Приглашаем авторов принять участие в поэтическом Турнире Хит-19. Баннер Турнира см. в левой колонке. Ознакомьтесь с «Приглашением на Турнир...». Ждём всех желающих!
Поэтический турнир «Хит сезона» имени Татьяны Куниловой
Приглашение/Информация/Внеконкурсные работы
Произведения турнира
Поле Феникса
Положение о турнире











Главная    Новости и объявления    Круглый стол    Лента рецензий    Ленты форумов    Обзоры и итоги конкурсов    Диалоги, дискуссии, обсуждения    Презентации книг    Cправочник писателей    Наши писатели: информация к размышлению    Избранные произведения    Литобъединения и союзы писателей    Литературные салоны, гостинные, студии, кафе    Kонкурсы и премии    Проекты критики    Новости Литературной сети    Журналы    Издательские проекты    Издать книгу   
Мнение... Критические суждения об одном произведении
Елена Хисматулина
Чудотворец
Читаем и обсуждаем
Буфет. Истории
за нашим столом
ПРЕДНОВОГОДНИЙ КАЛЕЙДОСКОП
Лучшие рассказчики
в нашем Буфете
Валерий Белолис
Перестраховщица
Иван Чернышов
Улетает время долгожданное
Английский Клуб
Положение о Клубе
Зал Прозы
Зал Поэзии
Английская дуэль
Вход для авторов
Логин:
Пароль:
Запомнить меня
Забыли пароль?
Сделать стартовой
Добавить в избранное
Наши авторы
Знакомьтесь: нашего полку прибыло!
Первые шаги на портале
Правила портала
Размышления
о литературном труде
Новости и объявления
Блиц-конкурсы
Тема недели
Диалоги, дискуссии, обсуждения
С днем рождения!
Клуб мудрецов
Наши Бенефисы
Книга предложений
Писатели России
Центральный ФО
Москва и область
Рязанская область
Липецкая область
Тамбовская область
Белгородская область
Курская область
Ивановская область
Ярославская область
Калужская область
Воронежская область
Костромская область
Тверская область
Оровская область
Смоленская область
Тульская область
Северо-Западный ФО
Санкт-Петербург и Ленинградская область
Мурманская область
Архангельская область
Калининградская область
Республика Карелия
Вологодская область
Псковская область
Новгородская область
Приволжский ФО
Cаратовская область
Cамарская область
Республика Мордовия
Республика Татарстан
Республика Удмуртия
Нижегородская область
Ульяновская область
Республика Башкирия
Пермский Край
Оренбурская область
Южный ФО
Ростовская область
Краснодарский край
Волгоградская область
Республика Адыгея
Астраханская область
Город Севастополь
Республика Крым
Донецкая народная республика
Луганская народная республика
Северо-Кавказский ФО
Северная Осетия Алания
Республика Дагестан
Ставропольский край
Уральский ФО
Cвердловская область
Тюменская область
Челябинская область
Курганская область
Сибирский ФО
Республика Алтай
Алтайcкий край
Республика Хакассия
Красноярский край
Омская область
Кемеровская область
Иркутская область
Новосибирская область
Томская область
Дальневосточный ФО
Магаданская область
Приморский край
Cахалинская область
Писатели Зарубежья
Писатели Украины
Писатели Белоруссии
Писатели Азербайджана
Писатели Казахстана
Писатели Узбекистана
Писатели Германии
Писатели Франции
Писатели Болгарии
Писатели Испании
Писатели Литвы
Писатели Латвии
Писатели Эстонии
Писатели Финляндии
Писатели Израиля
Писатели США
Писатели Канады
Положение о баллах как условных расчетных единицах
Реклама

логотип оплаты
Визуальные новеллы
.
Произведение
Жанр: Просто о жизниАвтор: Patriot Хренов
Объем: 38103 [ символов ]
Не для меня
Маленькое предисловие.
Уважаемые читатели! Заранее приношу свои извинения за возможные ошибки и опечатки. Дело в том, что рассказ еще не только не вычитан, но до сих пор еще ни разу не перечитан.
 

 
(рассказ из рассказа «Ходили тогда звери без хвостов»)
 
– Цыпа, цыпа, цыпа…
– Ага. Ты её еще кис-кисом позови!
– А как коз зовут? Я же не знаю.
– Ну, и я не знаю…
– А когда «козу» делают, то говорят «казя-казя»…
– Казя-казя-казя…
Коза посмотрела на нас совсем уж ошалевшим удивительно прекрасным карим глазом с замечательно длинными белыми ресницами, – мол, что это за люди такие, которые совсем не знают, как обращаться с обычными козами, тем более с такими изумительными козами с удивительно прекрасными карими глазами с замечательно длинными белыми ресницами!? – и попятилась, беззвучно, одними губами взывая о помощи.
– Обхрюндеться! – мы с Ленкой Си рассмеялись.
Ленка Гри швырнула в нас пучок лебеды:
– Да ну вас! Вредные вы и противные! Да выруби ты свою шарманку! Не видишь – она пугается.
Я выключил диктофон, в данный момент выполнявший роль магнитофона, и закурил.
Стоял конец июля.
В этот казачий хутор наша фольклорная экспедиция – одиннадцать будущих филологин во главе с преподавательницей истории журналистики и я в качестве бесплатного дополнителя троек, а заодно и представителя другой половины человечества – прибыла уже затемно.
Поселили нас в избушке бывшей начальной школы. Двор её с небольшим футбольным полем был обнесен разломанной деревянной оградкой и пах лебедой. Степь за забором была не огорожена и дышала полынью.
Сразу же по нашему вселению к крыльцу подкатила пара мотоциклов с тройкою вдрызг пьяных казачков призывного возраста, и началось знакомство с нашими филологинями – по крайней мере, я так понял из нескольких, случайно затесавшихся в казачьи тирады, нематерных слов. Филологини краснели от фольклора и млели от непривычного обилия внимания. Вечер запомнился костром и песней под гитару: «Как здорово (пи-ик), что все мы (пи-ик) сегодня (пи-ик)…» – дальше следовало то «собрались», то «надрались», а то и вообще такое, что я приводить здесь не рискну.
По утру – по нашим меркам, а по деревенскому быту – среди белого дня да в разгар полевых работ мало кого можно найти на хуторских улицах. Я потешался про себя: ну точно, одна из излюбленных сценок советского кинематографа: все честные труженики – в поле, заполняют закрома Родины, и лишь расфуфыренная троица городских пижонов с магнитофоном, из которого на весь окрест, нарушая пасторальную идиллию, разносится «Beatls», – вот, вот оно тлетворное влияние Запада! И сообразно сценарию я воскликнул:
– Ну что, гирлы, народ к разврату готов?
И народ мой – Си да Гри – нестройно ответил:
– Готов…
– Тады три дня на разграбление сусеков и – вперед, вперед, к новым крепостям и весям! Только помните наш кодекс: все сокровища и разные там кунштюки – в общий котел. И – ни-ни! – не сметь утаивать!
И как нарочно сразу за поворотом нашим глазам предстала коза, привязанная к забору со стороны улицы. Гри завизжала и бросилась к животине – та с переляку чуть не снесла забор и возмущенно заблеяла.
Гри остановилась вне пределов досягаемости козы, сорвала лебеду и, протягивая угощение, стала звать козу:
– Цыпа, цыпа, цыпа…
– Ага, – рассмеялся я. – Ты её еще кис-кисом позови!
– А как коз зовут? Я же не знаю.
– Ну, и я не знаю… – я почесал в затылке.
– А когда «козу» делают, то говорят «казя-казя»… – вспомнила Си.
– Казя-казя-казя…
Коза покосилась на нас совсем уж ошалевшим глазом, – мол, что это за люди такие, которые совсем не знают, как общаться с обычными козами!? – и попятилась, беззвучно, одними губами взывая о помощи.
– Обхрюндеться! – мы с Ленкой Си рассмеялись.
Ленка Гри швырнула в нас пучок лебеды:
– Да ну вас! Вредные вы и противные! Да выруби ты свою шарманку! Не видишь – она пугается.
Я выключил диктофон, в данный момент выполнявший роль магнитофона, и закурил.
– Гусей, кажется, зовут «тега-тега», – проявила осведомленность Си.
– Ага. А голубей – «гули-гули»… Вот ей это поможет!
– А может, их просто по имени зовут? – предположила Си.
– Точно! – обрадовалась Гри. – Машка, Машка! Маша! Машенька!..
– Ну, почему же сразу Машка?
– Тоже мне – мужик! Ты посмотри, какое у нее вымя! Конечно – Машка. Машка, Машка, Машка!..
Коза заинтересованно посмотрела на Гри.
– У Эльзы, между прочим, тоже обычно полна пазуха цыцок, – возразил я. – Эльза, Эльза, Эльза…
Коза с не меньшим интересом посмотрела в мою сторону.
– Соня, Соня, – присоединилась к нам Си.
– Ро-о-оза, Роза, Роза!..
– Ле-енка, Ленка, Ленка, – подхватил я.
– Фу! Противный, – возмутилась Гри и замахнулась на меня.
Коза вновь ломанулась в забор.
– Так ты ее совсем перепугаешь.
– Придумала! У меня же хлеб есть! – Гри отломила кусок и вновь приступила к козе. – На, на – возьми!
Хлеб коза явно любила – она тут же ринулась к угощению. Гри с визгом отпрянула. Бедное животное метнулось обратно и застряло одним рогом в заборе.
– Да что ж это вы делаете?! – раздался за нашими спинами строгий женский голос. – Зачем животину мучаете?
– Мы ее не мучаем! – совсем по-детски возмутилась Гри.
– Ну, пугаете… – сразу же смягчилась женщина.
– И не пугаем. Мы ее погладить хотим.
– А чего там хотеть-то – подходи да гладь, коль вожжа такая под хвост попала, – женщина уже выпростала козий рог из забора и теперь гладила белянку, успокаивая: – Нина, Ниночка, хорошая моя…
– Да… А вдруг бодаться начнет?
Женщина окинула нас взглядом.
– Городские что ль?
– Угу, из Волгограда.
– А вы знаете, что в переводе с греческого Нина означает «возможно»? – наша Си увлекалась всем, что связано с православной религией, и, может быть именно поэтому, полагала, что имена во многом определяют судьбу.
– Возможно… возможно… от этой егозы всего возможно ожидать.
Гри, которая уже приблизилась к козе и осторожно дотронулась до ее спины, опять отдернула руку. Женщина улыбнулась.
– Не бойся. Она ласковая. Одна беда– чуть не уследишь, обязательно куда-нибудь залезет. Хлебца-то не жалко?
– Нет.
– Ну, так и дай, побалуй, чего там. Она его любит, видишь, как тянется-то. И к кому ж это вы приехали? Не к Захарьевым ли?
– Нет, – ответил я, поскольку девчонки увлеклись ласканием козы. – Мы – фольклорная экспедиция.
– Боженьки ж ты мой, это еще что за нелёгкая?
– Будем у вас песни записывать, сказки, обряды разные…
– Как Шурик что ли?
– Точно. Только невест красть не будем.
– А и украдете – так не беда: у нас их тут много. Лишь бы человек хороший попался. А то наши-то всё на стаканах женятся.
– Вы – прямо как в том анекдоте… Сидят два кирпича на крыше. Один говорит: – «Слушай, а погода-то не летная». – «Да бог с ней, с погодой, – отвечает другой, – лишь бы человек хороший попался!»
Женщина рассмеялась
– Да… у нас тут анекдоты не такие…
– А какие?
– Все больше похабные.
– А нам и такие подойдут. И частушки такие. Понимаете, раньше их рассказывали и пели не просто так…
– Так их и сейчас не просто так поют – по пьянке…
– На свадьбах…
– Ну… на свадьбах!.. На свадьбе всякое бывает.
– Так вот их как раз и пели, что бы отвести черные силы на себя, чтоб у молодых первая ночь и всё в дальнейшем складывалось хорошо. Поэтому и переодеваются…
– И дерутся, – усмехнулась моя собеседница.
– Ну, дерутся, конечно, не только поэтому, скорее даже не столько поэтому… Но все равно, в свадебных обрядах много что связано с защитой от темных сил.
Женщина подумала, подумала, посмотрела на девчонок, да и отрезала, покачав головой:
– Нет, я вам в этом деле не помощник. Это вам к Чебаку надо быть – вот он вам уши в такие козьи ножки завернет … Или к Захарьихе, о которой я подумала-то, та все обычаи знает, все опишет. А песни… – что ж песни – приходите на концерт или хотя б на репетицию нашего хора, там и запишите. Или того проще, возьмите записи у нашего руководителя.
– Нет. Нам такие не годятся.
– Это отчего же так? Мы хорошо играём.
– Да нет. Нам нужны старинные песни. Такие, которые сейчас уже и не поют. Так, помнит кто-нибудь из стариков, а другие и не знают.
– Да кому всё это сейчас надо… У вас-то вон – тоже не нашенские воют…
– Ну, вы ж понимаете, песни – они разные, для разного и нужны. Ведь вот у вас, у казаков, есть строевые песни, походные там, привальные, а есть плясовые или печальные, а то еще исторические, сказильные…
– Сами вы либо сказились… – рассмеялась женщина, – или просто от безделья маетесь…
– Да нет, не скажите…Вот Вы слышали, например, о «Слове о полку Игореве»?
– Как не слышать, слыхала, конечно… Мультфильм такой есть. Мы его с внучкой смотрели.
– Красиво ведь?
– Красиво…
– И ведь там не просто история наша, а душа, душа народа, мысли его. А язык? Ну, кто сейчас таким языком разговаривает?
– Оно конечно…
– А ведь совсем потерялась было, в одном списке осталась. Но, слава богу, нашли и – вот теперь мы читаем и даже в школе изучаем. Вот и песни, сказки, обряды…
Мы помолчали.
– Да, – вздохнула женщина, – короткая нынче память стала…
– А мы – запишем, – подхватил я, – сохраним, а там, глядишь, и – не затеряется…
– Эх, не вязалась бы я с вами…
Я невольно ухмыльнулся. Женщина, не глядя на меня, почувствовала это:
– Что лыбишься-то?
– Ой, не зарекайтесь!..
Она всем телом повернулась ко мне и уставила руки в боки. Требовалось продолжение банкета.
– Ну, знаете… – я подергал себя за ухо, – я, конечно, ни на что не намекаю… просто есть одна такая поговорка про одно животное, которое однажды зарекалось что-то там такое есть… наверное худеть решила… – и отвел взгляд подальше, театрально строя из себя полную невинность.
– И что? – подсобралась, уперла руки в боки.
– А… – махнул я рукой, – еще больше растолстела.
Женщина фыркнула, ткнула меня ладошкой в лоб и разулыбалась:
– Уж больно ты ловкий, как я погляжу… Даже и девок вон себе – сразу двух заграбастал. Шельма. Ладно, идемте – тут невдальке. Да ты включай свою музыку – ничего, послушаем… Битлы что ль? Они теперь не модные…
По дороге Серафима Степановна рассказывала:
– Я ведь раньше тоже не очень-то нашу песню жаловала: а что в ней? Она всегда была и будет – как трава у дороги. Вот из кино там или по радио понравится что ни то и – поехало… У меня память добрая – с лету хватала. Даже на других языках. Еще всех товарок выучивала… А потом как-то все изменилось. Все-таки наши песни – они и за душу по другому берут. Теперь вот в хоре пою. Правда, у меня-то голос – так себе, а вот у Ксении Кондратьевны голос был – всем голосам голос! Бывало – с детства помню – она, теть Сеня, у себя на базу на одном конце хутора заиграет, а там на другом конце ей дядь Вася откликнется, а я стою посередке – заслушаюсь… сколько тычков да подзатыльников от матери через них нахваталась!.. Эх, вот кого бы вам записать – Василия Прокопыча! Он ведь еще в Отечественную вместе с теми – с царского призыва еще! – стариками служил. Столько песен знает… Его у нас все Окопычем кличут. Да вряд ли получится: не подступишься к нему… Он за полгода всю семью потерял. Старший сын офицером был, летчиком. Погиб. А уж на осень свадьбу метили… Пока гроб везли да похороны гондобили – младший на мотоцикле разбился. А там и жена ушла. Никого не осталось. Вот он и зажил бирюком. Нет, к нему не подступишься… А… вот и пришли – здесь они и живут, Кондратьевны-то…
Кондратьевными оказались две сестры. Старшая – Ксения –уже несколько лет была парализована в результате инсульта. Младшую же – Екатерину – мы застали во дворе за хозяйством. Натурально с нее делали куклу на заварочный чайник: пышнотелая, но совсем не обрюзгшая, круглолицая бойкая бабушка с негустыми, но очень, если так можно выразиться, по-домашнему выбивающимися из-под выцветшей косынки седыми прядками. В ботах на босу ногу, в рабочем фартуке и с грязными руками она поспешила к старинному, еще чугунному рукомойнику, подвешенному к стояку навеса над крылечком в три ступеньки. Выслушивая объяснения Серафимы Степановны, которая взяла все переговоры на себя, Екатерина Кондратьевна через плечо поглядывала на нас – незваных-неведомых городских гостей – и молчала.
Наконец, заметно зардевшись от смущения, но и гордо расправив плечи, она основательно вытерла руки передником и пригласила:
– Что ж, входите, коль не брезгаете.
Через небольшие сени, в которых все же справа от дверей было достаточно места, что бы могли улечься два или даже три человека и поспать на свежем воздухе, открыв широкие окна, Екатерина Кондратьевна провела нас в жилую часть дома, представлявшую из себя Г-образную комнату, поделенную казачьей печью на горницу, служившую одновременно и столовой и кухней, и совсем крохотную спальню – аналог сеней. При входе женщина задернула занавеску, идущую сразу от дверей и скрывавшую кровать, на которой лежала Ксения Кондратьевна, усадила нас за стол, коротко кивнула Серафиме Степановне на печь: «Хозяйствуй!» – и прошла к сестре.
Сколь ни быстро собирала наша проводница чай с варением, печением и пряниками, среди которых затерялась пара-другая карамелек-подушечек, но лишь она сама присела за стол, как занавеска была отодвинута, и нашим взорам предстали обе сестры, бок о бок сидящие на кровати:
– Ну вот, знакомьтесь, – вздохнула Екатерина Кондратьевна.
– Гри… – невольно пискнула Гри. И тут же смутилась: – Ой! – и закрыла рот пальчиками.
Все рассмеялись.
Мы представились.
Сестры являли чуть ли не противоположность друг друга. Если младшая была крупна, пышна, седа и румяна, от чего так и подмывало называть её бабушкой. То старшая была маленькой сухонькой старушкой. Бескровное лицо иконописно обрамляли заплетенные в косу с напуском на скулы густые темно-каштановые с медным отливом волосы – как ни странно, практически совсем без седины – и простенький, но совсем новый белый ситцевый платочек в синий горошек. И все же они были поразительно похожи и представляли собой как бы два варианта одного человека.
– Так что же вам сыграть? – не столько спросила, сколько просто подумала вслух Екатерина Кондратьевна.
Девчонки молчали.
– Может, что-нибудь из того, что поют женщины, когда без мужчин сидят за работой? – предложил я.
– Да что-то так сразу и на ум ничего не приходит… – Екатерина Кондратьевна встала. Ксения Кондратьевна тут же куклой – не шевельнув ни единым мускулом – стала заваливаться на правый бок. Младшая подхватила её, поправила, прошлась по комнате, взяла в руки вязание, вновь села по левую руку от сестры.
– Скакал казак через долину? – предложила Серафима Степановна.
– Да ну… её все знают… Да и не женская это…
Ксения Кондратьевна что-то прошелестела: она не шевелила губами – лишь чуть-чуть приоткрыла левый уголок рта и без голоса выдохнула.
– Это тоже не женская… – возразила Екатерина Кондратьевна.
– А и ничего – спойте, – попросил я.
– У нас не поют – у нас играют – улыбнулась Серафима Степановна.
Екатерина Кондратьевна откашлялась и завела:
– Над озером чаечка вьется…
Ксения Кондратьевна вновь что-то прошуршала. Екатерина Кондратьевна приблизилась к ней ухом, едва слышно напела мелодию, вновь была поправлена сестрой, наконец, села поудобней, приосанилась, улыбнулась: – Это её любимая… – и негромко запела:
– Над озером чаечка вьется –
Ей негде, бедняжечке, сесть.
Лети ты в страну, в край далекий,
Снеси ты печальную весть.
Удивительно красивым, совсем не старческим голосом она вела извечный казачий рассказ о гибели бойца в бою. Руки её как-то сами собой взялись за вязание, а взгляд устремился куда-то вдаль за окно. На каждой второй строчке вторым голосом вступала Серафима Степановна и бесхитростная мелодия заплеталась и разливалась в полную силу. Беспрестанные «давоты» да «даойи» растягивали и растягивали «игру», и всего-то четыре куплета казались бесконечными как степь и долгими, как пыльная без единого деревца дорога в жаркий день. Я невольно усмехнулся про себя, вспомнив, как мой отец, и сам родившийся в казачьем хуторе, посмеялся, узнав, что я еду в фольклорную экспедицию: – Казачьи песни? Да ну, какие там у них песни?! Один «гвоздик» – да и всё.
– Какой-такой «гвоздик»?! – не понял я.
– Ну, казак выезжает за ворота и запевает: «Гво-о-о… ой, да ты же гво-о-о… о-о-о… ой, да вот и гво-о-о…» – и так всю дорогу. И только уже у самых у ворот: «…здик! Тпру, кобыла, слазь кума, здравствуйте, девчата!»
А Екатерина Кондратьевна с Серафимой Степановной между тем уже спели про бьющийся в окружении полк, о том, что патроны у них на исходе, снарядов давно уже нет, и теперь за молодого бойца, лежащего в лесу под кусточком, прощались с родными и жизнью:
– Простите, папаша, мамаша,
Отчизна – счастливая мать.
Уж больше мне к вам не вернуться,
И больше мне вас не видать.
Закончив петь, женщины вздохнули, вытерли уголки рта, пригорюнились. Вдруг Екатерина Кондратьевна подмигнула нам и запела во всю удаль:
– Ой, вы бабочки, да вы козявочки,
Шельмы вольные, да вы раздольные!
Тут вам попить, тут и погулять,
Мужьев дома нету - некому и ревновать…
Серафима Степановна не выдержала и пустилась в пляс. Екатерина Кондратьевна осторожно, придерживая сестру за плечи, поднялась и плясовым перетопом тоже вышла на середину комнаты. А за ней и Ленка Гри вскочила в круг подпевая себе под нос. Си включилась третьим голосом, но Гри, подскочившая сначала ко мне и увидевшая, что мне нельзя подниматься, так как я работал с диктофоном, переключилась на Си и вытащила таки её в хоровод. Им стало тесно, и женщины, не прерывая незамысловатую пляску, задвинули стол и стулья за печь и разбились на пары: Серафима Степановна и Гри стали изображать кавалеров и увиваться вокруг партнерш. Си непрестанно фыркала от сдерживаемого смеха, а Серафима Степановна с Екатериной Кондратьевной всё подзуживали Гри, которая на удивление расходилась, изображая весьма неуклюжего, но зато через чур ревнивого ухажера.
А я не мог оторвать взгляд от Ксении Кондратьевны. Совершенно обездвиженная, она не могла даже улыбаться. Но глаза!.. Глаза светились, именно светились счастьем. И были столь прекрасны, что я невольно завидовал тем парням, которые видели ещё девушкой эту, теперь пребывающую на краю могилы, но полную в душе такой жизненной энергией, женщину, что казалось совершенно невозможным, что бы она так и осталась сидеть, а не вскочила бы в круг и не переплясала всех. Порой по щекам её стекала слеза. Сестра мигом замечала, легонько смахивала, наскоро прижималась щекой к щеке, целовала и вновь возвращалась на середину комнаты.
Как только заканчивалась одна плясовая, Ксения Кондратьевна непостижимым образом – как я ни прислушивался, но так и не смог уловить ни единого звука – подсказывала мелодию и слова очередной песни, и хоровод кружился вновь. Танец был чрезвычайно прост: чуть подшаркивающее перетоптывание да неширокие взмахи руками – вот и вся премудрость. Мелодии песен – не сложны и довольно таки однообразны, но в словах таилось столько удали и озорства, порой граничащего с хулиганством, часто с не нормативной лексикой, а то и вовсе с нецензурщиной, что очень легко представлялись посиделки, когда чуть подвыпившие парни храбрились друг перед другом и намеренно смущали девушек, чтоб посмеяться или вызвать их на ответную вольность. Вот и мои девчонки по началу конфузились, потом же только фыркали в кулачки да краснели.
Наконец, когда закончилась и вторая сторона кассеты, Серафима Степановна сделала нам знак, что пора уходить.
– Ну, спасибо вам большое! – начал я, собирая диктофон.
Но тут Гри бросилась с поцелуями к Екатерине Кондратьевне:
– Спасибо! Спасибо! Спасибо! Это просто счастье, что мы вас узнали! Не знаю, как они, но я вас точно никогда не забуду! Спасибо вам огромное!
Потом она опустилась на колени перед Ксенией Кондратьевной, заглянула ей в глаза, осторожно взяла руки и прижалась к ним лбом и губами, поднявшись, бережно расцеловала лицо. Её примеру последовали и мы с Ленкой Си, только на колени не становились. Си была чрезвычайно напряжена: чувствовалось, что у неё в горле стоит комок, который она еще не скоро сможет проглотить.
А Серафима Степановна все приговаривала:
– Вот, вот сколько песен мы вам наиграли! Мужчины таких не знают. Да и хоры без них обходятся. Там все больше пики блещут. Вот, вот, храните и берегите, да другим передавайте… – а сама незаметно все поторапливала нас.
 
На улице мы присели на скамейку через пару домов. Я закурил. Гри шмыгнула носом.
– Красивый голос у Екатерины Кондратьевны… – с трудом проговорила Си.
– М-м… – сокрушенно покачала головой Серафима Степановна, – вот если бы вы услышали теть Сеню – вот была певунья, так певунья! Когда она играла, все собаки в округе замолкали…
Гри вновь зашмыгала носом.
– Ну что ты, милая!.. – Серафима Степановна по-матерински приобняла её одной рукой, прижала к себе, а другой взвихрила волосы. Вздохнула. – Это – жизнь… Обычно она сидит не больше пяти минут, а тут вон сколько выдержала…
– Полтора часа – я целую кассету записал.
– О! Полюбуйтесь-ка! Явилась – не запылилась… А ты говоришь – «возможно». У нас все возможно.
По улице к нам бежала коза Нинка. Шага за три она остановилась, окинула нас взглядом, взмекнула и, подбежав, положила голову на колени Гри. Ленка засмеялась и чуть совсем не расплакалась. Поспешно нагнулась к Нине и стала носом ерошить волосы у неё на мордочке, что-то нашептывать.
– Серафима Степановна, а может, Вы покажете нам, где живет тот, ну, о котором Вы говорили? – предложил я.
– Василь Окопыч, что ль?
– Ага. Вдруг что получится…
– А что? Чем шут ни шутит… Пошли.
 
Василия Прокоповича мы во дворе не увидели, а заходить поостереглись. Сели на скамейку, посмотрели на Серафиму Степановну – та пожала плечами, мол, сама не знаю, что делать.
Через некоторое время к нам подошла старушка с палкой на плече, на которой болталась вязанка свежего сена.
– Здорово ночевали!
– Здорово, здорово. И тебе того же.
– Здравствуйте.
– Это вы, мабудь, у Кондратьевых-то были?
– Мы.
– Вот, – я указал на диктофон, – песни записывали.
– Ишь ты! И послушать можно?
– Можно. Сейчас перемотаю немного, – мне почему-то не хотелось заново слушать про чаечку.
Старушка сняла палку, отогнала Нинку от сена, встала поудобнее, опираясь на свободный конец палки. Я включил воспроизведение:
– Моя русая коса
Всему городу краса,
Вот, вот, вот и я, вот и милая моя.
– Ишь ты, что творится-то! – старушка почти сразу стала поводить плечами, чуть-чуть подтоптывать.
– Всему городу краса,
Ребятушкам сухота
Вот, вот, вот и я, вот и милая моя.
– Хорошо ведет! Вот, вот, вот и я… И зачем вам это надо?
– Будем изучать… – начал я было объяснять, но старушка не слушала меня, а включилась в пение:
– Ребятушкам сухота
А девицам честь-хвала,
Вот, вот, вот и я, вот и милая моя.
Песня кончилась.
– Изучать? Ученые что ли?
– Пока студенты.
Но тут началась новая песня и старушка на выдержала: отбросив палку, пустилась в пляс, подпевая жиденьким старческим голоском.
– Буду, буду я по улице ходить,
Тебя, подлую, на слёзы навадить.
Разливалася по озеру вода,
Заливала все зелёные луга.
Она, видимо, родом была нездешняя: плясала она немного иначе, нежели Екатерина Кондратьевна и Серафима Степановна. У тех были просто взмахи правой рукой – плавные, что бы платочек красиво распластывался по воздуху – левой же они держали подол платья. А старушка подняла обе руки, согнутые в локтях, подняла на уровень плеч и стала вертеть кистями «фонарики». Серафима Степановна, тоже давно уже поводившая плечами, улыбнулась, достала платочек и стала плавно наступать на старушку. Не дойдя до неё пары шагов, она остановилась, поклонилась ей, и они стали кружиться плечом к плечу.
– Оставался один маленький лужок.
Стосковался по мне миленький дружок.
Уж ты миленький да миленький ты мой,
Уж ты миленький – лазоревый цветок.
Гри первой, а за ней и Си включились в пляску. С их приходом характер танца изменился. Женщины образовали круг и попарно то просто менялись местами, то сходились, совершали один оборот плечом к плечу и вновь возвращались на свое место.
– Уж ты прежде все восхажывал за мной,
Ты восхажывал, возлюбливал меня.
А теперя перестал за мной ходить.
– Симка, это ты что ли в ентой хреновине дишкантишь? – спросил из-за моего плеча мужской голос – глубокий, густой баритон.
– Я, дядь Вась. Здорово ночевали!
– И вам здорово!
– А ведёт теть Катя. Кондратьевна.
– Катьку-то я зараз признал.
– Перестал ходить, не стал меня любить.
Разбессовестна сударушка моя,
На чего ж ты позавидовала?
– Записали, значит?
– Записали! – обернулся я к мужчине, стараясь вложить в свой голос и выражение лица как можно больше гордости и удовлетворения.
– Дурное дело – нехитрое…
– Давайте и Вас запишем?
– Еще чего?
– Говорят, Вы много песен знаете. Старых.
– Ты что ль, Симка, языком натрепала?
– Я, дядь Вась.
– Вот бабы! Гнилой народ.
– Я по золоту, по серебру хожу,
Одного тебя, молодчика люблю.
Я молодчика молоденького,
Я молодца чернобровенького.
Пленка кончилась, диктофон щелкнул и выключился. Мы все обернулись к Василию Прокоповичу.
Он стоял, облокотясь о верхнюю планку забора и опираясь одной ногой о нижнюю. Не смотря на то, что стоял он принагнувшись, было видно – росту он гвардейского, с косой саженью в плечах. Лихие, хоть и выбеленные сединой, усы, несколько теряющиеся в недельной щетине, казачий чуб прилип ко лбу. Одет в обычную, изрядно выгоревшую, синюю рубашку, застегнутую на все пуговицы и заправленную в брюки, давным-давно превратившиеся в штаны, которые, в свою очередь, были заправлены в носки. На ногах – извечные по деревням галоши.
Выдержав под нашими взглядами небольшую паузу – не для рисовки, не для придания себе большей солидности, а, вероятно, не вернувшись еще мыслями из прошлого – он наконец выпрямился, подбоченился левой рукой и во всю мощь своих легких гаркнул, как на плацу:
– Что ты, жинка, губы жмёшь и на ярманку не йдёшъ,?
– Обуй мои чоботы, и на ярманку иди… – тут же подхватили Серафима Степановна со старушкой. И вновь завертелась пляска. А я кинулся менять кассету. Когда же обернулся, Василия Прокоповича уже не было.
Однако, лишь только плясуньи остановились, как над моим ухом вновь прогремело:
– Все кумушки пьют, голубушки пьют…
– А я, молода, с похмелья лежу, – как ни в чем не бывало, подхватили женщины.
Но тут же возникла некоторая пауза: женщины ждали, что, как и положено в этом хуторе и как это было в начале песни, второй куплет начнет Василий Прокопович, но он молчал, невидящим взором устремившись вдаль. Наконец Серафима Степановна запела:
– А я, молода, с похмелья лежу…
– С похмелья лежу, – вступила вторым голосом старушка, – прихворываю…
И песня вместе с хороводом, хоть и без участия Василия Прокоповича, пошли своим чередом.
– С похмелья лежу, прихворываю
Да старого мужа обманываю…
Василий Прокопович вновь стоял, опершись о верхнюю планку забора. Только теперь на нем была фуражка и рубашка навыпуск перехвачена ремнем.
По окончанию песни Серафима Степановна, бросив быстрый взгляд на Василия Прокоповича – а за ней и старушка с девушками – подсела ко мне на скамью.
– Жарко… – промолвила женщина, обмахиваясь платочком.
– Жарко, – согласилась старушка.
– По карманам ветер веет, – вновь запела Серафима Степановна, на этот раз протяжную, – кошелек пустой гремит.
– А.мой милай не робет – за бутылочкой сидит, –не задумываясь подватила старушка.
Но лишь только закончилась песня, Василий Прокопович подвел черту:
– Ну всё, хорошенького – по маленьку – идите, идите отседова.
– Ну, идтить – так идтить, – легко согласилась Серафима Степановна.
Мы поднялись и направились было: мы вчетвером – в одну сторону, старушка – в другую, как Василий Прокопович окликнул:
– Эй, парень, подойди сюда. – я вернулся. – Ты в вечеру приходи, однако. Только один, без этих.
 
Встретил он меня при полном параде: сиябщие сапоги, галифе с лампасами, синий китель и новенькая фуражка. Василий Прокопович сидел на стуле посреди двора и чинил самоловку.
– Пришел?
– Пришел.
– Ну, пошли, коли так, – и повел меня в погреб.
В землянке все уже было приготовлено: выдвинута на середину перевернутая кадушка, рядом поставлены две низенкие табуреточки – широкие, основательные, явно не детские. На импровизированном столе развалился в чашке соленый арбуз. В плошках по его округе манили разные прочие соления: грибы, огурцы, помидоры, капуста, балык и, конечно, сало. На досках, прикрывающих ящики с картошкой, лежали целая охапка зелени, нарезанный каравай хлеба и прикрытая телогрейкой крынка с томленный картошкой. Я аж присвистнул.
– Курить будешь?
– Как скажете…
– Ничего, кури. Я сам-то уж давно не курю, а нюхать люблю. Тогда тебе – к выходу.
Он пробрался в глубь землянки, сел сам, жестом пригласил садиться и меня, на ощупь достал из-за спины, с ледника старинную бутылку с самогоном:
– Своя… Чиста как слеза и похмелья не дает.
Это была не бутылка, а целая бутыль – литра на полтора, никак не меньше – с царским орлом на плече.
– Да я не пью.
– Петух тоже не пьет, да на сухое – горло не дерет, – Василий Прокопович налил по половине стакана. – Давай.
Я покорно взял самогон и ломоть арбуза. Окопыч едва заметно усмехнулся – ему явно понравилось, что всему прочему я предпочел арбуз. Я подождал тоста, но хозяин молчал. Тогда я собрался с духом и предложил:
– Не чокаясь?
Василий Прокопович посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом…
– Что ж, спасибо. Давай… не чокаясь…
Мы выпили. Василий Прокопович сунул перышко лука в рот:
– Ну, как арбузик.
– М-м-м!.. Чудо! Я вообще очень люблю солёные арбузы.
– Из казаков что ли?
– Да нет, так просто… из Волжского – знаете?
– Как не знать, знаю.
Принимаясь за второй ломоть, я фыркнул своим воспоминаниям:
– Я раз в Питер в студенческую общагу соленых арбузов припер – килограмм двадцать притащил: порадовать решил. Сели за стол, а я тут им и подаю, значит, сюпризик. У нас там разный народ был: из Новгорода, Мурманска, с Украины, а один – из Ростова-на-дону. Ну, я знаю, что не каждый солёные арбузы понимает, но, думаю, уж ростовец-то непременно порадуется: тоже, как-никак из казачьих краев.
Василий Прокопович хмыкнул.
– Ага. Выпили, вилочками в арбузик потыкали – сидят, морщатся. И мне так обидно стало: я чуть ли не через полстраны тащил им это чудо, а они, заразы, – морщатся! А тут стук в дверь. Мы притихли: захватят, что мы тут выпиваем, вмиг из института выгонят. А в дверь все стучат, уже чуть ли не ломятся. Ну, мы попрятали все, открываем: девченка – единственный человек на всю общагу из Волгорада – стоит мнется. – Тебе чего? – Слушайте, может, мне померещилось, но мне показалось, у вас арбузами солеными пахнет… – И что? – Дайте хоть кусочек – так хочется… – Иди сюда, родная!!!
Василий Прокопович хмыкнул, улыбнулся, выпрямился, налил еще.
– Извините, я так не смогу…
– Пей как сможешь, никто насиловать не будет.
 
Випили. Хозяин тут же налил еще, но стакан не поднял, а все крутил в пальцах. – Ты… это… дай еще баб послушать.
Я поставил «Чаечку».
Окопыч слушал, слушал да и крякнул: – Эх, бабы! Всю песню испортили! – и опрокинул стакан, и, поставив, с досадой приоттолкнул его. И уже целую жменю лука ткнул в солонку и захрустел.
– А давайте я Вас запишу.
– Давай, – согласился неожиданно с радостью. – Давай выпьем сначала, – и наполнил свой стакан до краев.
Выпил он одним глотком и резко, со стуком поставил стакан на бадью.
– Ну, заводи.
Я включил запись.
Василий Прокопович закрыл глаза и долго – минут пять, если не все десять, – сидел так покачиваясь из стороны в сторону. Наконец, он запел. Но совсем другую песню:
– Не для меня придёт весна,
Не для меня Дон разольётся.
Там сердце девичье забьётся
С восторгом чувств – не для меня.
Я не знаю, как эту песню-прощание исполняют другие, но в устах Василия Прокоповича она звучала совсем не жалобой.
– Не для меня цветут сады.
В долине роща расцветает,
Там соловей весну встречает –
Он будет петь не для меня
Это было размышление – отнюдь не смиренное! – просто размышление основательно пожившего и дерево посадившего, и дом построившего, и сына вырастившего, зрелого мужчины.
– Не для меня журчат ручьи,
Текут алмазными струями.
Там дева с черными бровями –
Она растет не для меня.
А может быть, и не мужчины вовсе, а совсем еще безусого солдата, идущего не на смерть, а во имя жизни и именно во имя жизни готовый принять – нет, не безропотно, а со всей своей ярой ненавистью не жившего еще человека, со всем вопиющим, переворачивающим душу протестом, со всей силой своей еще не расцветшей любви! – принять все. Даже смерть. Потому что – кто, если не он?
– Не для меня придет Пасха,
За стол родня вся соберется –
«Христос Воскрес» из уст польется –
Пасхальный день не для меня.
Недаром Пасха упоминается в этой песне. Она должна быть упоминаема. Во-первых, как-никак, а праздник весны. А во-вторых, ведь Пасха – день Светлого Воскресения Господня – на Руси православной считается главным праздником. Православные верят не в только что народившегося, еще совсем неразумного Христа, не в Христа, смиренно идущего на пытки и смерть, а в Христа Воскресшего, в Христа-Спасителя – в Христа, уже перенесшего все муки и все же простившего, нет, даже не простившего, а не задумываясь, не сомневаясь молящего за людей – ибо не ведают, что творят, – не поколебавшегося в своей любви к людям и спешащего вновь и вновь молить об их прощении. И пример Господен помогает и мужчине пожившему и дерево посадившему, и дом построившему, и сына взрастившему; и отцу все потерявшему, пришедшему к закату своей жизни с пустыми руками; и бойцу безусому, еще совсем не познавшему ни чертовски волнующего запаха женщин, ни ангельского запаха макушечки своих детей – всем, кто имеет сердце и любит жизнь, быть уверенным в том, что не на пыльных тропинках далеких планет, а здесь, на Земле, его след не затеряется, останется, поскольку жизнь его будет не зряшной – его след, его жизнь продлится в каждой новой жизни, народившейся на его земле. И пусть он даже не будет верить в бога, что довольно трудно представить в среде казаков – людей, сызмальства готовящихся ко всем превратностям и тяготам войны – ему все равно важно, что бы его родня могла собраться за столом и по обычаю предков не таясь сказать: «Христос Воскрес!» Ну, а не соберутся и не скажут – воля их… Главное – воля!
– Не для меня цветут цветы,
Распустит роза цвет душистый,
Сорвешь цветок, а он завянет –
Такая жизнь не для меня.
Всё, всё в этой жизни преходяще. И только любовь – любовь к своим детям, любовь к своим родителям, любовь к Отчизне – не преходяща, не может завянуть, потому что это – не розы цвет душистый, это – сама душа человека.
– А для меня кусок свинца –
Он в тело белое вопьется,
И слезы горькие прольются –
Такая жизнь, брат, ждет меня
Нет, это не была песня-жалоба. Это была песня-восхождение.
И поэтому он пел её один и пел так, что чувствовалось – здесь подголосков быть не может.
Закончив петь, Василий Прокопович посидел еще с минуту, так и не открывая глаз. Потом очнулся, взглянул на меня:
– Записал?
– Записал.
– Выключи. Ну, давай закурим.
– Так Вы ж не курите.
– А ты – не пьешь, – и налил нам стаканы в склянь. – Давай. Сегодня – можно.
Мы выпили. При этом Василий Прокопович проследил, чтобы я выпил до дна. Я закурил.
– Ну, расскажи о себе.
После моей автобиграфии, хозяин поднял стакан:
– За знакомство!
А опорожнив стакан сразу запел:
– Последний нонешный денечек
Гуляю с вами я, друзья.
А завтра рано чуть светочек
Заплачет вся моя родня.
 
Расставались мы с ним уже затемно. Приобняв за плечи, он вывел меня на улицу, повернулся лицом, прижался лбом ко лбу, теребя меня за загривок и долго молчал. Наконец изо всех сил – зубы в зубы – поцеловал и промолвил:
– Спасибо тебе. Спасибо. Век не забуду. Только ты больше – не приходи, не надо.
И, все ещё не отпуская мои плечи, вручил мне соленый арбуз, засмеялся – первый раз за весь вече – и огрел меня кулаком по хребту:
– А ну – давай, включай, черт тебя побери!
В девяностом годе ученья начались.
Там шли донцы с похода,
Чтоб Вислу перейти.
Ура! Ура! Ура! Донцы песню поют,
Через речку Вислу на кониках плывут
И он все таки пустился в пляс. Только это была совсем не та пляска, какую я видел у женщин. Сама песня была явно подстроена под конский ход и, очевидно, пелась она в конном строю, поэтому Василий Прокопович практически не двигался с места, но то рубил воздух рукой, то хлопал, то сбивал фуражку с боку на бок, то шлёпал меня по плечу – и все время чуть-чуть приседал ритмично, как будто действительно ехал на лошади.
– Реченька Висла широкая была
Все шире разливалась, текла, текла, текла
Ура! Ура! Ура! Донцы песню поют,
Через речку Вислу на кониках плывут
И вновь прижал меня к своей груди, и оттолкнул, направивь вдоль улицы:
– Ну, ты – иди, иди. Прощай, милый.
На той сторонке Вислы построен был буфет:
Закусок, пива много, девчонок только нет.
Ура! Ура! Ура! Донцы песню поют,
Через речку Вислу на кониках плывут
Я уходил необорачиваясь: чувствовал, что Василий Прокопович не одобрил бы этого, но долго, долгоя еще слышал:
– Казаки приступали буфеты проверять –
Порожние бутылочки туды-сюды летят.
Ура! Ура! Ура! Донцы песню поют,
Через речку Вислу на кониках плывут…
 
У нашей избушки меня встретила вся наша экспедиция и вчерашние казачки – трезвые и изрядно выросшие в количестве. Парни что-то наигрывали на гитаре, но при моем появлении все затихло. Я приплюхнулся на сидение одного из мотоциклов.
Кто-то из парней спросил:
– От Окопыча, что ли?
– Угу.
– Брешешь?!.. Дай послушать!
– На, – я протянул ему диктофон. – Только потом – сейчас я уйду… Пиво есть?
– Санька, смотайся!..
Я закурил. И пока я курил, все молчали. Наконец мне привезли пакет с несколькими бутылками пива и я ушел.
 
Я долго шел прямиком в степь, куда глаза глядят. Наконец мне попался какой-то валун, я сел на него, открыл бутылку, сделал пару больших глотков, закурил, закрыл глаза и долго, как перед тем Василий Прокопович, молча качался из сторону в сторону, вслушиваясь в себя, в степь, в этот мир. Когда сигарета обожгла мне пальцы, я отбросил её и запел: – Не для меня… – дальше я не помнил и поэтому пел: – та-та-да-та… Не для меня…
Меня совсем не смущало, что я не помнил слов песни – сейчас это было не важно. Главное – голос Василия Прокоповича все еще звучал у меня в голове, и я следовал ему.
И долго-долго я пел этой могучей и широкой степи про таких же, как она, широких и могучих душой людях. И о себе.
Дата публикации: 26.09.2007 14:10
Предыдущее: Игра в херики-оникиСледующее: Охотнички, блин

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.

Рецензии
Галина Боршковская[ 03.11.2007 ]
   Здорово цепляет..

Марина Соколова
Юмор на каждый день
Светлана Якунина-Водолажская
Жизнь
Олег Скальд
Мой ангел
Юрий Владимирович Худорожников
Тебе одной
Литературный конкурс юмора и сатиры "Юмор в тарелке"
Положение о конкурсе
Литературный конкурс памяти Марии Гринберг
Презентации книг наших авторов
Максим Сергеевич Сафиулин.
"Лучшие строки и песни мои впереди!"
Наши эксперты -
судьи Литературных
конкурсов
Татьяна Ярцева
Галина Рыбина
Надежда Рассохина
Алла Райц
Людмила Рогочая
Галина Пиастро
Вячеслав Дворников
Николай Кузнецов
Виктория Соловьёва
Людмила Царюк (Семёнова)
Павел Мухин
Устав, Положения, документы для приема
Билеты МСП
Форум для членов МСП
Состав МСП
"Новый Современник"
Планета Рать
Региональные отделения МСП
"Новый Современник"
Литературные объединения МСП
"Новый Современник"
Льготы для членов МСП
"Новый Современник"
Реквизиты и способы оплаты по МСП, издательству и порталу
Организация конкурсов и рейтинги
Шапочка Мастера
Литературное объединение
«Стол юмора и сатиры»
'
Общие помышления о застольях
Первая тема застолья с бравым солдатом Швейком:как Макрон огорчил Зеленского
Комплименты для участников застолий
Cпециальные предложения
от Кабачка "12 стульев"
Литературные объединения
Литературные организации и проекты по регионам России

Шапочка Мастера


Как стать автором книги всего за 100 слов
Положение о проекте
Общий форум проекта