Слабая, маломощная лампочка, висящая под потолком, по мере своих невеликих сил освещала темную, сырую, холодную камеру. Покрытые плесенью стены отражали тусклые голубовато-зеленые блики на грязный, усыпанный крошками черного хлеба, пол, по которому изредка пробегали серые мокрые крысы, стараясь в свою очередь остаться незамеченными.

Я сидел в углу на каком-то клочке сена и смотрел на массивную железную дверь, которая как будто сливалась с камерой, и трудно было поверить, что она, вообще, способна на какие-либо движения. Сейчас она казалась самым прочным и неприступным местом во всем замке. Наверное, легче было прорыть туннель сквозь каменный пол, чем попытаться ее открыть. Однако я точно знал, что скоро это все-таки произойдет, и в камеру войдут двое охранников, чтобы молча, без лишних замечаний, проводить меня в последний недолгий путь. Но это все позже, а сейчас я сидел на мокром холодном полу в абсолютной тишине и старался прожить эти последние мгновения не так быстро, как все предыдущие. У меня было достаточно времени, чтобы остановиться и подумать над тем, над чем я раньше не успевал подумать. Или, может быть, не хотел, и потому устраивал все так, чтобы у меня не было на это времени.

Я наклонил голову между колен и уставился в пол. Его тяжелая каменная материя неожиданно стала прозрачной и подо мной открылась невероятно ужасная и вселяющая трепет картина. Это был ад. Жаркое, уничтожающее пламя поглощало человеческие души. Они корчились от боли, визжали, пытались выбраться наружу из этой бездны отчаяния и страданий, но не могли. Они горели. Но они продолжали жить. Пространство, переполненное стонами и воплями, казалось, не могло больше удерживать все это и отдавало наружу – в мой, физический мир. Тысячи рук тянулись вверх и молили о помощи. Они кричали. Они пытались что-то сказать мне.

– У тебя есть еще шанс. Ты не должен попасть сюда. Спасайся. Ты можешь этого избежать, – яростно кричал кто-то, но его быстро захлестнуло огненной волной.

Я спокойно закрыл глаза и поднял голову вверх. Это было не единственное видение в моей жизни. У меня было достаточно времени, чтобы привыкнуть к подобным вещам. И я знал, что нужно делать. Но я не собирался.

Человек может отказаться от многого. Но сложнее всего ему отказаться от своих убеждений, от тех принципов, по которым он жил много лет и которым неустанно следовал во всех своих делах и поступках. Признать свою вину – значит признать правоту чужого. Единственный принцип, которому я следовал всю свою жизнь – никто не в праве управлять мной, никто не в праве устанавливать мне свои правила. Именно поэтому я сейчас находился здесь, в этой грязной, вонючей, сырой камере, с головы до ног покрытый гнойными наростами, пытаясь отбиваться от клопов и крыс, жаждущих моей плоти. Поразительно, насколько низко может опуститься человек.

На протяжении всего дня меня сопровождали различного рода видения. Я видел преисподнюю, демонов, ангелов. Я видел старый деревянный крест. Забавно, сколько мне уделялось внимания в последние минуты – наверно, компенсировалось его отсутствие ранее. Я должен был признать свою жизнь неправильной по отношению к неким критериям истины. Но у меня были свои критерии. Именно поэтому я сейчас ожидал смертной казни в одной из самых неприступных и хорошо охраняемых тюрем.

Наконец, за стеной послышались чьи-то шаги, прозвучало три гулких щелчка, массивная железная дверь тяжело заскрипела, и в камеру вошли двое здоровенных охранников.

– На выход, – скомандовал один. Я встал и поплелся в коридор, волоча за собой тяжелые цепи.

– Лицом к стене. Руки за спину, – охранник закрыл камеру, – Вперед, не оборачиваясь, – на этом наше общение было законченно.

Пройдя сквозь длинный, узкий коридор, мы оказались на улице. Еще несколько тяжелых шагов, и я уже стоял, прислоняясь спиной к деревянному столбу, и чьи-то сильные руки стягивали веревки вокруг моего тела.

Я поднял голову к небу и неожиданно увидел метающегося надо мной из стороны в сторону демона. Его темно-красные пупырчатые крылья закрывали и без того блеклое солнце, длинный острый хвост стегал в воздухе, а зеленые вытаращенные глаза жадно пожирали мое тело.

– Ну что, детка, иди сюда, ко мне. Скоро мы с тобой повеселимся, – прорычал он в предвкушении. Сердце заколотилось, в ногах появилась большая слабость. Я отвел взгляд в сторону... Ко мне приближался священник.

– У тебя есть возможность искупить перед смертью свои грехи. – заговорил он, – Пожалуйста, сделай это.

Я смотрел в его коричневые, наполненные любовью глаза. Они блестели светом и искренностью. Он знал, во что верил и знал, о чем говорил. Мне нечего было ответить ему.

– У тебя еще есть шанс спасти свою душу. У тебя есть возможность все исправить. Ты не представляешь, что такое ад, – проговорил он.

Я улыбнулся, посмотрел на землю, сквозь которую яростно полыхали языки пламени, и нежно ответил:

– Знаешь, я понимаю, о чем ты говоришь. Я понимаю, что такое ад. И, возможно, лет через двести, триста я изменю свое мнение. И я понимаю, что будет поздно. Но я прожил эту жизнь так, как хотел. И я не жалею. Я отвечаю за свои действия, и я считаю себя правым. И я сам делаю свой собственный выбор.

Прозвучала команда “целься” и отливающая металлическим блеском сабля с позолоченной ручкой тяжело опустилась вниз.