Трогательно ушли в близкое прошлое готический собор раскалённого Кёльна и широко разлившийся Рейн Лорелеи. Мой дядя, Зиновий Иосифович Красовицкий, радостно встречает меня в уютной прохладной квартире.

 

...Передо мной – ещё не кавалер 9 боевых и трудовых орденов и многих медалей, профессор, создатель университетской кафедры и клинической больницы, названной при жизни его именем. Я вижу, как совсем юный военфельдшер Зиновий, рискуя жизнью на каждом шагу, выносит на себе с поля боя раненых солдат и офицеров. Сколько миллионов шагов под пулями и снарядами, сколько тысяч спасённых! ...Все наши мужчины – на фронте. Половины не стало. Кто пал смертью храбрых под Москвой, кто в Харьковском «котле», а большинство – в Германии...

 

– Великая честь – родной герой. Ваша жизнь – каскад незабываемых подвигов. Спасибо за мемуары «По тернистым дорогам жизни»! А как начинался Ваш славный боевой путь?

– Через день после школьного выпускного вечера, 22 июня 1941 года, я примчался в военкомат. Направили в Военно-Медицинскую Академию. На Курской дуге назначили фельдшером батальона в Первой Гвардейской Танковой Армии. ...Из подбитого «Т-34» выбрался объятый языками пламени танкист. Вместо того, чтобы упасть на землю и, катаясь по ней, тушить огонь, он раздувал его, бегая по полю. Я повалил пострадавшего. Удалось погасить пламя. Оказав помощь, отправил раненого в медсанбат. В первом бою – победа.

 

– Кто на фронте подвергался большей опасности – солдаты или санитары?

– Солдат в обороне ведёт огонь из окопа, а в наступлении продвигается, стараясь найти какие-то прикрытия. Санитар же с оружием и санитарной сумкой перебегает под свист пуль и разрывы снарядов от одного раненого к другому по всей ширине поля боя. Опасность – каждое мгновение, на каждом шагу! Насколько мне известно, на всю жизнь остаётся в благодарной памяти раненого тот, кто оказал ему первую помощь и вынес с поля боя.

 

– А Вас миновали бомбы, мины, снаряды и пули?

– Освободив Черновцы, мы захватили под Станиславом (ныне Ивано-Франковск) две высоты рядом. Когда спустились, нас атаковали штурмовики, и было много раненых. Приходилось беспрерывно перебегать от одного к другому, оказывать им помощь и перетаскивать их в отдельные «гнёзда» под прикрытие рвов и кустарников у подножья. Внезапно из гряды холмов на нас поползли вражеские танки, тогда как наши и авиация действовали на другом участке. А у нас – только противотанковые ружья и миномёты. Силы – неравные. И танки противника двинулись на ту из высот, где были два стрелковых батальона и миномётный взвод. А наш батальон и рота противотанковых ружей находились у подножья другой высоты, куда танки почему-то не пошли. В крайне тяжёлом положении казалось почти невозможным побороть страх и панику. Пахло рукопашной. Было много погибших и тяжелораненых. Когда я оказывал помощь начальнику связи батальона, почувствовал ранение как сильный удар в правое бедро. Мгновенно возникла тревога: «Что же будет с мамой?» Её не стало в тот же день, 31 марта 1944 года, и почти в то же время... Я оказал себе помощь и быстро пополз наверх к «нашей» высотке (без вражеских танков). Откуда брались силы, не знаю, но только это и спасло от смерти. На вершине санитары из другой бригады уложили меня на повозку. По пути в медсанбат проезжали мимо большой грязной лужи, где лежал убитый конь и валялась немецкая каска. Непреодолимое желание утолить жажду было сильнее всего на свете. Упросил ребят, и они водой из лужи сначала прополоскали каску, а затем напоили меня. Вода казалась сказочно вкусной... И обошлось без кишечных инфекций и даже расстройства! В госпитале под хлороформным наркозом, который тяжело перенёс, провели на бедре радикальную операцию с лампасными разрезами, чтобы не допустить газовой гангрены. Нога отекла. Рана долго не заживала. Нагнаивалась. Долечившись, вернулся в строй.

 

– А каким запомнился Вам переход государственной границы?

– В ожесточённом бою встретился пограничный столб, который лежал на земле. Поняли, что вступили в Польшу. Радость у всех была неописуемой: освободили нашу Родину от врага! Раздавалось громовое «Ура!». Но в нашей бригаде было немало погибших, включая санитара-носильщика, а санинструктор и два санитара были ранены. По штатному расписанию батальону полагались врач, фельдшер, санинструктор и шесть санитаров, а также пять санитаров-носильщиков в ротах. Но обычно кого-то не хватало. Две-три недели прослужил врачом квалифицированный капитан медслужбы, но в боях терялся, и его перевели в медсанбат. А я до конца войны исполнял обязанности врача – начальника медсанслужбы батальона. В том бою мне пришлось беспрерывно оказывать помощь раненым. Не менее 20 из них я вынес в безопасное место, затем был ранен в шею. Пуля прошла над левой ключицей, унеся кусочек мягких тканей. Почти обошлось без боли и кровотечения, но частично оголилась солнечная артерия. Повезло! Ранение было касательным. Пройди пуля чуть глубже – пришлось бы навеки остаться в польской земле... Мне оказали помощь в медсанбате, и я сразу вернулся на передовую.

 

– Да, на войне раскрываются лучшие человеческие черты. А не встречалась ли Вам на фронте трусость?

– После боёв за Данциг, Сопот и Гдыню, в которых я получил сквозное пулевое ранение кисти, но остался в строю, мы вели ожесточённые сражения на подступах к Лодзи. Ровная местность, которую опоясывали густые лесные насаждения, легко простреливалась врагом. Наступать можно было только под прикрытием артиллерийского и миномётного огня. Многочисленных раненых выносили к опушке леса в «гнёзда» на 5-6 человек. Из третьей роты приходили легкораненые, которым на передовой медпомощь не оказывалась. Но им не встречался ротный санитар, да и тяжелораненые перестали поступать. Взволнованный, я пробрался на передовую роты, но не нашёл ни её командира, ни санитара-носильщика. Пришлось организовать вынос тяжелораненых с помощью санитаров батальона и бойцов роты. А после боя обнаружил в лесу испуганных, дрожащих санитара и командира роты, и мне впервые изменила выдержка. Обругав санитара, я сильно отлупил его увесистой палкой. Тот плакал, извинялся за трусость, уверял, что с ним такого больше не случится, что за солдат и командиров, за Родину, если понадобится, отдаст свою жизнь. Он говорил настолько искренне, что не поверить ему было невозможно. Я взял его перед командованием под мою ответственность, и его не отдали под военный трибунал. А командира роты судили по всей строгости военного времени. Санитар же оправдал доверие. Оправившись от тяжёлого ранения под Люблином, он в Берлине по воинскому долгу пополз в зону огня для спасения тяжелораненого командира и закрыл его своим телом, а сам был сражён наповал пулей, угодившей прямо в сердце.

 

– А сталкивались ли Вы с врагом лицом к лицу?

– Когда мы разбежались организовывать «гнёзда» для раненых, я вскочил в вырытый вдоль реки окоп. И вдруг меня «встречает» крупный немецкий офицер с автоматом. Секунда замешательства. У меня в руках парабеллум. Рефлекторно наставляю оружие на офицера и мгновенно нажимаю курок, а сам падаю наземь. В голове – шум и какая-то пустота. Вдруг возникает вопрос: «Убит ли я?» Шевелю пальцами ног и чувствую это. Но признаков жизни не подаю. Опять терзает тот же вопрос: «Жив ли я?» Шевелю пальцами рук. Получается. Значит, жив! Подскакиваю и вижу убитого офицера на земле. Забрал у него автомат и планшет. В нём оказались сведения, ценные для нашего командования.

 

– Не зря, наверное, поётся: «Последний бой – он трудный самый...»

– Немецкие танки, контратакуя у Зееловских высот, держали наши в кольце и подожгли многие их них. Большими были потери и у медработников. На 10-тонной итальянской дизельной машине мы установили два яруса нар и вывезли около 40 раненых из окружения. А 24 апреля 1945 года в Берлине, в Кёпенике, в центре площади уцелел невысокий пьедестал разбитого памятника, а вокруг полегло много наших солдат под пулями наиболее искусного стрелка. Я успел перетащить с неё четырёх раненых. По просьбе раненного там комбата подпрыгиваю на пьедестал и тотчас чувствую сильный удар в левое бедро. Именно этот выстрел и помог обнаружить снайпера. Проползая, почувствовал и увидел: бедро, как кочерга, зацепилось за угол здания. Вдруг слышу шум и крики на смешанном русско-украинском языке. Обрадовался и зову на помощь. В ответ слышу угрожающий трёхэтажный мат. Предупреждали, что Берлин могут защищать власовцы и бандеровцы. С санитарной сумкой скатываюсь в котлован. Дальше провал: потерял сознание. Спасли боевые друзья, доставив в госпиталь. В 21 год за 14 дней до Победы в 14 км от Рейхстага не дало мне дойти до него тяжёлое ранение. День Победы помню смутно – сквозь какую-то пелену, дым, туман. Соседи по койке говорили, что я тоже кричал «Ура!» и даже выпил «сто грамм» за Победу. Из-за крайне тяжёлого общего состояния через месяц после ранения ногу ампутировали очень высоко гильотинным способом. Уже впоследствии мне сообщил начальник штаба, что меня представили к званию Героя Советского Союза. А наградили боевым орденом Красного Знамени, четвёртым за войну. Он – самый дорогой для меня.

 

– Каково же было Вам, герою-фронтовику, переехать именно в Германию!..

– После шести хирургических операций, четырёх инфарктов миокарда и приступа сердечной астмы требовалась срочная и очень рискованная операция. Огромных денег на неё у меня и близко не было. Передать тяжесть моих переживаний не могу. Ведь я уезжал из родной страны, за свободу которой воевал. Опирался на её землю и дышал её воздухом. Уезжал в страну, против которой я воевал, где потерял ногу и только чудом остался жив. Но ныне в ней осуждается фашистское прошлое. Как мучился, сомневался! Как ныло сердце!.. Душевная боль была нестерпимой. Она лишь немного смягчалась сознанием того, что на Родине остаются друзья, ученики и созданные мною кафедра и больница, что я смогу им помогать и приезжать туда по мере сил. И сохранится добрая память обо мне, которая и станет тем единственным богатством, которое оставляю я в наследство моим детям, внукам и правнукам...