Стешин отрепетовал по «громкой» команду капитана, включил прожектора на мачтах.

Глядящему сверху на освещённую палубу лесовоза, мечущегося, словно хрупкая игрушка меж беснующихся, ревущих в непроглядной тьме валов, на кипящую пену перекатывающихся через караван волн, на цепляющихся за штормовые леера людей, Дмитрию, стало по-настоящему страшно. Всё пошло не так.

 

Матросы уже отдали тросы, крепившие пакеты леса на первом трюме, и перешли на второй, когда огромная волна с носа притопила судно, подхватила высвобожденный груз, и швырнула его в сторону надстройки, разбивая на доски пакеты, калеча, и сбрасывая моряков за борт.

 

Потревоженный караван заметно сместился вправо, лесовоз дал сильный крен на борт. Из-за нагромождения оставленных волной на втором трюме пакетов, щетинищихся разрозненными досками, сбросить караван за борт было невозможно. Лесовоз мог опрокинуться в любую минуту.

 

Капитан, перейдя на специальную частоту, передал по рации, репетуя, Mayday и координаты.

 

- Это всё, Дима… Экипажу покинуть судно, - Фёдор Платонович перевел звякнувшую рукоятку телеграфа в положение «СТОП», тон капитана не оставлял сомнений в неизбежности катастрофы.

 

Стешин потянулся к тревожной кнопке… По надстройке, лишая людей надежды, отсекая все прочие звуки, приговором разнеслись семь коротких, один продолжительный звонок.

 

Дмитрий достал с полки каски и спасательные жилеты:

 

- Фёдор Платоныч?

 

- Идите, собирайтесь, я подержу на волну, - капитан отодвинул матроса от рулевой колонки, - Иди, Дима, командуй, я за вами…

 

Стешин с матросом выбежали из рубки.

Заскочив в каюту, Дмитрий вывалил на пол вещи из шкафа. Прямо на китель надел водолазный свитер из верблюжей шерсти, натянул вторую пару брюк, шерстяные носки сунул в карманы, надел плотную вязаную шапку. На бегу застегивая спасательный жилет, рванул на шлюпочную палубу, позабыв каску.

Там тоже была ж… Крен стал ещё больше. Лесовоз был оборудован гравитационными шлюпбалками, спустить на воду можно было только одну шлюпку, в других условиях это было бы не страшно, шлюпка каждого борта рассчитана на весь экипаж, но теперь это была единственная шлюпка.

 

Костик, третий помощник, бестолково суетился, замполит, козёл по жизни, сейчас уверенно руководил эвакуацией. В заполненной людьми, «вываленной» за борт шлюпке, истошно визжали буфетчица с дневальной, их безуспешно, с матюками, пытались заткнуть.

 

На палубе оставались замполит, второй механик, плотник, Костя, по одному матросу на фалах одерживали шлюпку от качки.

 

Стараясь держать её как можно ближе к борту, начали спуск. Пару раз она всё-таки ощутимо, с гулким звуком, приложилась о судно, тогда заорали уже все.

Едва коснулись воды, врубили двигатель, необходимо было как можно дальше отойти от лесовоза.

 

Стешин, подтолкнул Костика к контейнерам спасательных плотиков, оставшимся на палубе, придётся прыгать в ледяную воду.

 

Они сбросили два контейнера за борт, дернули за лини, открывая клапаны баллонов с воздухом.

 

Крен начал стремительно увеличиваться, шквалистый ветер швырял срезанные с поверхности валов облака больно хлещущих по лицу крупных, горько-солёных на вкус брызг.

 

Из надстройки, по-крабьи, боком, по всё больше кренящейся палубе, выбежал капитан. У Дмитрия отлегло от сердца… Пора! Набрав в лёгкие побольше воздуха, вцепившись руками в края шапки, он прыгнул в воду.

 

Вынырнув, он подгрёб к ближайшему, удерживаемому линём плоту, перевалился через бортик.

 

Ждать больше было нельзя, судно стремительно ложилось на борт. Стешин отдал конец.

 

Лесовоз с натужным скрежетом совершил поворот оверкиль.

 

Бушующее, ревущее море накрыл беспросветный мрак.

 

Дмитрия нащупала чья-то рука, кто-то, захлёбываясь кашлем, сунул ему продолговатый цилиндр.

 

«Фаер», - он, нашёл дно, коченеющими пальцами выцарапал шнур…

 

Красный свет заметался по поверхности воды.

 

Стешин никого не увидел, но через минуту две пары рук почти одновременно вцепились в леер.

 

Замполит (это он подал фаер), протиснулся к борту, начал отрывать скрюченные холодом пальцы, Дмитрий одной рукой помогал ему. Кое-как втащили на плот Костю и одного из матросов.

 

Фаер догорел. Волны относили плот от места катастрофы. Надежды, что кто-то ещё спасся, не осталось. Долго в ледяной воде не продержишься. Возможно, их подобрали со шлюпки, или другого плота.

 

Они задраили вход, включили лампочку на крыше тента, и вповалку скучились на дне плота, приняв позу зародыша, чтобы сохранить оставшееся тепло.

 

Мысли Дмитрия путались, он потерял счёт времени. Несколько раз он проваливался в спасительное забытьё.

 

Очнулся он от того, что больше не качало, совсем. Стешин подполз ко входу. Откинув полог, он увидел грязную пену прибоя, лизавшего каменистый плоский берег, на котором выброшенным диковинным морским зверем лежало их спасательное плавсредство.

 

Дмитрий начал тормошить товарищей. Отдёрнул руку, увидев остекленевшие, немигающие глаза Кости.

 

Услышав характерный звук, они выползли из утробы плота.

 

С неба оранжевой птицей спускался вертолёт.